Темный ангел - Салли Боумен

Четырнадцать человек за ленчем, сорок будет за обедом. Гвен была удовлетворена меню обеденного стола: черепаховый суп, устрицы и – что было всегда моментом ее триумфа – рагу из лобстера. Обилие блюд всегда приводило Дентона в хорошее настроение, и дальше последуют жареные гуси, жареное седло барашка, копченая сельдь. Кстати, не забыла ли она дать указание приготовить цесарку, которую так любит Эдди? Да, все в порядке. Затем, конечно, пудинг, который всегда выглядит столь соблазнительно, желе с шампанским в хрустальных розетках, лимонная вода со льдом – ее особенно любит Стини, и не забыть послать ему наверх в детскую… И наконец – десерт. Гвен, у которой были отличные зубы, любила эту часть застолья, когда на уже смятой скатерти искрами сверкает столовое серебро, красуются пирожные и кексы, пурпурные карлсбадские сливы под сахарной пудрой, горки мороженых вишен и винограда, орехи и фиги из теплиц, высокие стаканы с ледяным сотерном. О, это будет просто прекрасно!

Потом она и ее гости соберутся снаружи на террасе, и, осиянная славой, по небу пройдет комета.

По такому случаю Гвен облачится в меха. Дентон еще не видел ее новую котиковую шубку с воротником из горностая – как и счет за нее. (Когда он увидит его, то, конечно, не придет в восторг, потому что Дентон скуповат и прижимист.) Тем не менее она может смело надевать ее – Дентон будет так пьян, что ничего не заметит.

Затем они вернутся в дом. Позволят себе немного музыки; Джейн Канингхэм, одаренная пианистка, обещала поиграть для них; сама Гвен может спеть пару сентиментальных баллад, которые она так любит. После этого наступит расслабление, никакой спешки. Пусть все идет своим чередом, как говорит Эдди; люди должны следовать своим наклонностям.

Дентон исчезнет – это уж точно. Он куда-то завалится со своими приятелями – курить сигары и набираться портвейном, несмотря на подагру; затем он взгромоздится на постель – неважно, как поздно это произойдет, и Гвен не придется слушать его храп. Да, Дентон напьется и исчезнет, как он всегда поступает. Пронырливая Констанца будет крепко спать, гости будут заняты друг другом, и, наконец, Эдди и Гвен получат возможность обрести свободу в обществе друг друга где-нибудь в укромном месте.

Гвен предалась мечтам, и по мере того, как они все отчетливее обращались к тому сладостному моменту, который ждал ее, она не могла справиться с охватывавшим ее острым нетерпением. Она жаждала Эдди, она нуждалась в Эдди; стремление к нему было столь неодолимым, что ее бросало в жар и у нее перехватывало дыхание, словно она была на грани обморока.

Этим утром в Каменном домике, когда дети оставили их, Эдди взял ее руку и сунул в карман своего пиджака. Пальцы ее коснулись чего-то мягкого, и она вытащила длинную черную шелковую ленточку. Она молча смотрела на нее, и знакомая слабость овладевала ее телом. У нее не было необходимости спрашивать о предназначении этих ленточек, она уже видела их в воображении – то ли в Королевской спальне, то ли на поляне в лесу, где они с Эдди порой встречались. Эти места отчетливо представали у нее перед глазами, когда она рассматривала черные ленточки и помнила, с какой целью Эдди их использует.

Гвен теперь смотрела на Шоукросса. Похоже, он не думал о ней так, как сейчас она размышляла о нем. Напротив, его поведение было раскованным, веселым и несколько рассеянным. Он переговаривался через стол со своим приятелем Джарвисом, рассуждая о каком-то художнике. Джарвис, насколько Гвен могла понять, был посредником. Он выражал надежду, что может обеспечить Дентону приобретение нескольких картин у своего знакомого художника: мастер отличный, сказал Джарвис, поскольку посвящает свое творчество единственным темам, которые Дентон считал достойными для искусства, – пирушкам, собакам, лошадям, оленям и лисам.

А теперь Эдди говорил о какой-то картинной галерее, о которой Гвен и не слышала. И в кармане у него должны лежать те черные ленточки, пока он говорит – страстно и убежденно, темно-серые глаза поблескивают, рыжеватая бородка лоснится от бриолина; он жестикулирует своими маленькими, как у женщины, белыми руками… «Мой дорогой друг, – говорит он. – Прошу вас. Меня не интересуют ваши мазилы. – Как романист он сразу же улавливал суть дела и бил в точку. – Все искусство вдохновляется требованиями, выработанными литературой, а не вашими унылыми холстами и скульптурами. Если мы хотим следовать своим путем, то должны жить как монахи: обилие книг и голые стены». Произнося эти слова, Шоукросс бросил невинный взгляд на стены кавендишевской столовой, которые были завешаны огромными викторианскими полотнами: два величественных оленя, стая гончих рвет добычу, и несколько выцветших изображений морских сражений, приобретенных еще отцом Дентона.

Гвен на мгновение забыла о черных ленточках, исполнилась вниманием, забыв, что она не столько любовница Эдди, сколько хозяйка дома.

Она обеспокоенно обвела взглядом стол. Что случилось? Что-то произошло. Дентон снова заливался пурпуром, собираясь громыхнуть раскатами грома. Окленд не сводил с него взгляда. Как всегда рассеянный, Фредди с трудом удерживался от смеха. Мальчик стал пунцовый от смущения. Джейн Канингхэм старательно изучает содержимое своей тарелки, а миссис Хьюард-Вест, самая красноречивая из женщин, растерянно хмурится.

Не последнее ли замечание Эдди было тому причиной? Но нет – что бы ни было сказано или сделано, оно имело место раньше. Гвен обеспокоенно замялась, и тут, к ее ужасу, муж, перегнувшись через стол – серебряная тарелка звякнула о стакан, – снова вскинул толстый палец и обвиняющим жестом ткнул им прямо в замолчавшего Шоукросса.

– Вы, сэр! – рявкнул Дентон. – Да, вы, сэр! Вам следовало бы задуматься о своем поведении. И запомнить, если вас не затруднит, что вы собой тут представляете. Не забывайтесь, вы – гость в моем доме. В моем доме, сэр. – Казалось, что на этот раз Дентон мог пойти еще дальше в своем негодовании – он поднялся. Не дожидаясь, пока женщины поднимутся из-за стола, не утруждая себя даже намеком на вежливость, Дентон повернулся к присутствующим спиной и грузно вышел из помещения. Хлопнула дверь. Гвен была настолько ошеломлена, что ей захотелось заплакать или хотя бы потерять сознание. Такое поведение невозможно было ни простить, ни пропустить мимо ушей. Внезапно она поняла, что вечер, которого она так ждала, ее прекрасная вечеринка, – все рухнуло. Спасти ее выпало на долю Окленда.

Он оглядел смущенные и растерянные лица вокруг стола; когда Шоукросс начал извиняться, он остановил его презрительным взглядом: «Не стоит волноваться, Шоукросс. Ничего такого вы не сказали. Убыток в фазанах всегда приводит моего отца в крайнее волнение. Попадись ему в руки сейчас какой-нибудь браконьер, он бы его придушил. Может, даже голыми руками. Да, мама?»