Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет - Дэвид Гриффитс

Екатерина вовсе не опасалась появления дворянского сословия с четкими сословными интересами, наоборот, она стремилась создать такое сословие, поскольку была убеждена, что без него — как и без других сословий — она не может надеяться распространить свою власть в глубины подвластного ей царства. Как раз по поводу этого ее убеждения Марк Раев заметил, что «признание Екатериной благотворной роли всесторонне структурированного общества, в противовес опоре на разобщенное население, управляемое государственными служащими, является ее самым значительным вкладом в политическую историю России»{339}.[127] Если Екатерине в этом нужен был стимул, то ей достаточно было оглянуться и посмотреть на начало 70-х годов, на полное разрушение существовавших на местном уровне центральных учреждений власти в районах, охваченных Пугачевским восстанием. Ее незамедлительной реакцией на эту вопиющую неисправность, проявившуюся во время восстания, стала губернская реформа 1775 года. Грамоты вполне можно рассматривать как ответвление и расширение этого отдельного законодательного акта{340}. Это не означает, что не могли быть выбраны и другие подходы. Однако модель, на которой императрица в конце концов остановилась, была наиболее для нее доступной, и дворянство в этой модели играло ключевую роль. Дворянство рассматривалось Екатериной II не как потенциальная помеха самодержавию, а как необходимое его условие, если оно обеспечено соответствующим законодательством{341}. В меньшей степени то же самое относилось и к городскому сословию, и в еще меньшей степени — к государственным крестьянам. Все вместе эти три сословия будут служить приводным ремнем и агентами в четком, симметричном и действенном государственном аппарате.

Императрице не подходила своеобразная французская модель, которая многими рассматривалась в то время как образец корпоративно структурированного государства. Ирония состоит в том, что некоторые ученые обвиняют Екатерину II в консерватизме и реакционной политике, когда на самом деле она отвергла французскую модель как раз из-за того, что там игнорировалась социальная дифференциация, произошедшая в «третьем сословии». Вместо того чтобы выстроить иерархию сословий, состоящую из духовенства, дворянства и «третьего сословия», она предпочла общество, в котором горожане составляли свою собственную корпорацию (order), почти как предлагал ее наставник Монтескье. Те, кто был занят в торговле и промышленности, а также все остальные, кто добывал себе средства к существованию городскими промыслами, заслуживали собственной правовой идентичности и, следовательно, права иметь законы, отдельные от крестьянства{342}. Аналогично, крестьянство тоже заслуживало своей собственной корпоративной идентичности и своих законов. Соответственно, общество, которое императрица пыталась создать, больше походило на общество Швеции или какого-нибудь немецкого государства, а не на общество «классической» Франции.

Чтобы издавать лучшие законы для населения, ей придется объединить (это дело уже было начато Петром I) уже существующие разобщенные разряды (чины — ranks) общества, составляя из них более крупные образования, обычно называемые сословиями. Отдельные категории купцов, ремесленников и мещан должны уступить место более широко определяемому городскому сословию. Аналогично, экономические крестьяне, крестьяне-однодворцы и другие сельские категории должны слиться в сословие государственных крестьян. Только тогда можно достичь единообразия, которое так ценил просвещенный абсолютизм. Естественно, такой грандиозный план должен был встретить сопротивление со стороны тех, кто почувствовал угрозу своему статусу.

В соответствии с особенностями намеченной ею модели императрица решила, что традиционное первое сословие, духовенство, не должно составлять отдельного сословия. В том, что духовенство было представлено в Уложенной комиссии единственным депутатом, бывшим фактически делегатом Синода — государственной организации, — прослеживается ход мысли Екатерины. Что она собиралась делать с церковью? Если предварительные проекты, составленные частной комиссией о среднем роде государственных жителей, учрежденной Уложенной комиссией, отражают взгляд императрицы, что очень даже вероятно, то тогда городское приходское духовенство предполагалось объединить с создаваемым средним сословием — «средним родом людей». Такое предложение стало неприятной неожиданностью для тех, кого это затрагивало. Их защитник, Синод, отреагировал тем, что потребовал для них статус, равный дворянскому. Церковные иерархи тоже потребовали, чтобы к ним отнеслись как к привилегированному сословию. Помня о той критической роли, какую церковь сыграла в свержении ее мужа, императрица оставила здесь все как было, ничего не решив. В дальнейшем во время ее царствования духовенство все больше приобретало характер замкнутого сословия, куда постепенно закрывался доступ представителям тяглового населения{343}. Вплоть до XIX века оно официально не признавалось сословием — шаг, на который императрица идти не хотела.

Предписанную духовенству судьбу должны были разделить ученые, в частности члены Академии наук. Уже в статье 359 «Большого Наказа» Уложенной комиссии провозглашалось, что «в городах обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках»{344}. И как раз туда частная комиссия о среднем роде государственных жителей определила ученых Академии, которые, естественно, не больше духовенства обрадовались этому. Им не нравилось официальное объединение с кожевниками, торговцами вразнос и иконописцами. Ученые тоже стали возражать и потребовали себе многие из традиционных привилегий дворян, в частности освобождение от унизительной подушной подати, позволение разъезжать по городу в каретах, носить шпаги, иметь доступ ко двору и даже владеть населенными имениями. Более того, они хотели, чтобы их статус был объявлен наследственным{345}. В конце концов по этому вопросу было достигнуто взаимное согласие: академиков поместили в промежуточную категорию именитых граждан, что давало им некоторые из тех привилегий, которых они добивались (см. статьи 67, 132, 133, 134, 135, 136 и 137 Жалованной грамоты городам). Как и следовало ожидать, привилегия владеть крепостными была оставлена лишь за теми, кто обладал дворянским титулом.

С некоторыми другими категориями населения возникли похожие проблемы. Что, например, было делать с казаками? Было решено поощрять их селиться на земле, а после этого распространить на них традиционные права, привилегии и обязанности российских дворян, горожан или государственных крестьян, распределив по соответствующим нишам. Тех, кому не повезло, — они обрабатывали земли, права на которые заявила элита, — превращали в крепостных, на что с ликованием любят указывать советские ученые. Сходное решение было принято в отношении национальных меньшинств, с одним важным исключением: татарская элита Поволжья, исповедовавшая ислам, получила почти все привилегии русской элиты, за исключением права владеть крепостными-христианами{346}. Евреи, которые оказались в российском подданстве в результате раздела Польши, представляли еще меньшую проблему: их просто отнесли к категории городских жителей, что, в сущности, так и было. Но что было делать с разночинцами, теми недворянами, которые до 1760-х были освобождены от платежа подушной подати: низшие военные чины, ушедшие в отставку по выслуге лет или по инвалидности, сыновья низших армейских чинов, родившиеся после того, как их отцы поступили на службу, мелкие служащие и чиновники, находившиеся ниже чинов Табели о рангах, и их сыновья, сыновья представителей духовенства, которые решили не идти по стопам своих отцов, мелкие слуги при императорском дворе и другие? Что делать с представителями столь неясно очерченной категории? Или с крестьянами-однодворцами — потомками служилых людей, назначенных когда-то защищать приграничные территории от вторжений? Они утверждали, что принадлежат к благородному сословию, но платили подушную подать{347}. Вот такие вопросы надо было решить императрице, пытавшейся распределить своих подданных по сословиям.

Помещенные каждый в свое корпоративное убежище, подданные, как предполагала Екатерина, ограничат свою экономическую деятельность рамками, соответствующими их конкретному статусу. На протяжении всего своего правления императрица, придерживаясь своего замысла, стремилась ликвидировать те экономические права различных социальных групп, которые, как она считала, накладывались друг на друга: часть из них была пережитком допетровских времен, а другая возникла в результате возросшей экономической активности. Так, например, право владеть крепостными должно было стать почти исключительно привилегией потомственного дворянства. Таким образом, купцам, достигшим рангов и почестей (в том числе и личного дворянства), но не имевшим военного или гражданского чина, нельзя было покупать населенные имения{348}. Кроме того, указ Петра III, запрещавший заводчикам недворянам приобретать крепостных для работы на своих заводах, был подтвержден: теперь те заводчики, которым нужна была дополнительная рабочая сила, должны были ее нанимать{349}. Только для предпринимателей иностранного происхождения было сделано исключение. Также было прекращено приписывание государственных крестьян к заводам, принадлежавшим недворянам, хотя тем заводчикам, которые уже владели такими крестьянами, было позволено оставить их себе.