И пришел доктор... - Михаил Орловский

Как Вы понимаете, алчный инспектор сам поплатился за свои противоречивые деяния. Нечего было обижать молодой врачебный состав. Он и так невелик: флотских докторов крайне мало. А больных, смею заверить, весьма много. Именно поэтому медики на море — это сливки. Они уникальны, как камни Стоунхенджа. Следовательно, если есть какие-то проблемы или нерешённые вопросы, то ими лично занимаются не командиры воинских частей, а сразу высокие начальники. Только не все это понимают, поэтому и приходится иной раз проводить разъяснительную работу с таким контингентом непонятливых моряков.

Именно так и у Михалыча сложились некоторые трудности в осуществлении повседневной служебной деятельности. В одних местах он оказался чем-то недоволен, в других — руководство его находилось в разочаровании. Вот и получилось. Межличностный Конфликт.

Командиру части самому не хватило ума разрешить появившуюся проблему с доктором, вот и пришли они вдвоём (Михалыч и командир) прямо к заместителю командующего эскадрой по воспитательной работе, сокращенно ЗКВР, что сидел на третьем этаже каменного штаба.

У зама работы через край (целых шесть подчинённых ему «бедному» помогают), но пару-тройку часов для доктора он всегда найдёт. Уж такая его работа специфическая.

Прочитав жалобу и выслушав нашего мукотворного (способного творить муки) товарища, на предмет жалоб в отношении морских командиров, ЗКВР, не раздумывая, стал искать различные пути решения неожиданно возникших вопросов, но только неправильные.

Перво-наперво он стал задушевно жаловаться Михалычу на свою тяжёлую флотскую жизнь, на загруженность работой и ещё на всякую тягомотину, хотя какое это имело отношение к теме вопроса, мне, равно как и остальной морской базе, до сих пор непонятно.

Ленетворный ЗКВР вспоминал, как он, уже будучи целым капитаном первого ранга, ходил в базу пешком и, несмотря на постоянные взыскания от руководства (за что — умолчал), никому не жаловался (карьерист чёртов!). Михалыч всем своим видом, легко кивнув головой, дал понять: он безмерно счастлив, что зам никуда не жаловался. Командир от жестов и комментариев воздержался.

Увидев, что запутывание на медицину не действует, зам перешёл к следующему этапу — запугиванию. Хитро смастерив губы, он говорит моему товарищу, упёршись локтями в стол:

— А знаете, товарищ старший лейтенант, что если бы Вы вот так стали жаловаться на гражданке, то с Вами никто бы столь учтиво говорить не стал. Настучали бы по голове, или несчастный случай какой случился бы. И всё.

Михалыч, отличавшийся особой сообразительностью и ярким оптимизмом, весело произнёс:

— Я Вас понял, товарищ капитан первого ранга. Вы намекаете, что меня в нашем городишечке может машина случайно сбить? Или самосвал переехать? Всё ясно.

Зам не разобрался, что Михалыч над ним стебается, и начинает по новому кругу объяснять, что флотская служба много мягче гражданских будней, где за несогласие с руководством тут же в могилу отправляют. Всё это время хранивший молчание командир Тамерзлан, чьи руки лежали на коленях тяжело и устало, выдохнул улыбчиво и, с высоты своего жизненного опыта в общении с Михалычем, говорит ЗКВРу:

— Будьте осторожны. Он может про это в Органы написать.

Данное замечание было беспечно пропущено мимо ушей. Зам не остерёгся.

Спустя буквально три часа беседы вынудил всё-таки ЗКВР эскадры своими плаксивыми речами, чтобы на жалобе, принесённой Михалычем, тот указал, что письменного ответа он не требует. Но друг мой тоже не относился к простачкам и, с учётом экономии времени и заканчивавшейся памятью на цифровом диктофоне, написал мягко: «Письменного ответа не требую, поскольку осознаю высокую загруженность работой командования эскадры. Своё морально-психологическое состояние расцениваю, как критическое». И точка. Раньше бы, на Советском Флоте все на уши бы встали от такой фразы, а сейчас — гуляй свободно «милый» медик, но нас ты только не тревожь.

Ну, а чтобы Вы, дорогой читатель, не волновались, а начальники сладко не потирали мозолеватые руки, скажу Вам, что машина Михалыча, как упорно намекалось, не сбила, кирпич ему на макушку, как утверждалось, не упал, и Органы об этом инциденте ничего не узнали. Вроде бы.

ГЛАВА 39 БОЛЬНОЙ ДОКТОР

Измятый халат и колпак на боку, замученный врач лежит на полу.

Вот так вот бывает на море. А мы ещё боремся за звание лучших моряков на свете. Жаль, что звание это нам не видать, как своих собственных ушей. Очень жаль…

А знаете, ещё как бывает? Бывает, что люди соответствующей профессии часто не обеспечены по ней же. Сапожник — без сапог. Ключник — без ключей. Нефтяник — без нефти. А подводник — без лодки. Вот также и врач, как Вы уже правильно поняли, без здоровья. Совсем. Данное открытие я сделал не столько самостоятельно, сколько с помощью старейших светил медицины. О синдроме «больного врача» человечеству давно известно.

Да и как врачу быть здоровым? Посудите сами. Доктор в своей ежедневной практике регулярно общается с больными.

Следовательно:

а) его обсеменяют всякими там микроорганизмами, вирусами и патогенными бактериями;

б) он морально переживает невероятно сильно, если вдруг упустил какого-либо больного на тот свет и не успел помахать ему ручкой;

в) выслушивает всякую бредовую всячину от совсем больных на голову пациентов.

Ну и где же тут здоровья почерпнуть? Здоровым просто нереально стать. Терапевтическая практика сводится к психоанализу с элементами психиатрии, и через два месяца ты начинаешь замечать, что твой левый глаз дёргается чаще, чем правый, а селезёнка неприятно тянет вниз. За ней устремляются и другие органы. Осознание того, что всё это бесплатно, лишь усугубляет ситуацию. Хочется убежать, но пациенты хватают тебя за лодыжки. А хирургам повезло и того меньше. У них и вовсе процесс седения головы происходит в тридцать пять, при средней продолжительности жизни равной 42-м земным годам. Легко можно догадаться, как быстро нас покидают семейные врачи, которые совмещают в одном лице и терапевта, и хирурга… Запросто можно умереть повторно, при такой ноше неподъёмной. И нервное напряжение, постоянное, непрерывное, навязанное армейским руководством, с вытекающими отсюда последствиями.

Кроме того, о своём самочувствии доктора думают в последнюю очередь, так как у себя — это всегда пустяк. Пилюль не надо. Лечить не стоит. Само пройдёт. Со временем.

И ещё. Обучаясь лечебному делу, люди с фонендоскопом изучают все имеющиеся у человека заболевания и недуги и, волей-неволей, ищут их у себя родимых. Словно следопыты. А в медицине существует древняя поговорка: «Здоровых людей не бывает. Бывают недообследованные». Поэтому, какой-то букетик заболеваний они у себя по-любому находят. Это я по себе знаю.

Изучаем психиатрию. Читаем симптомы шизофрении: бред, галлюцинации, разговоры с собой и так далее (у всех есть, не так ли?). А один мой знакомый, не медик к слову, штудировал учебник по женским болезням и нашёл у себя всё, кроме беременности. Я же зашёл дальше: во время практики в клинике акушерства заметил, что мне нравится солёненькое, повысилась капризность и стало тянуть низ живота.

Вот также и наши товарищи. Прибыв на Север, на месяц, столкнувшись с военными и взглянув на их тяжёлое состояние, они сами почувствовали себя не лучшим образом. И потерялась действительность, кто есть кто, где доктор, а где больной.

Первым, всеми своими двухсотсемидесятью тремя костьми, загремел в госпиталь Санчес. Освидетельствование. Затем свалился МС, аналогично первому, на обследование. Затем снова Санчес. Опять на комиссию, повторную. Василий Иванович эвакуировался с ушибом челюсти. Дядя Слава — с сотрясением головы и мозга (жизнь нас била). Михалыч — с нейроциркуляторной астенией смешанного генеза. Лёлик — с варикозной болезнью. Далее Виктор Юрьевич, с наиопаснейшим заболеванием мезотимпанит. И так далее, и всё тому подобное.

Болели мои товарищи сильно и беспощадно. Но, тем не менее, балду в госпитале они не пинали, а, как ни удивительно, активно работали по любимой специальности. Михалыч помогал на гнойной хирургии, отрезая конечности, поражённые гангреной; Санчес — на травматологии, пришивая конечности, оторванные в авариях; Лёлик — в шестом отделении (сами понимаете), вправляя мозги; МС — на специальном для подводников, захлебнувшись в анализах. Только воякам всё не хватало чего-то. Поэтому вышеуказанные нозологии у моих товарищей по академии действительно имели место. И хворали они долго и периодически. И списывали их по тяжёлым заболеваниям.

Вот довели-то! Бедные мои сокурсники. Держитесь. Я с вами!

Пишу из госпиталя.

ГЛАВА 40 ШУТКИ МОРФЕЯ

Опять уснул я как-то разИ вновь Морфей мне сон припас,Ни слова не сказали мне.Служить я вышел в феврале…

Спустился с сопок жуткий лёдИ заморозил всех на много дней вперёд.Никак понять я не могуГде ты? и что, что делаю я тут?

Ведь были солнце и тепло,И нам с тобою хорошо,К себе тебя я прижимал…И так жестоко я попал!

Казалось, каторги уж нет,Десятки, может, сотню лет,И рабства дух был побеждён,Задолго до того, как я рождён.

Но ошибался я на этот счёт,Не истреблён ужасный флотский гнёт.И окунули меня прямо с головой…А так охота быть с тобой!

Охота получить лишь твой приказ,Не обсуждая, срочно, в раз.И выполнить его бегом,Не оставляя на потом.

Ведь для меня супруга — командир,Пошить бы только ей мундир.Она и полк сумеет подчинить,Да что там полк, вся армия… лежит.

Лежит в ногах и ждёт указ!Что делать, коль супруги будут воевать?Хорошего, уж точно, ты не жди,Нет, лучше ты всех их не зли!

Но и награды не чета вон тем,Не избегая сладких тем,Хочу заверить я вас всех,С любимой ждёт меня успех!

Сочувствовать умеет и любить,Не как вояки — только водку пить.Ну а по внешности — совсем улёт.Когда её нет рядом — это гнёт.

И чувство одиночества со мной.ХОЧУ УВИДЕТЬСЯ С ЖЕНОЙ!А то уж эти морякиВ печёнке словно бурлаки.

И состраданья у них нет,А лишь фуражка да берет.И пусто, пусто в голове,И вечно ходят не в себе.

Изображают труд вовсю,И вроде все стоят в строю,Но ты меня не проведёшь,Лентяи, мать ядрёна вошь.

Но я то знаю, это сон,Которым я ошеломлен!Проснусь сейчас же, нету сил,Как хорошо иметь красивый тыл!

Проснусь и обниму жену…Ночной кошмар гоню долой.И никуда я больше не пойду,Во сне то будь иль наяву.

ГЛАВА 41 МОРСКОЙ БАРАБАШКА