Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

Салтыков объяснил.

— А… а потом?

— А потом все дамы его!

— Неправда…

— Вот те крест.

Наблюдая, как размашисто крестится камергер, Петр почему-то поверил.

— Я тоже хочу.

— Давай. Прямо сейчас и сделаем.

Но князь пришел в ужас, решив, что резать станет сам Салтыков и большим ножом, лежавшим на столе. Тот рассмеялся:

— Зачем?

Но смелый порыв уже иссяк, Петр вообще-то был большим трусом, несмотря на все его рассказы об умопомрачительной храбрости на полях сражений в детстве. Все знали, что он стороной обходил ручного медведя, сидевшего на цепи, которому даже дети безбоязненно давали хлеб.

Салтыков вдруг опустился перед великим князем на колени:

— Ваше Высочество, умоляю, решитесь! Столько проблем пропадет, столько женщин будут вашими при одном желании! (Господи, что я говорю?!)

После еще одного кубка, осушенного за будущие альковные победы, Петр стал куда смелее, а после второго отчаянно махнул снова раздвоившемуся Салтыкову:

— Давай!

Тотчас в комнату вошел хирург. Петра не удивило, что тот оказался наготове и с инструментом, через несколько минут все действительно было сделано, снова выпили, теперь уже с врачом все за те же будущие альковные победы.

Проснувшись утром, Петр не сразу сообразил, где находится и почему у него побаливает пах. Вспомнив вчерашнее застолье, он осторожно покосился на спящего Салтыкова. Правда ли все сказанное камергером вчера, не зря ли резал?

Оказалось, не зря. Правда, пришлось подождать, пока чуть заживет, все это время Петр держался подальше от супруги, чем приводил ее в полнейшее изумление.

— Ты… пока займи мою жену. Ну, пока я не…

Хотел сказать «не научусь», но камергер понял и так.

Это для Петра, наученного грубым Ромбахом, было все просто, для остальных имело значение ухаживание.

В салоне великой княгини снова веселое общество, теперь даже строгая Чоглокова не противилась. Между Екатериной и Марией Симоновной уже установились добрые отношения, это случилось, когда фрейлине пришлось ухаживать за больной княгиней. Чоглокова больше не надзирала за каждым вздохом, а скорее помогала.

Снова весело, снова шумно… Петр чем-то болен, но никто не говорит чем, он старался держаться от жены в стороне, что ее вовсе не расстраивало. Вокруг нее и без князя хватало друзей. Правда, появилось некоторое осложнение в виде обожания… Чоглокова! Супруг ее гофмейстерины вдруг оценил внешность великой княгини и принялся старательно ухаживать. Это заметил даже невнимательный Петр, однажды вечером он долго хохотал, хлопая себя по ляжкам, когда вспоминал, как фазаном красовался перед его супругой Чоглоков:

— И так повернется, и этак! Смешон! Ха-ха-ха!

Конечно, Екатерине дебелый самоуверенный Чоглоков не нравился совсем, но в ответ на издевательства мужа очень хотелось крикнуть: на себя посмотри! Сказала другое, вздохнув, согласилась:

— Да, было бы куда умней, если бы он стал ухаживать за принцессой Курляндской. Вот это была бы парочка!

Петр обиделся. Но на сей раз обида мужа мало заботила жену, нечего на других гадости говорить, сам не больно хорош.

Но Чоглоков зря надеялся на ответное чувство Екатерины, ее взор так и притягивал совсем другой человек. Этим другим стал Сергей Салтыков. Обаятельнейший красавец, способный околдовать кого угодно, тоже явно неравнодушен к княгине. Салтыков, став камергером Молодого двора, быстро подружился с Петром, у них даже появились какие-то секреты, для князя явно приятные, Петр ходил важный и довольный. Спросить бы, чем это, но, боясь услышать очередную тираду о строительстве какого-нибудь монастыря, Екатерина молчала.

Зато это был повод поговорить с Салтыковым.

— Вы не скажете, Сергей Васильевич, чем это так доволен великий князь? Вы обещали стать настоятелем капуцинского монастыря?

Салтыков широко раскрыл глаза:

— Настоятелем чего, Ваше Высочество?

Екатерина с досадой закусила губу, ясно, что с Салтыковым Петр о своей идее с монастырем не заговаривал, получилось, что она выдала секрет мужа, это дурно. Но договаривать пришлось:

— Великий князь не говорил вам о своей любви к капуцинским монастырям? Если нет, то умоляю, — красивая нежная ручка легла на рукав Салтыкова, — не выдайте меня!

Сергей с удовольствием рассмеялся:

— Значит, у нас теперь есть тайна, Ваше Высочество? Замечательно, я буду вас шантажировать!

Его красивые глаза смеялись, они были так близко… Екатерина поддержала игру:

— Oh, c’est épouvantable!.. [1]Я пропала!

Она чувствовала, что действительно пропала, темные глаза Салтыкова манили в неведомые дали…

— Да, да, придется вам почаще со мной беседовать, иначе…

Екатерина кокетливо вздохнула:

— Подчиняюсь вашим требованиям, Сергей Васильевич.

Ей почему-то нравилось произносить это имя по-русски: «Сергей», а не на французский манер «Серж». Он красив, дерзок, и от него исходило какое-то манящее тепло.

Взаимная приязнь великой княгини и Салтыкова не осталась незамеченной. Чоглоков выговорил жене:

— Того и гляди влюбится.

— А хотя бы и так? Пусть влюбляется, пора бы уж, не девчонка.

Такой подход совершенно не устраивал Чоглокова: а как же он?!

— Вот еще! Ты для чего к ней приставлена? Чтобы нравственность блюсти и никого из мужчин на версту не подпускать!

Мария Симоновна, после стольких лет жизни уже начавшая серьезно разочаровываться в супруге, к тому же внезапно увлекшаяся Василием Репниным, с которым вместе надзирала за великокняжеской четой, внимательно посмотрела на Чоглокова:

— Если так, то с завтрашнего дня к княгине не подходи.

— Чего это?

— А ты что, не мужчина, что ли?

Муж смутился.

Салтыков почти откровенно увивался вокруг Екатерины. В один из приятных вечеров, когда Сергей, блестя глазами, что-то долго и с увлечением рассказывал раскрасневшейся от удовольствия Екатерине, она вдруг поймала взгляд мужа. Великий князь сидел за карточным столом, но явно прислушивался и приглядывался к поведению супруги.

Взгляд этот был необычен для Петра, в нем читалась… ревность! От неожиданности Екатерина даже замерла и едва не помотала головой, словно пытаясь прогнать наваждение. Муж ревновал? Петр, которому она совершенно безразлична и даже неприятна, который вечно сравнивал жену с другими не в ее пользу, — ревновал? Это было настолько необычно, что Екатерина даже забыла о Салтыкове.

Странности продолжались. Последнее время Петр не ночевал в ее спальне, чему Чоглокова откровенно не противилась. Но после карт вдруг подошел и тихо пообещал:

— Я приду сегодня…

Это означало, что снова придется выслушивать какую-то бредовую идею и старательно таращить глаза, чтобы не заснуть, пока он не выговорится, но она готова была терпеть, муж все же…

Петр пришел, но повел себя необычно. Он не стал расхаживать по спальне в шлафроке, не стал рассказывать ей о своем новом увлечении или мундире, быстро задул свечу и юркнул в постель.

В ту ночь Екатерина стала женщиной…

Петра надолго не хватило, ему куда интересней заниматься собственными делами, чем развлекаться с женой. Но ходил он гордый донельзя! И ревновал, потому что отвести взгляд от красавца Салтыкова Екатерине было уже трудно, да и Салтыков, похоже, увлекся не на шутку.

Теперь Петр частенько наблюдал из-под тяжелых полуопущенных век за своей супругой, щебечущей с графом Салтыковым. Иногда брала досада, в такой момент он прислал жене почти злую записку, что не приведет, мол, ни к чему эта игра, он желал бы, чтоб его любили хотя бы вполовину того, как любят других.

Для Екатерины это было совершенно новое чувство и новое состояние. Сердце сначала замирало от восторга ожидания встречи с Салтыковым, мимолетного прикосновения руки, ожидания вгляда его темных глаз, зовущих в неведомые дали… потом восторг от самой встречи, сладкий страх и истома от понимания, что она подчиняется этому взгляду. Нет, между ними ничего не было, только вот такие мимолетные перегляды и прикосновения, только преддверие будущей страсти, которое для женщины иногда привлекательней самой страсти.

Петр знал, что ничего нет, он уже с пристрастием допросил слуг самой Екатерины и норовил держать Салтыкова подле себя каждую ночь, когда сам не бывал в спальне. Но тем ревнивей относился к этому перегляду, тем обидней казалось, что жена отдала сердце другому. Будь он поумней и поопытней, понял бы, как распорядиться этим преддверием любви в свою пользу, но князь был молод и глуп, пока он просто ревновал.

Екатерина действительно еще не сгорала от страсти, скорее это была влюбленность, однако грозившая перерасти в сильное чувство. Салтыков вскружил ей голову настолько, что было позабыто серьезное чтение, отброшены Вольтер и Бейль, философские мысли в голове заменены амурными… Такого она не испытывала никогда, а потому не знала, как себя вести.