Пламя моей души - Елена Сергеевна Счастная

изб, меж лип высоких и тёмных, усыпанных мелкими, сладко пахнущими цветками. Проносился он, трогая подол — и пропадал в сосновой чаще. Раздавались кругом из каждого дома голоса. И почему-то хотелось, чтобы всё у этих людей, добрых и, несмотря ни на что, неунывающих, стало хорошо. Чтобы чуть полегчало им — хотя бы на душе.

Вернулись Елица с челядинкой уже как стемнело почти. Пошли до избы старостовой неспешно, а там и дальше — до старых, гостинных — на другой конец Яруницы. Собрались в мужицкой парни местные: с княжичами поговорить-посудачить о чём-нибудь. Расспросить о многом. Да те их и не гнали, кажется. Слышался гогот громкий, разудалый, и всплески его то и дело прокатывались навстречу вдоль дорожки, пугая ещё не смолкнувших по вечернему часу птиц.

— Ты иди в избу, я посижу ещё, — Елица остановилась у завалинки опустилась на скамью.

Челядинка кивнула и быстро в сенях скрылась: дел у неё ещё много перед сном. Не хотелось торопиться внутрь, чтобы наступала ночь, а за ней утро. А там — встреча с травницей и дорога, может быть, последняя в этом пути затянувшемся к Сердцу. Страшно от того становилось, хоть и полегчать должно было. Елица опёрлась спиной на стену избы, ещё тёплую после солнечного дня. Прикрыла глаза, слушая дыхание приближающейся сизой тьмы: перешёптывание деревьев, стихающее посвистывание птиц, кваканье лягушек где-то в стороне, у бочек наполненных. Неспешный, словно рассказ бабкой кощуны перед сном, шёпот засыпающей веси нарушило поскрипывание калитки, неплотно закрытой: надо бы пойти, затворить лучше.

Елица и привстала уже — идти-то недалёко, как услышала и шаги чьи-то. А там и голоса: явственно мужской да женский, взволнованный, прерывистый. Мелькнули в полоске последнего не погасшего закатного света, что между изб падал, две фигуры. Остановились они вдалеке, соединились руками — и мужчина девушку в сторону потянул. Там-то и узнала Елица Чаяна, а подле него — Озару, смущённую, румяную: даже в сумерках видно.

Княжич, не заметив никого в тени сруба избового, прижал девицу к стене, за которой так и громыхали мужские голоса, обнял жарко и к губам её припал, прерывая шёпот неразборчивый. Зашарил руками по бёдрам — та и отбивалась, кажется, да не слишком рьяно. Пополз подол вверх, открывая стройные лодыжки и, потеряв терпение, Чаян задрал его парой рывков ещё выше.

Любой мог сейчас во двор выйти да увидеть их, верно, хоть и спрятались они, кажется, между близко стоящих стен двух изб. Да опасность застигнутыми быть княжича, кажется, распаляла только пуще. Он жадно мял округлости девицы поверх рубахи, зарывался пальцами в волосы её, не щадя справно заплетённую косу. И позвякивали тихо подвески на бусах её, видно, нарочно для княжича надетых. Елица встала с лавки резко и бесшумно — уходить надо, не смотреть же дальше! Только и заметить успела напоследок, как развернул Чаян Озару к себе спиной, заставил опереться ладонями на стену и спину прогнуть. Укрыли её сени тёмные, отделили от всего, что во дворе сейчас творилось. И понимала, кажется, Елица, что не невеста Чаяну — сама называться ею отказалась — да никогда она и не хотела никаких прав на княжича заявлять, а всё ж кольнуло неприятно. Да что с него взять, шебутного? Чему удивляться? Наверное, тяжко таким мужам, что в силе полной, без женщин мыкаться по дорогам да между весей. Пусть тешится, раз Озара то ему позволяет, раз согласна лишь на одну ночь с ним да ещё и так…

Да только всё прислушивалась Елица к голосам да шуму тихому снаружи, пока спать не улеглась — и обида вгруди разрасталасмь грозовым, набрякшим тяжестью облаком.

Наутро встали рано, все справно выспавшись. А уж Чаян выглядел нынче довольнее всех. Может, и замечала это Елица лишь потому, как знала, что вечером у неё под боком деялось. Да, кажется, любой сейчас заметил бы, как сияет лицо кяжича сыто, будто у кота, который сливок со стола успел стащить, пока хозяева не видят. А вот по тяжёлому словно валун, который с обрыва падает, взгляду Ледена понятно становилось, что о ночных похождениях брата он уже наслышан. Может, тот сам и рассказал. Зыркал младший на Чаяна зло и осуждающе. Иногда и на Елицу посматривал — да та тут же взор от него прятала. Ещё догадается о том, что видела она всё. И вдруг мысль в голове мелькнула: а Леден случаем не нашёл себе намедни какую девицу ласковую? Их, охочих до внимания княжичей, небось, в каждой веси находится, где бы ни остановились. Не слышалось женских голосов в их избе вечером, да разве дело то хитрое, коли засвербит? Да тут же пришлось раздумья эти тревожные прогнать. Какое ей дело, с кем младший княжич забавляется?

Пришёл и староста проводить в дорогу. Попрощался со всеми радушно пожелав доброго пути, скорого разрешения всех препон, что жизнь подкинула. Не знал он, верно, что дочь неразумная княжичу намедни отдалась. Да и не узнает, может, никогда.

И как Елица ни пыталась нарочно на Чаяна не смотреть, а всё равно то и дело ловила себя на том, что разглядывает его спину. Будто так можно было дыру в ней прожечь.

Благо путь теперь оказался недолгим: не обманул Макуша — ещё не успело Дажьбожье око взобраться высоко, как вильнула в сторону от наезженной другая тропка, о которой староста и говорил. Потянулась нитью заросшею среди сосен да кудрявых ясеней. Свернули на неё, едва протискиваясь телегой между плотно смыкающихся деревьев. Поругивался тихо Брашко на запоздалые порой указания товарища, который взялся смотреть, чтобы повозка никакой ствол не зацепила.

Нырнула дорожка в неглубокий овраг — пришлось сходить на землю и ждать, ка мужи все вместе, потея и бранясь, вытолкнут из него телегу. Это ещё хорошо, что вёдро стояло какой уж день, а то грязь, нынче на дне оврага застывшая, только заставила бы пыхтеть пуще.

А как выбрались, скоро и показалась впереди изба старая, но ухоженная, ничуть не обветшалая, хоть и стояла она в уединении. И небольшой двор вокруг, обнесенный невысоким, плотным плетнем. А тропка коварная бежала дальше, мимо неё и терялась, растворяясь помалу, в самой глухой чаще, в которой не знаешь, и кто встретиться может. Без требы Лешему туда и сунуться побоишься.

Видно, услышав ещё издалека топот, вышла на порог женщина годами уже шагнувшая дальше юности, но ещё и от старости далёкая. Такие в самой силе и мудрости. Да только по словам Макуши жила