Повелители лошадей (ЛП) - Кук Дэвид Чарльз

Прежде чем атакующие люди преодолели хотя бы половину расстояния до стен, начали падать первые жертвы хазарских лучников. Человек покачнулся в седле; передние ноги лошади подогнулись, и лошадь вместе с всадником кувыркнулась под копыта другого атакующего скакуна. Басовитый грохот копыт перемежался слабыми криками животных и людей.

Кахан пристально наблюдал за битвой, его лицо было бесстрастно к смерти, царящей внизу. — Это самоубийство! — сердито закричал Коджа, его собственное разочарование из-за бессмысленности смертей поднималось в его груди.

— Конечно, — ответил Ямун, даже не пытаясь оправдаться в своих действиях. — Но теперь я узнаю силу и слабости врага. Смотри, наблюдай, сколько человек погибло во время атаки.

— Ты отправил их, чтобы посчитать мертвых? Коджа ахнул в ужасе неверия.

— Да. Из этой атаки я узнаю мастерство лучников Манасса. Видишь, как часто они стреляют? Как они стоят на стене? Ямун повернул коня и поскакал обратно в главный лагерь. Коджа остался стоять впереди, не в силах оторваться от смертельного фарса внизу. Он был ошеломлен тем, что Кахан Ямун, великий вождь Туйганов, человек, завоевавший так много степей, так бессердечно использовал своих людей.

На поле внизу первая волна солдат возвращалась после своей атаки. Мертвые люди и лошади отмечали ход их атаки. Раненые лошади бились на земле или ковыляли обратно к линии. Спешившиеся всадники карабкались по полю боя, собирая лошадей и галопом возвращаясь к своим товарищам. Еще до того, как правое крыло завершило повторное формирование, был дан сигнал, и атаковало левое крыло.

Отвратительный цикл повторился. Всадники поскакали вперед, падая, как и прежде. На этот раз священник наблюдал, как они довели свою атаку до конца. Внезапно, преодолев чуть больше половины расстояния, всадники остановились, разворачивая своих лошадей. Когда они пришпорили своих лошадей, возвращаясь к своим позициям, каждый воин выпустил стрелу себе за спину. Раздался слабый, поющий гул, когда залп продолжил свой путь. Несколько человек на стенах споткнулись и упали, некоторые перевалились через зубчатые стены, но их было слишком мало по сравнению с потерями всадников. И все же Коджа мог только восхищаться глупой храбростью и мастерством воинов Туйгана.

Ямун вернулся, когда последняя атака отступила от Манасса. Протрубил рог, призывая людей Шахина. Разбившись на разрозненные группы, всадники начали собирать раненых и отступать в безопасное место, к  позициям Туйгана. Когда они покидали поле боя, ворота Манасса открылись, и оттуда непрерывным потоком хлынули всадники. Удивительно, но хазары выбежали из-за безопасных стен, преследуя небольшие группы измученных Туйганов, думая, что всадники разбиты. Воины Шахина сохранили самообладание, отступив прямо перед свежим врагом. То тут, то там рыцари-хазары настигали свою добычу и сокрушали солдат Туйгана, но основная масса людей Ямуна избежала смерти. Коджа восхищался дисциплиной и управлением солдатами. Не было никаких признаков разгрома или паники.

— Ты сказал, что лорд Манасса обещал разбить нас, не так ли? — внезапно спросил Ямун у Коджи.

— Да, Кахан, — ответил Коджа, прикрывая глаза ладонью, чтобы разглядеть, что происходит внизу.

— Тогда этот лорд дурак. Ямун погладил шею своей кобылы. — Мне нужен план. Если бы только Генерал Чанар был здесь.

Коджа был удивлен упоминанием о хане. — Как же так, Господин?— усомнился он.

— Чанар — лиса, историк. Он умен на поле боя. Между нами говоря, я знаю, с ним, у нас был бы план. Кахан изучал поле боя внизу, задумчиво поглаживая усы. Хазарские всадники ускакали далеко за пределы досягаемости своих лучников на стенах. Они скакали — как попало, очевидно, выйдя из-под контроля своих командиров.

Внезапно Ямун выпрямился в седле, и на его губах появилась холодная улыбка. — Подать сигнал людям покинуть гребень, скрыться из виду! — крикнул он знаменосцу. — Затем сигнал Шахину, чтобы он возвращался сюда. Кахан развернул своего коня и рысью поскакал к ханам, ожидавшим его в лагере. Коджа последовал за ним, любопытствуя, что задумал кахан.

— Ханы, у меня есть план. Мы уберем людей с гребня. Затем мы атакуем тремя минганами. Среди ханов раздался вздох.

— Три тысячи человек не смогут их победить, — сказал Гоюк с хмурым выражением на морщинистом лице. — Это нехорошо, Ямун.

—  Мы победим завтра. Помнишь битву у Горького Колодца? — намекнул Ямун. Лицо Гоюка просветлело. — Всем в юрту, — приказал кахан, затолкав удивленных воинов в свою юрту. Коджа шагнул, чтобы последовать за ними, но пара охранников преградила ему путь. Прежде чем Коджа успел призвать кахана к заступничеству, дверная створка захлопнулась.

Совещание продолжалось почти час, в течение которого приходили и уходили посыльные. Пока Коджа ждал, он увидел, как войска перестроились и передвинули свои линии, делая вид, что отступают от Манасса. Когда встреча, наконец, закончилась, ханы поспешили на свои позиции. Ямун и Джад были заняты отчетами и сообщениями, из-за чего Коджа не мог спросить ни одного из них. Священник мог только догадываться, что произойдет дальше. Наконец, Ямун приказал приготовить место на гребне холма. Коджа последовал за ним, ожидая развития событий.

— Пора, — приказал Ямун, оглядывая долину. Позади Коджи раздался сигнал. Знаменосцы снова выбежали вперед и замахали своими шестами. Послышался гул выкрикиваемых команд, позвякивание сбруи и топот копыт, когда все больше войск начало стекаться вниз по склону.

Послеполуденное солнце опустилось довольно низко к тому времени, когда три мингана, три тысячи человек, достигли полей возле Манасса. Коджа был смущен и заинтригован. Он все еще не понимал, как без осадного снаряжения — лестниц, веревок и тому подобного — Ямун надеялся пробить брешь в стенах Манасса. Возможно, было что-то, чего лама не знал о войне. Ему это казалось глупой тратой жизней. Эта атака провалится, оставив еще больше убитых и раненых. — «Что может замышлять Ямун этими безнадежными атаками?» — задумался лама.

Коджа больше не мог сдерживать свое любопытство. Возможно, в своей роли историка священник смог бы узнать планы Ямуна. Он стал пробираться сквозь толпу посыльных, разыскивая кахана для какого-нибудь объяснения. Когда он вышел вперед, его с удивлением поприветствовали  — неповоротливый Сечен и еще один охранник из Кашиков.

— Ты пойдешь с нами, Хазарец, — сказал борец. Голос охранника звучал жестко и с оттенком неприятной угрозы. Коджа решил не спорить. — Кахан отдал приказ, чтобы тебя заперли в юрте. Ты пойдешь с нами. Сечен многозначительно вытащил нож.

— Но я ничего не сделал! — запротестовал Коджа.

— Ты — из Хазарии. Иди с нами или умрешь. Охранники встали по бокам от него, взяв за руки. Смирившись и более чем, немного опасаясь, за свою безопасность, Коджа позволил увести себя.

Охранники поместили его в маленькую, пустую юрту. Коджа понятия не имел, где находится его слуга или его вещи. Сечен и другой воин заняли позицию за дверью. Коджа, которому больше нечего было делать, сел у двери, пытаясь хоть мельком увидеть, что происходит снаружи, и прислушаться ко всему, что он мог услышать.

Долгое время ничего особенного не происходило. Затем, когда солнце почти село, он услышал знакомый раскат грома. Лошади, а их было очень много, пришли в движение. Вскоре шум стал все громче и громче. Коджа мог только представить себе сцену по другую сторону хребта. Минганы наступали с заходящим солнцем за спиной, чтобы ослепить лучников на стенах. Лама напрягся, чтобы расслышать больше. Эхом, разносясь в сумерках, доносились звуки рожков и глубокое стаккато боевых барабанов. Звонкая, более высокая нота поднялась над более низким гулом. Сначала Коджа не мог определить, что это, потом он понял, что это были непрерывные крики лошадей и людей.

Битва за Манасс продолжилась, и все, что Коджа мог делать, это слушать.

Шум продолжался около часа после захода солнца, постепенно становясь все слабее и менее настойчивым. Коджа сидел неподвижно, завороженный каждым грохотом, криком и завыванием, которые долетали до него. Он был убежден в том, что битва была неудачной, и жизни были потрачены впустую. Он представил, что земля за пределами Манасса усеяна павшими лошадьми и изувеченными людьми. Коджа подавил непроизвольный всхлип при мысли о бессмысленно причиненных страданиях.