Всем сестрам... (сборник) - Мария Метлицкая

Вечером пришли Лялечка и Галечка.

Лялечка все больше молчала и шумно втягивала из блюдечка чай. Галечка много смеялась и съела почти весь наполеон.

Алла Ивановна купила билеты в цирк и «Сатиру». Лялечка тоже оказалась в отпуске – какое совпадение! В цирк и театр они пошли вдвоем, а после театра гуляли по Москве. Лялечка все больше молчала и смотрела на Никодимова с легким пренебрежением. Он чувствовал себя неловко.

Вечером шушукались на кухне с Аллой Ивановной.

– По-моему, я ей не нравлюсь, – жаловался Никодимов.

– Что вы! – горячо возражала Алла Ивановна. – Она в вас влюблена! Просто у девочки хорошие манеры – не вешаться же вам на шею, Петр Степанович!

Никодимов соглашался и тяжело вздыхал.

Квартира ему нравилась – тихо, прохладно, спокойно. На полу – ковры, на стенах – картины. Стряпня Аллы Ивановны тоже подходила – первое, второе, компот. Вечером – булочки к чаю.

К Москве Никодимов тоже стал привыкать, и она ему даже стала нравиться.

– Гигант-город, – с восторгом говорил он. – Мегаполис!

По ночам слышал, как на кухне Алла Ивановна шушукалась с Лялечкой.

«Мозги вправляет», – понял Никодимов.

Через две недели Алла Ивановна строго посмотрела на Никодимова и спросила:

– Ну а дальше-то что? Какие у вас, так сказать, Петр Степанович, планы?

Никодимов признался, что робеет перед Лялечкой и все не решается ее обнять.

– Это все ерунда, – отрезала Алла Ивановна. – Завтра сделайте предложение – и все само собой образуется.

Никодимов испуганно кивнул.

Вечером он пришел с цветами и тортом. Все сели ужинать. Никодимов уже доедал азу с овощами, но все молчал. Алла Ивановна бросала на него испепеляющие взгляды. Никодимов молчал. Алла Ивановна стала нервно покашливать. Никодимов пил компот и молчал. Алла Ивановна все взяла в свои руки.

– С чего бы у нас цветы и торт в будний день? – удивилась она.

Никодимов собрался с духом, встал, крякнул, поднял пустой стакан от компота и произнес почему-то глухим басом:

– Прошу у вас руки вашей дочери. Лялечки, – уточнил через минуту Никодимов.

Алла Ивановна ойкнула и всплеснула руками. Лялечка дрожащей рукой поставила на стол чашку и скорбно поджала губы. Галечка расплакалась и бросилась в свою комнату. Этого, правда, никто не заметил.

Алла Ивановна поднялась со стула, обняла Никодимова и поцеловала его во вспотевшую плешь. Соединила его и Лялечкину руки, благословила и счастливо повторяла:

– Вот и миленько все, вот и чудненько!

Свадьбу сыграли потихоньку, по-семейному. Настоял Никодимов. Алла Ивановна, конечно, хотела развернуться по полной. Чтобы все гости и все знакомые, чтобы сослуживцы, чтобы все видели и утерли носы. Но Никодимов был тверд как скала. И денег было жалко, да и вообще как-то неловко.

После свадьбы Никодимов переехал в комнату к Лялечке. Лялечка была по-прежнему суха и строга. Спать ложилась в пижаме и теплых носках. Через месяц после свадьбы Лялечка сказала Никодимову, что «это» ее мало интересует и чтобы Никодимов не мешал ей спать. Никодимов обиделся и лег «валетом». Лялечка презрительно хмыкнула и брезгливо отвернулась к стене.

Алла Ивановна устроила Никодимова в ЖЭК инженером – денег немного, но работа не пыльная и возле дома. Обедать Никодимов ходил домой. Жизнь была, ясное дело, не расчудесная, но тихая и сытая, уж точно лучше той, прежней. Лялечка все читала и перед сном вежливо желала Никодимову «спокойной ночи».

Алла Ивановна, конечно же, все понимала. Боялась, что Никодимов сбежит, и ублажала его, как могла: брала только половину зарплаты, пекла пироги, покупала ему носки и рубашки, достала чешский костюм и югославские полуботинки. На 23 Февраля подарила польский одеколон. Старалась не на шутку. А Никодимов сбегать и не собирался – он вполне прижился и вполне был доволен жизнью.

Как-то в марте Алла Ивановна почувствовала себя неважно. «От Галечки заразилась», – подумала она. Галечка хворала ОРЗ уже пятый день.

Алла Ивановна ушла с работы с обеда. Тихо открыла ключом дверь, чтобы не тревожить больную Галечку. На цыпочках зашла в квартиру. Стала осторожно снимать ботики, как вдруг услышала странные звуки из Галечкиной комнаты – вскрики, сопение, бормотание.

Алла Ивановна схватилась за сердце: «Плохо ей!» – и сделала шаг к комнате младшей дочери. И в эту самую минуту услышала приглушенный мужской смех. Алла Ивановна юркнула в свою комнату. В эту самую минуту дверь Галечкиной комнаты распахнулась, и из нее выскочил абсолютно голый Никодимов. Алла Ивановна вскрикнула и закрыла рот рукой.

Никодимов шумно плескался под душем. Галечка включила проигрыватель – истошно завопила Маша Распутина.

Алла Ивановна, дрожа как мышь, села на край кровати, пытаясь привести мысли в порядок. Сначала она хотела выскочить из комнаты и дать Никодимову по красной толстой морде. Потом – отхлестать по белым пухлым щекам дочь. Потом – собрать никодимовские манатки в чемодан и выбросить за дверь. Потом – строго наказать мерзавке Галечке, чтобы Лялечка, не дай бог, не узнала бы ничего…

Но Алла Ивановна была женщиной благоразумной. И потом, столько вложений, столько труда – и все насмарку! Да и Лялечка хороша – отказала мужику от постели, вот вам и результат. И Галечка бедная, одна, без мужика, а природа, видно, берет свое.

Тут Алла Ивановна вспомнила своего ненасытного мужа и смахнула со щеки слезу.

Никодимов, бедный, попал как кур в ощип.

В общем, все хороши, решила Алла Ивановна.

Но теперь появились три важных дела. Чтобы Лялечка ни о чем не узнала – раз. Чтобы Никодимов не сбежал – это два. И три – чтобы все было шито-крыто. Иначе кошмар, скандал, все знакомые, боже, соседи! Этого Алла Ивановна допустить не могла.

Никодимов оделся и ушел на работу. Обеденный перерыв закончился. Галечка сладко уснула под вопли вульгарной сибирской выскочки. Алла Ивановна вымыла посуду, померила давление, накапала тридцать капель валокордина и принялась варить обед на завтра.

Никодимов пришел с работы ровно в шесть. Вымыл руки и сел ужинать. Алла Ивановна поставила перед ним тарелку с горячими сырниками.

Лялечка пришла домой в семь пятнадцать. Выпила чаю и ушла к себе читать новый детектив.

Галечка проспала до позднего вечера и проснулась очень голодная. Алла Ивановна спекла ей оладьи.

Никодимов посмотрел по телевизору новости и улегся спать.

Алла Ивановна перемыла посуду и с тяжелым сердцем пошла к себе.

«Ничего, – успокаивала она себя, оправдывая всех и Лялечку. – Ну что поделаешь, сватать надо было бы Галечку. Лялечка оказалась типичная старая дева, синий чулок. Разве в том ее вина? И Галечке тоже обидно, хочется женского счастья. И Никодимов – здоровый же мужик, молодой».

И себя она тоже оправдывала. Ну, ошиблась она, ошиблась. А ведь хотела как лучше. Разве мать желает своим детям чего-нибудь, кроме добра?

В общем, через девять месяцев Галечка родила младенца – крупного, с красным личиком и белесыми бровями. Алла Ивановна была счастлива. Лялечка кривила ротик и зажимала нос и уши, когда младенец кричал и пачкал пеленки. Никодимов подходил к младенцу, молча и внимательно смотрел на него и делал «козу». Галечка смеялась и целовала сына в крепкую розовую попку. Алла Ивановна кипятила соски и варила манную кашу.

На улицу выходили такой компанией: Лялечка со скорбным и немного брезгливым выражением лица, Галечка, еще больше раздобревшая после родов, в с трудом застегивающемся плаще, со счастливой улыбкой, невозмутимый, важный Никодимов и счастливая Алла Ивановна, гордо катившая колясочку с новорожденным внуком.

Все было очень даже миленько, как любила говорить благоразумная Алла Ивановна.

Отражение

Сейчас она ненавидела это так же яростно, как когда-то любила. И все равно тянуло. Мазохистка. Дура. Всегда была дурой – жизнь показала. Пустая жизнь.

Где они, где эти бархатные брови, золотые волосы? Где эти сливовые глаза, тонкая шея? Сейчас, когда она присаживалась перед зеркалом, возникало два чувства – ненависть и стеснение.

Это раньше было – улыбка и кокетство с неодушевленным предметом:

– Свет мой, зеркальце, скажи!

Оно и говорило – всю правду. Как, впрочем, и сейчас, только сейчас беспощадно. С телом было еще хуже, еще печальней, совсем плохи дела. А этот дурак все любуется. Идиот. Всегда был идиотом.

– Ты – моя маленькая девочка.

Ни хрена себе девочка! Старуха. А он был слеп. Ничего не видел. И даже счастлив.

Потому что теперь – полная спокуха. Теперь она никому не нужна. Дождался своего часа. Высидел, как курица яйцо.

Всю жизнь – ни одного попрека. Словно не замечал ни ее пустых походов налево, ни судьбоносных романов. Лишь бы не ушла, лишь бы была рядом. Убожество. А может, просто умный? Делал вид. Ну уж нет! Тогда слишком умный – а этого не может быть.