Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

Пришел заспанный, страшно недовольный князь, следом Шуваловы. У Екатерины билась в голове мысль: только бы ребенок не уродился похожим на Петра, только бы был хорош собой. Что может оказаться копией Салтыкова, даже не думалось.

Потом пришла государыня, быстро распорядилась, как поставить канделябры со свечами, погнала из комнаты Петра с Шуваловым:

— Ни к чему тут мужчинам быть, особливо тем, которым молиться о наследнике надобно. Поди, князь, поди… Моли Господа, чтоб наследник родился.

Между схватками Екатерина тоже молилась, чтобы родился сын, иначе ее обязательно обвинят, что не была достаточно старательна.

Екатерине Елизавета Петровна со знанием дела посоветовала:

— Терпи, Господь нам страдания за первородный грех уготовал, надо терпеть. — И тут же добавила: — А коли невтерпеж будет, так кричи, помогает.

Она не кричала, но мучилась сильно.

В полдень 20 сентября 1754 года в Летнем дворце, на месте которого позже будет построен Михайловский замок, у великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын. Новорожденного быстро обмыли и запеленали, священник окрестил его малым крещением, нарекая именем Павел. Родился будущий император Павел I Петрович, чтобы через сорок шесть с половиной лет погибнуть от рук заговорщиков на том же самом месте — в Михайловском замке, который построит, именно опасаясь заговоров.

Предательство

Ребенка тут же отнесли в отдельные покои, чтобы пестовать его там. О матери, казалось, просто забыли, она свое дело сделала и теперь была просто не нужна!

Екатерина лежала больная, мокрая, несчастная, всеми покинутая, не имея возможности ни переодеться, ни даже перейти на свою постель. Владиславова, которую она попросила сменить постель, замахала руками:

— Ничего не могу сделать без разрешения акушерки, вас запрещено трогать!

— Так позовите акушерку! Я хочу пить, это вы можете сделать?

— Нет, без разрешения не могу.

— Пить прошу, понимаете — пить!

Владиславова тоже сбежала, якобы звать акушерку, а в действительности, чтобы не слышать требований роженицы.

Шла минута за минутой, но никто не появлялся, даже горничные… Они что, решили ее уморить? Екатерина начала тихонько плакать, было больно, она вся мокрая, страшно хотелось пить, сильно дуло, потому что кровать стояла в простенке: с одной стороны получалась дверь, с другой — окно.

Вдруг Екатерина поняла: ее действительно хотят уморить, ведь достаточно простыть — и снова будет лихорадка. А обессиленный организм не справится. Вспомнилась смерть матери Петра Анны Иоанновны, ведь она простыла сразу после родов. Но вместо отчаянья вдруг подкатила злость: нет, она не даст себя погубить! Еще посмотрим, чья возьмет. Несмотря на липкий пот и несмытую кровь, укрылась до подбородка и стала ждать. Придут же когда-нибудь!

Через три часа явилась разодетая в праздничную робу Шувалова, непонимающе уставилась на лежавшую все еще на родильной кровати Екатерину:

— А вы почему здесь?

— Где я должна быть, на том свете?

— Да вас убить мало, до сих пор лежите на мокрой кровати!

— Спасибо, я думаю, вы это и сделаете, если срочно не пришлете акушерку, без нее мне даже воды не дают.

Шувалова на мгновение задумалась, потом кивнула и снова исчезла.

Где-то через полчаса появилась фон Дершарт. Императрица наконец отпустила ее от младенца посмотреть, жива ли мать. Но и она была явно под хмельком, видно, рождение младенца уже праздновали. Праздновали все, кроме той, что родила! Только теперь Екатерину чуть вымыли, переодели и перевели на другую кровать. Но главное — дали пить.

Она лежала, отвернувшись к стене, и тихо плакала. Родила сына, но никто не только не поздравил, даже не поинтересовался, как она себя чувствует, жива ли вообще. Не зашла ни Елизавета Петровна, ни Петр, хотя было слышно, как он пирует с приятелями, отмечая рождение сына. Если не верят, что это его сын, то к чему тогда пить за его рождение? Если верят, почему не интересуются самой матерью?

Несколько дней в одиночестве, нарушаемом только появлением молчаливых служанок, позволили Екатерине всерьез обдумать свое положение, которое, несмотря на рождение наследника, было незавидным.

Теперь ясно, что она сама никому не нужна. Если мальчик выживет и будет воспитываться Елизаветой Петровной, то мать до него просто не допустят, об этом императрица говорила заранее. Мужу она не нужна, остальным тоже. Салтыкова отправили в Швецию, якобы сообщить королю о рождении у великокняжеской четы сына, Прасковья Никитична Владиславова хоть и много умней, но это не Чоглокова. Она всего боится, при великокняжеской чете всем заправляет Шувалов… Со всех сторон ничего хорошего.

И снова гордость брала свое. Петр словно мстил за ее счастье с Салтыковым. Елизавета Петровна, муж и Шуваловы хотят, чтобы она была несчастной? Нет, она не доставит им такого удовольствия, она слишком горда, чтобы быть несчастной из-за того, что этого желают другие!

Все же главную роль в том, что Екатерина пришла в себя, сыграли не эти размышления после родов, а жестокий разговор с Бестужевым, произошедший несколько позже.

В день крещения сына Елизавета Петровна смилостивилась и прислала матери подарки — ларец с украшениями и сто тысяч рублей, но… Ожерелье, сережки и два небольших колечка могли бы предназначаться горничной, но никак не великой княгине, да еще и за рождение наследника. А сто тысяч, едва дав, тут же забрали, из канцелярии императрицы пришел барон Черкасов, сильно смущаясь, попросил деньги обратно, потому что казна пуста, а Ее Величество срочно требовала именно такую сумму. Екатерина, ни слова не говоря, протянула ему пакет. Барон горячо заверил, что немного погодя непременно вернет, но предложенное взял. В тот же день она узнала, что сумма прямиком была направлена Петру, потребовавшему и себе подарок за рождение сына.

На сороковой день после рождения Екатерине позволили издали увидеть свое дитя, на руки не дали. Малыша страшно кутали, он спал в люльке в покоях императрицы, та вскакивала сама, если Павел плакал, не подпуская к нему никого. Екатерина с тоской думала, что ребенка вырастят таким же хилым, как Петр, а потом он всю жизнь будет мучиться от болезней.

Но попытка сказать, что малышу жарко, вызвала такую бурю протеста, что мать зареклась вообще что-нибудь спрашивать…

И все-таки, промучившись несколько дней, Екатерина решила поговорить с Елизаветой Петровной, объяснить, что мать должна видеться с сыном, это жестоко — отбирать у нее ребенка. Но сделать это не удалось. Наверное, к счастью.

Государыня гневалась. Причина была во все том же плохом самочувствии, а повод нашелся просто. На днях, выйдя в неурочное время из своей спальни, она наткнулась на дремавшего на посту гвардейца. Ладно бы спал, так ведь и храпел, каналья! Заливисто этак, с присвистом… Государыня, которой не спалось, потому что улечься из-за предстоящего утреннего приема пришлось раненько (а она привыкла с рассветом только засыпать), позавидовала, но будить усатого гвардейца не велела, распорядилась, чтобы заставили вымыться, от часового пахло, как от старого козла.

Следующие два дня бывали приемы, к тому же Павел беспокойно спал последнее время, что совершенно расстроило сон и привычный распорядок дня Елизаветы Петровны. У нее начались колики, снова горчило во рту, не помогали даже «конфекты», и водка с редькой тоже не помогала. А посему настроение было дурным, что грозило всем приближенным, от горничной до канцлера и фаворита, неприятностями. И тут…

На посту снова дремал усатый гвардеец, от которого дурно пахло! Прижав надушенный платочек к носику, государыня постояла, что-то соображая. В следующую минуту соня был разбужен и допрошен:

— Который день на посту стоишь? Почему я тебя так часто вижу?!

Пришлось бедолаге сознаваться, что заменяет своего приятеля.

— Кто разрешил?!

Конечно, никто не разрешал, просто более состоятельные гвардейцы за деньги нанимали на скучный пост товарищей, а сами в то время либо пьянствовали, либо развлекались. Усач проиграл в карты и вынужден был в качестве оплаты карточного долга стоять на посту третью ночь подряд, вот и заснул.

Придворные смогли передохнуть, гроза в тот день коснулась гвардии…

Екатерина невольно примечала недочеты в управлении огромным хозяйством под названием «Двор». Немыслимое количество слуг воровало всяк на свой лад, по самому скромному прикиду выходило, что половина еды, дров, свечей и прочего уплывала на сторону, не говоря уж о деньгах, которые выделялись на покупку провианта и запасов. Конечно, коты не ели рябчиков, довольствуясь куда более скромной пищей, а вот слуги ели. Поскольку обеды с огромным числом приглашенных бывали часто, а уж полсотни гостей и за гостей не считалось, слугам перепадало много, они откровенно жировали, ленились и были крайне бестолковы.