Золото и кокаин - Кирилл Бенедиктов

— Сейчас ты мертвец, — повторял Педро, — а мертвые не интересуют святую инквизицию. Таким и оставайся. За пределами королевства тебя никто искать не будет, особенно если ты возьмешь себе другое имя…

— Ни за что, — возмутился я. — Я был рожден Диего Гарсия де Алькорон, с этим именем буду жить, с ним и умру!

— Ты уже мертв.

Тон, которым мой брат произнес эти слова, покоробил меня. Но я вовремя вспомнил, на какие жертвы пошла моя семья, чтобы вытащить меня из темницы.

— Имя ты, конечно, можешь оставить, — смягчился он, явно стараясь избежать ссоры, — но прошу тебя, Диего, ради своей жизни, ради семьи Алькорон — уезжай из Испании!

Некоторое время мы ехали молча, потому что я не знал, что ответить брату, а он не настаивал, понимая, что и без того поставил меня в трудное положение.

— И куда же я уеду, Педро? — спросил я, усмирив готовый вырваться наружу гнев. — По твоему примеру — в Италию, воевать за одно из их бесчисленных княжеств? В Нидерланды, в качестве торгового агента Луиса? Или, может быть, мне стоит предложить свои услуги турецкому султану и стать янычаром?

Педро расхохотался.

— Ох, Яго, ты не смог бы стать янычаром, даже если бы захотел, ибо турки набирают янычар из свирепых и диких детей, взятых в плен в землях Великой Тартарии, и с раннего возраста обучают в специальных военных школах. Кроме того, все они поганые магометане. Что же касается Нидерландов, то если магометанин из тебя еще мог бы получиться, то торговый агент — никогда.

— Остается Италия, — сказал я хмуро.

— Где инквизиторов не меньше, чем в Кастилии. А шпионов и доносчиков в два раза больше.

— Так что же ты предлагаешь? — вскипел я.

Педро ответил не сразу. Я уже было решил, что он и сам не знает, куда бы меня отправить, но тут он показал рукой куда-то на запад и спросил:

— Знаешь, что находится там, куда заходит солнце, братец?

— Эстремадура, — ответил я, пожав плечами. — А за нею — Португалия.

— А еще дальше к закату?

— Море-Океан…

— А за ним?

— Индии… Постой, на что это ты намекаешь?

Конечно, как и многие молодые люди того времени, я слышал об Индиях, открытых генуэзским мореплавателем Кристобалем Колоном, поступившим на службу к Католическим королям. Моряки в тавернах охотно рассказывали о зеленых островах под ярким южным солнцем, о меднокожих дикарях, поклонявшихся обмазанным кровью идолам, о золотых россыпях и жемчужных отмелях, якобы встречавшихся в Индиях на каждом шагу. Но мало кто возвращался из-за моря разбогатевшим — по правде сказать, я не встречал ни одного такого счастливчика. Впрочем, могло быть и так, что те, кому там действительно повезло, просто не хотели возвращаться в Испанию.

— Через десять дней из Кадиса уходит в Индии каравелла «Эсмеральда». Она плывет на Кубу — слышал о таком острове?

— Название вроде бы знакомое…

— Это самое сердце Индий. Там живет несколько тысяч кастильцев, многие из них владеют богатыми поместьями и сотнями рабов. Человек предприимчивый легко может сколотить там состояние…

— Ты же знаешь, Педро, я не из тех, кому по душе копаться в земле.

— Знаю, — усмехнулся брат, — но и для таких, как ты, в Индиях найдется дело по душе. Ведь Колон открыл не остров и не архипелаг, а целый огромный континент, простирающийся на многие тысячи лиг на север и на юг. Никто не знает, что таится в его глубинах. Там могут прятаться богатейшие туземные королевства, населенные неведомыми нам народами. Неужели тебе не хотелось бы своими глазами увидеть все эти чудеса?

От его напора я даже растерялся.

— Конечно, хотелось бы! Но такие дела не делаются наспех. Эти Индии черт знает как далеко! А у меня, между прочим, в Саламанке осталась девушка, на которой я собирался жениться!

— Отец которой передал тебя в руки инквизиции, — перебил меня Педро. — Забудь о своей возлюбленной, Яго, если хочешь вообще остаться жив. Да, ты прав, отправляясь за море, надо хорошенько все взвесить и продумать… вот только у тебя нет на это времени, поэтому взвешивать и думать тебе придется уже на борту каравеллы.

Он помолчал, оглядывая далекий холмистый горизонт.

— Луис получил указание купить тебе место на «Эсмеральде». Теперь все зависит от нас и наших коней — мы должны успеть добраться до Кадиса до ее отплытия.

— Так вы уже все устроили? — спросил я, чувствуя, как во мне опять закипает гнев.

— Я не знаю, удалось ли Луису договориться с капитаном каравеллы. Отец отправил почтового голубя только два дня назад, когда стало известно, что ты попал в беду.

— Да, кстати, — спохватился я, — ты упоминал о каком-то таинственном друге… Это он сообщил вам, что я в тюрьме?

— Он или она — этого я не знаю, — ответил брат. — Нуньес (так звали нашего старого управляющего) услышал, как кто-то стучит во входную дверь, но, пока он доковылял до крыльца, там уже никого не было. Лежало только свернутое в трубку письмо.

— И что же там было написано?

— Что тебя по ложному навету арестовал в Саламанке сам Эль Тенебреро. Что тебе грозит костер, и единственная возможность тебя спасти — это подкупить начальника охраны тюрьмы, пока тебя не перевели в Вальядолид.

— Так ты еще и начальника охраны подкупил?

Педро покачал головой.

— Нет, я решил, что надежнее будет с ним не связываться. Сначала договорился с доном Матео, а потом заплатил часовым, чтобы не совали нос не в свое дело.

В эту минуту мы въехали на вершину невысокого холма. Отсюда открывался прекрасный вид на залитые солнцем луга, тянувшиеся к востоку, и на охристо-желтое плато Эстремадуры, лежавшее между нами и благословенной Андалусией.

Педро обернулся и из-под ладони посмотрел на оставленную нами холмистую местность.

— Погони за нами нет. Надеюсь, инквизиторы поверили в сказку дона Матео и не будут разыскивать тебя по всему королевству.

— Да, это было бы неплохо. Если только какой-нибудь очередной невидимка не шепнет им, что я жив и здоров…

— Невидимка? По-моему, тот, кто подкинул нам письмо, пытался тебе помочь.

— Видишь ли, братец, — вздохнул я, — у меня есть не только таинственные друзья, но и не менее загадочные враги…

И я рассказал Педро обо всех событиях последних дней, начиная с нападения наемных убийц на мельнице старого Хорхе.

— Да, Яго, — протянул он, когда я закончил рассказ, — похоже, ты действительно крупно кому-то насолил…

— Не кому-то, а молодому графу де ла Торре, — я сплюнул прямо на сиреневый цветок чертополоха, — который положил глаз на мою Лауру.

— Ты это знаешь наверняка? У тебя есть доказательства?

— Прямых нет, но масса косвенных улик свидетельствуют против него…

— Только избавь меня от своих крючкотворских замашек! — рассвирепел Педро. — Я не собираюсь вызывать этого надутого павлина в суд. Если ты уверен, что донос на тебя действительно написал он, то я просто встречу его в темном переулке и насажу на шпагу. Но если у тебя нет ничего, кроме «косвенных улик», — прости, Яго, но я не стану брать грех на душу.

Я был вынужден согласиться с тем, что по крайней мере в этом мой брат прав.

— И все равно, мне трудно избавиться от ощущения, что я попал в какую-то омерзительную паучью сеть. Барахтаюсь в ней, но только запутываюсь еще больше! Как будто кто-то, скрываясь в тени, наблюдает за мной…

— Не преувеличивай, — махнул рукой Педро. — Письмо могла написать твоя девушка, эта самая Лаура. А подбросить мог кто-нибудь из ее слуг…

— Почерк был женский? — спросил я.

— Не разберешь. Буквы специально были выписаны очень вычурно, так, знаешь, чтобы вообще невозможно было определить, чья рука их выводила. Но доставил письмо мужчина.

— Откуда ты это знаешь?

— Крестьяне, возвращавшиеся из лесу, видели всадника, скакавшего по дороге на Компостелью. Лица они в сумерках не разглядели, но то, что это был мужчина, совершенно точно.

Это показалось мне очень странным — ведь у Лауры, насколько я знал, не было доверенных слуг-мужчин. Да и старая жадная дуэнья Антонилла не стала бы подыскивать для своей подопечной курьера, который мог бы доставить письмо в наш дом, расположенный довольно далеко от Саламанки.

— Так или иначе, — заключил Педро, — вдалеке от Испании ты окажешься в безопасности — хотя бы потому, что тебя потеряют из виду и святые отцы, и все эти загадочные невидимки…

Он внезапно замолчал — мне показалось, что в голову ему пришла какая-то неожиданная и не слишком приятная мысль.

— Погоди-ка, — медленно проговорил он, — так, значит, инквизиторы обвинили тебя в том, что ты пользовался больса де ман динга?

— Они еще называли это «амулетом дьявола». Хотя по мне ничего дьявольского в этой штуке не было. Обычная фигурка дельфина, сделанная, кажется, из серебра…