На пороге ночи - Серж Брюссоло

Стояла невыносимая жара. В дрожащем раскаленном воздухе, наводнившем долину, рельсы вздымались как волны. Почуяв приближение двух путников, кролики и грызуны разбегались во все стороны. Хилтон уже давно молчал. Увидев семафор, он подошел к нему, поднял руку и сказал:

– Дальше продвигаться вдоль путей опасно – попадем прямо в лагерь рокеров. Войдем в лес, где мы будем под защитой деревьев. С этого момента старайся производить как можно меньше шума, понятно?

Он помог Робину вскарабкаться по склону, а потом закатил велосипед, с трудом протискивая его сквозь густые заросли кустарника. Под деревьями они сразу увидели тропинку. Робин очень устал, но когда он попросил своего спутника сделать привал, тот сказал, что сейчас им никак нельзя задерживаться. Они углубились в лес, стараясь прятаться за высокими деревьями. Пихты все теснее смыкали ветви у них над головой, и свет казался голубоватым. Солнце уже садилось, и было ясно, что скоро им не удастся разглядеть дорожку.

– На ночь придется остановиться, – сказал Хилтон. – Я знаю одну заброшенную хижину лесорубов, она совсем недалеко отсюда. Пошли!

Робину казалось, что он не в силах сделать ни шага. Подошвы горели, ныла рана на коленке. Мальчику пришлось вцепиться в велосипед, чтобы не упасть. Наконец в полумраке вырисовались очертания избушки лесорубов. Убогое дощатое строение без окон, обложенное с двух сторон поленницами. Хилтон с большой осторожностью открыл дверь – ведь там мог затаиться какой-нибудь зверек. Барсуки, например, отличаются редкой агрессивностью и, если их потревожить, всегда нападают, даже когда противник десятикратно превосходит их по размерам.

– Ну вот и отлично, – вздохнул Хилтон. – Входи, сейчас я сделаю тебе перевязку.

Робин выпустил из рук велосипед и проник в хижину. К одной стене жилища примыкало некое подобие стойла для лошадей, вероятно, служившее спальней, где на деревянном настиле лежал ворох сена. Из щелей кое-как сколоченной из досок перегородки просачивался еле уловимый грибной запах. Комната с каждой минутой все больше погружалась в темноту. Мальчику захотелось, чтобы Хилтон развел костер, но разве страх перед рокерами не делал это желание неосуществимым?

– Дай-ка я взгляну на твою рану, – произнес Хилтон, становясь на колени перед Робином. – Ложись!

– Но ведь ничего не видно, – стал протестовать тот.

– Не беспокойся, у меня есть опыт! – отрезал бродяга. В его голосе теперь слышались угрожающие нотки, отчего мальчику стало не по себе.

Что-то не так … Инстинкт самосохранения подсказывал Робину, что он в опасности. Какая глупость, не правда ли? Этот человек был его телохранителем, посланцем Антонии. Руки Хилтона принялись шарить по бедрам мальчика, словно он совершенно забыл о ране на колене. Робин попытался вырваться, но бродяга его толкнул, опрокинув на сено лежака. Пальцы стиснули горло ребенка, будто Хилтон собирался его задушить.

– Не вздумай брыкаться, – яростно зарычал он, – иначе я тебя придушу и отдам на съедением кротам, понял?

Свободной рукой он стащил с Робина шорты и трусики, перевернул на живот, прижав его лицо к деревянному настилу.

– Не прикидывайся недотрогой, – хрипел бродяга, – ты отлично знаешь, чего я хочу. Папаша наверняка это проделывал с тобой, все отцы так поступают, тут ничего не попишешь. А если не папаша, то кто-нибудь из твоих приятелей – в колледже, в душе, или сержант-инструктор в казарме новобранцев. В любом случае через это нужно пройти. Чем раньше, тем лучше: потом будет не так больно.

Хилтон коленом раздвинул Робину ноги, его рука с такой силой давила на затылок ребенка, будто он намеревался размозжить ему череп о доски. В следующую секунду мальчику показалось, что его разрывают надвое, и он громко закричал. Бродяга навалился на него всем телом, так что он почти не мог дышать. При каждом новом движении его мучителя Робина захлестывала страшная боль, и, почувствовав, что вот-вот потеряет сознание, он не стал этому сопротивляться…

Робин очнулся глубокой ночью, дрожа от холода и ощущая боль во всем теле. Сначала он подумал, что его обидчик до сих пор где-то рядом, и затаился, боясь пошевельнуться. Но вскоре догадался, что находится один: Хилтон бросил его посреди леса. Когда Робин встал на ноги, резкая боль пронзила его бедра. Он весь был в чем-то липком. Дрожащей рукой Робин ощупал себя. Кровь шла из того места, где гнездилась боль, – из заднего прохода. Он заплакал, но потом стал уговаривать себя, пытаясь вернуть мужество. Нет, он не должен вести себя как жертва, ведь от него ждали совсем не этого. Слово «содомия» завертелось у него в голове. Знакомый с античными текстами, Робин понимал смысл подобной практики, знал, что в Древней Греции взрослые мужчины нередко вступали в особые отношения с мальчиками. Такая телесная связь не считалась предосудительной до тех пор, пока подростки оставались безусыми. Свирепые воины, опустошившие Трою, даже они не пренебрегали такого рода близостью со своими соратниками по борьбе… А взять хотя бы «Двенадцать цезарей»: Светоний недвусмысленно высказывался по поводу любовных пристрастий некоторых из них. Похоже, это ничуть не мешало тем, кому уготована великая судьба.

Робину было так холодно, что у него стучали зубы. Он не сразу понял, что был совершенно голым. Где его одежда? Неужели Хилтон изорвал ее в клочья? В кромешной тьме он принялся шарить руками, надеясь отыскать свои вещи. Рыдания по-прежнему перехватывали ему горло, но он не давал слезам пролиться. В конце концов, в его жилах течет королевская кровь, он не должен терять власть над собой. Обнаружив вещи, Робин взял их дрожащими руками и оделся. На ощупь он пробрался к порогу хижины. Перед ним сплошной черной стеной стоял лес. Луна не светила, и продолжать путь в темноте было невозможно. Робин вернулся в свое убежище и лег, соорудив из сухой травы что-то вроде одеяла.

«Не важно, – убеждал он себя, – Ахилл, Патрокл… они этим занимались, нет никаких сомнений. Даже в замке, у меня дома, Пако так развлекался со своими дружками, я однажды застал его в парке. Уверен, оттого он меня и ненавидел – знал, что мне все известно. Все пройдет, и нечего об этом больше думать. Буду считать, что меня ранили на войне. Никто ни о чем не догадается…»

Физический контакт, навязанный Робину, травмировал его меньше, чем сознание того, что он совершил ошибку, приняв Хилтона Крапшоу за ангела-хранителя, посланца Антонии. Боже, до чего же он был глуп! Такая наивность заслуживала сурового наказания, и несправедливо было жаловаться на судьбу или хныкать, если он сам полез к волку в пасть.

«Ахилл, Патрокл… – повторял Робин. – А ведь они были великие воины…»

18

Психолог Санди Ди Каччо, состоящая на службе в местном отделении ФБР, поставила на стол чашку с кофе и задержала взгляд на досье, которое только что достала из портфеля. Санди, приближавшаяся к сорокалетнему рубежу, была красивой, элегантной женщиной со статной фигурой, безупречные линии которой поддерживались постоянной гимнастикой. Но в одном ее средиземноморское происхождение сыграло с ней злую шутку – она очень рано начала седеть. Если быть точнее, то с двадцати двух лет, когда она еще училась в университете. В том возрасте, когда подруги Санди превращались из блондинок в брюнеток и наоборот исключительно из соображений кокетства, несчастная девушка красила волосы, чтобы скрыть досадные признаки преждевременного старения. Втайне Санди до сих пор сетовала на судьбу, которая обошлась с ней несправедливо, и это чувство резко обострилось после того, как ей, двадцативосьмилетней, один не слишком деликатный любовник сказал, что у нее и в интимной части тела появились седые волоски. Когда Санди поделилась своими терзаниями с психоаналитиком, ее бывшим учителем, «контролером» на профессиональном жаргоне, тот, разумеется, предложил ей «над этим поработать». Тогда Санди чуть не дала ему пощечину. Воистину, для двух полов стрелки часов вращались с разной скоростью. «Для нас каждый год идет за два! – вспылила Санди. – Время мужчин и женщин нельзя черпать одной ложкой!»

«Вот-вот, – подхватил аналитик, – вы только что сказали „ложкой“. А по Фрейду в сновидениях предметы столовой утвари являются сексуальными символами».

Хотя Санди и сама прибегала к такому приему, возможно, даже чаще, чем следует, она в глубине души ненавидела эти уловки психиатров, повторяющих последние слова пациентов, чтобы направить беседу в нужное русло, избегая при этом прямых рекомендаций.

Несмотря на чувственные губы и густые ресницы, Санди Ди Каччо воспринималась коллегами по работе как женщина холодная, едва ли не фригидная, что на самом деле было, конечно, не так. Но она давно с этим смирилась. Типичный случай, когда представительница так называемого слабого пола работает в почти исключительно мужском коллективе, упорно сопротивляясь ухаживаниям сослуживцев. Поскольку никому из коллег не удается добиться свидания, упрямица тут же зачисляется в разряд фригидных или даже лесбиянок. То же произошло и с Санди. Она не знала, какое из двух зол лучше. Быть лесбиянкой означало, что отныне весь женский персонал мог видеть в каждой ее улыбке призыв к установлению более тесных отношений, в то время как фригидность влекла за собой лишь жалостливые взгляды, которые адресуют обычно кому-то ущербному, однако последнее все-таки не обрекает на полное одиночество.