Английская болезнь - Билл Буфорд

«Да», – сказал кто-то еще, – «это их парни».

Я еще больше ускорил шаг. Я не хотел, чтобы на меня напали сзади, но теперь, чтобы пробиться вперед, мне приходилось расталкивать людей. Нечаянно я чуть не сбил кого-то с ног – правда, он устоял на ногах. Он выругался в мой адрес, я пробормотал извинения, но когда я посмотрел в лицо этому человеку, то увидел удивительную вещь: это был Сэмми. Нашу группу возглавлял Сэмми. Откуда он здесь взялся?

Я помню, что видел его утром в пабе, но больше с тех пор я его не видел. Словно бы сама толпа создала его и поставила во главе себя. Я почувствовал себя увереннее. Да, это он, а вот и его маленькие лейтенанты. Он тоже заметил суппортеров «Челси» сзади – он оборачивался каждые три-четыре шага – но это его не беспокоило. Вид у него был нисколько не озадаченный. Что-то должно случиться – вот какой у него был вид; сейчас будет «махач».

Пусть так, но я все равно не понимал, как суппортеры «Челси» оказались позади нас? Они словно материализовались из воздуха. Ведь пройдя оцепление, обойдя полицию у метро, мы сразу же углубились в лабиринт маленьких улочек. Что-то не так. Или суппортеры «Юнайтед» знали, что за ними пойдут? Но откуда? Или суппортеры «Челси» где-то прятались и ждали, пока мы пройдем мимо? А я их не заметил?

Я продолжал наблюдать за Сэмми – все под контролем, оглядывается, проверяет, на каком расстоянии от нас суппортеры «Челси». Все его действия говорили: все идет по плану. Тут меня осенило: да, все действительно идет по плану. Невероятно, но зато это все объясняет. Все было спланировано. Беспорядки – вещь спонтанная, внезапная: нельзя контролировать неконтролируемое. Футбольное насилие не планируют – или все-таки планируют? Неужели беспорядки могут быть целью?

Хотелось спросить об этом, но все вокруг шло слишком быстро. Сэмми держал все под контролем. Темп еще больше увеличился. Приходилось бежать, и из-за этого я не замечал ничего вокруг. Какие-то магазины – незнакомые. Я даже перестал замечать всего того, что должно быть на центральных улицах. Странное ощущение: мне стало казаться, что я бегу по туннелю. Боковое зрение улавливало только темноту, иногда ее прорезал свет – витрины, или фар автомобиля – нечеткий, какой-то размытый. Я не отводил взгляда от затылка Сэмми: пока я смотрю на него, я не упаду. Скандирование суппортеров «Челси» становилось громче – определенно громче. Они подходили все ближе.

Кто-то сказал: «Они совсем рядом».

Сэмми не останавливался. «Плотнее», – сказал он; впервые он что-то сказал. «Не растягиваться».

Я все еще не видел суппортеров «Челси», но я их уже чувствовал. Они шли сразу за последними рядами парней из Манчестера, но пока сохраняли небольшую дистанцию, словно некий буфер.

Справа вдруг стали появляться улицы, одна за другой. Название одной бросилось мне в глаза, но потом я его забыл. Теперь их явно стало больше. Не знаю, почему. Каждые пятнадцать-двадцать ярдов появлялась новая. Я обратил внимание, что Сэмми осматривает каждую, словно ищет. Вероятно, это какая-то стратегия – какая, я не понимал. Сэмми что-то крикнул – он нашел нужную улицу – и толпа, уже полностью бегом, свернула в нее. Сэмми свернул за первый же угол, буквально черед десять ярдов: снова направо. И тут же снова, и снова направо. Три маленькие улочки, и мы снова там, откуда начали, но с одним маленьким «но»: только что враг был сзади, а теперь он был впереди.

Позже, разглядывая карту, я обратил внимание, что Доус-роуд идет под углом к остальным улицам, разбивая их на небольшие треугольники, и именно это обстоятельство позволило Сэмми осуществить свой маневр и завести нас в тыл суппортерам «Челси».

Впервые я увидел их, но это были самые младшие, которые шли в самом конце их толпы. И то, я видел только размытые фигуры да иногда чье-нибудь искаженное паникой лицо – еще бы, только что они гнались за нами, а теперь вдруг преследуемый враг неожиданно оказывается у тебя за спиной! Тротуар кончился, мы сошли на мостовую, перешли улицу, начался другой тротуар. Я запомнил это, потому как смотрел под ноги – иначе было невозможно, иначе бы я упал. Но сколько улиц мы так прошли, я не знаю. Я воспринимал их не сами по себе, а как признаки того, что мы движемся. И где же машины?

Мы шли дальше. Мне казалось, что теперь, когда мы совершили эту мертвую петлю, сразу же начнется драка, но этого не произошло. Гонка продолжалась, толпа билась о барьер, о грань, и ничего: ничего не происходило. Я устал и несколько сбавил темп. Здания вокруг, хотя уже трудно различимые из-за темноты, стали давить на психику. Я обратил внимание, что смотрю больше на них, чем на суппортеров. Здания были мне физически неприятны. Было такое ощущение, словно улица вдруг стала для меня недостаточно широка. Здания стали агрессивными, они давили, довлели. В голове вертелось какое-то слово, но я не мог его определить.

Наконец определил: собственность.

Вдруг раздался звон разбитого стекла: это витрина. Я не видел, я только услышал, но эффект был потрясающим – буквально потрясающим: я словно почувствовал электрический разряд. Что-то щелкнуло внутри. Потом – новый звук, на этот раз не такой звонкий: лобовое стекло какого-то автомобиля. Ощущение выросло на несколько пунктов. Еще одно приглушенное «хрясь», второе лобовое стекло. И тут стекла начали разлетаться повсюду. Первой уничтожению подлежала собственность, как бы для того, чтобы помочь нам перейти барьер: собственность – символ порядка, атрибут закона.

И они перешли барьер. Раздался рев, и они ринулись – как бы преодолев земное притяжение – в круговорот насилия. Закон перестал для них существовать. Теперь их не могло остановить ничто, за исключением разве что физической силы полиции, да еще травма, лишившая бы их возможности двигаться.

Я сознательно не описываю драку как таковую, потому что я хочу остановиться на том ключевом моменте, что ей предшествует. Что происходит в это время? Как толпа переходит эту грань, или, лучше сказать, риф – метафоры хотя и избитые, но исключительно верные.

Вот как об этом говорят они.

Они говорят, что это «круто», что это «чума», что это «как наркотик». Они говорят, что это невозможно забыть, и что они не хотят это забывать. Они говорят, что это затягивает, рассказывают и пересказывают, как это и что они при этом чувствуют. Они говорят об этом с гордостью людей, видевших, участвовавших, чувствовавших, прошедших через то, чего у других не было. Они говорят об этом так, как другое поколение говорило об алкоголе и наркотиках – правда, сами они тоже употребляют и алкоголь, и наркотики. Один из них, владелец бара, говорит, что это что-то гормональное, химическое, как бы некое газообразное вещество распыляется в воздухе, когда начинаются беспорядки, и устоять перед ним невозможно.

А как бы это описал я?

Быть в сознании – значит воспринимать настоящее во всем его многообразии. Человеческий мозг никогда не отдыхает; он все время работает, думает, вспоминает, выбирает, добавляет, забывает. Например, когда я сижу в своей комнате и пишу эту книгу, мой мозг одновременно заканчивает это предложение и уже составляет следующее, он уже закончил эту книгу, и в то же время он ее еще не закончил – он ее никогда не закончит. Он воспринимает шум с кухни, пение птиц на улице, качество освещения; он думает о том, что мне предстоит сделать позже – вечером, в выходные, в следующем месяце, в старости. Я пишу дальше этот абзац, а он думает о моем счете в банке, о моих родственниках, о туши для ресниц, что использовала моя сестра на прошлом празднике, вспоминает чужую смерть, вызывает печальные воспоминания. Человеческое сознание состоит из гораздо большего количества вещей, чем с помощью этого самого сознания мы можем придумать. Такова реальность: каждую секунду нашу деятельность стимулируют тысячи миллионов стимулов, они приходят, уходят, их действие начинается, заканчивается.

И есть момент, когда сознание отступает: это момент, связанный с выживанием, насилием, это животное чувство, когда нет никаких сложных уровней и всего остального, а есть только одно – настоящее, возведенное в абсолют.

Насилие – одно из самых сильных ощущений в жизни, а для тех, кто избирает его своим хобби, оно является и одним из самых сильных удовольствий. Там, на улицах Фулхэма, когда толпа перешла этот метафорический риф, я буквально почувствовал, что стал невесомым. Я презрел земное притяжение, я победил его. Я почувствовал, как я поднимаюсь над самим собой и могу теперь воспринимать мир замедленно, во всех деталях. Потом я подумал, что это состояние похоже на состояние, которое бывает, когда принимаешь какой-нибудь наркотик, этакая адреналиновая эйфория. И тогда в первый раз мне стали понятны слова, которые они используют, когда говорят об этом. Футбольное насилие – их наркотик.

А чем это было для меня? Для меня это было состоянием абсолютной самодостаточности.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ