Наука любви (сборник) - Овидий

Пилос Нелеев; в те дни не Питфеево царство – Трезены,

Много других городов, двумо́рским замкнутых Истмом,

И в стороне от него, обращенных к двуморскому Истму.

Кто бы поверил тому? Вы одни не явились, Афины!

Долг помешала свершить им война: подвезенные с моря

Варваров диких войска мопсопийским стенам угрожали.

Царь фракийский Терей с приведенным на помощь отрядом

Их разгромил и победой обрел себе славное имя.

С ним, изобильным землей, и богатством, и силой живою,

Происходящим к тому ж от Градива, тогда породнился

Царь Пандион, ему Прокну отдав; но ни брачной Юноны,

Ни Гименея, увы, не видали у ложа, ни Граций.

Нет, Эвмениды для них погребальное пламя держали,

Нет, Эвмениды постель постилали для них, и, зловеща,

К кровле припала сова и над брачным сидела покоем.

Через ту птицу Терей и Прокна супругами стали,

Через ту птицу – отцом и матерью. Их поздравляла

Фракия, да и они воссылали богам благодарность.

В дни же, когда отдана была дочь Пандиона владыке

Славному и родился сын Итис – объявлен был праздник.

Не угадать, что на пользу пойдет! И год уже пятый

В вечной смене Титан довел до осеннего срока.

К мужу ласкаясь, тогда промолвила Прокна: «О, если

Только мила я тебе, отпусти повидаться с сестрою,

Иль пусть приедет сестра! Что скоро домой возвратится,

Тестю в том слово ты дай, – мне ценным будет подарком,

Ежели дашь мне сестру повидать». Он дает повеленье

В море спустить корабли, с парусами и веслами, в гавань

Кекропа входит Терей, к берегам уж причалил Пирея.

Вот повстречались они, и тесть ему правой рукою

Правую жмет; при знаках благих вступают в беседу.

Стал излагать он прибытия цель, порученье супруги,

Он обещанье дает, что гостья воротится скоро.

Вот Филомела вошла, блистая роскошным нарядом,

Больше блистая красой. Обычно мы слышим: такие

В чаще глубоких лесов наяды с дриадами ходят,

Если им только придать подобный убор и одежды.

И загорелся Терей, увидевши деву, пылает, —

Словно бы кто подложил огня под седые колосья

Или же лист подпалил и сено сухое в сеннице.

Дева прекрасна лицом. Но царя прирожденная мучит

Похоть; в тех областях население склонно к Венере.

Он сладострастьем горит, и ему и народу присущим.

Страстно стремится Терей подкупить попеченье служанок,

Верность кормилицы; он прельстить дорогими дарами

Хочет ее самое, хоть целым пожертвовать царством,

Силой похитить ее и отстаивать после войною.

Кажется, нет ничего, на что бы, захваченный страстью,

Царь не решился. В груди сдержать он не может пыланья.

Медлить уж нет ему сил, возвращается жадной он речью

К Прокниным просьбам, меж тем о своих лишь печется желаньях, —

Красноречивым он стал от любви, когда неотступно

Больше, чем должно, просил, повторяя: так Прокна желает!

Даже и плакал порой, – так будто б она поручала!

Вышние боги, увы, – как много в груди человека

Тьмы беспросветной! Терей, трудясь над своим злодеяньем,

Все же как честный почтен и хвалим за свое преступленье.

Хочет того ж Филомела сама и, отцовские плечи

Нежно руками обняв, поехать с сестрой повидаться

Счастьем молит своим, но себе не на счастие молит!

Смотрит Терей на нее и заране в объятьях сжимает.

Видя лобзанья ее и руки вокруг шеи отцовой, —

Все как огонь смоляной, как пищу для страсти безумной

Воспринимает; едва родителя дева обнимет,

Хочет родителем быть, – и тогда он честнее не стал бы!

Просьбой двойной был отец побежден. Довольна девица,

Бедная, благодарит, не зная о том, что обоим

Радостный ныне успех погибелен будет, – обоим!

Фебу немного трудов еще оставалось, и кони

Стали уже попирать пространство наклонного неба.

Царские яства на стол и Вакхову в золоте влагу

Ставят; мирному сну предают утомленное тело.

Царь одризийский меж тем, хоть она удалилась, пылает

К ней; представляет себе и лицо, и движенья, и руки,

Воображает и то, что не видел, – во власти желаний

Сам свой питает огонь, отгоняя волненьем дремоту.

День наступил; и, пожав отъезжавшего зятя десницу,

Девушку царь Пандион поручает ему со слезами.

«Дочь свою, зять дорогой, – побуждаем благою причиной,

Раз таково дочерей и твое, о Терей, пожеланье, —

Ныне тебе отдаю. И верностью, и материнской

Грудью молю, и богами: о ней позаботься с любовью

Отчей и мне возврати усладу моей беспокойной

Старости в срок: для меня – промедление всякое длинно;

Ты поскорей и сама, – довольно с Прокной разлуки! —

Если ты сердцем добра, ко мне возвратись, Филомела!»

Так поручал он ее и дочь целовал на прощанье,

И порученьям вослед обильные капали слезы.

Верности брал с них залог: потребовал правые руки,

Соединил их, просил его дочери дальней и внуку

Отчий привет передать и сказать, что крепко их помнит.

Еле последнее смог он «прости» промолвить, со словом

Всхлипы смешавши, боясь души своей темных предчувствий.

Лишь Филомела взошла на корабль расписной, и от весел

Море в движенье пришло, и земли отодвинулся берег,

Крикнул Терей: «Победил! со мною желанная едет!»

В сердце ликует, уже наслажденья не может дождаться

Варвар, взоров своих с Филомелы на миг не спускает:

Так похититель орел, Юпитера птица, уносит,

В согнутых лапах держа, в гнездо свое горное – зайца;

Пленник не может бежать, – добычей любуется хищник.

Вот и закончился путь; суда утомленные снова

На побережье своем. Но царь вдруг дочь Пандиона

В хлев высокий влечет, затененный лесом дремучим.

Там, устрашенную всем, дрожащую бледную деву,

В горьких слезах о сестре вопрошавшую, запер и тут же,

Ей злодеянье раскрыв, – одну и невинную, – силой

Одолевает ее, родителя звавшую тщетно,

Звавшую тщетно сестру и великих богов особливо.

Дева дрожит, как овца, что, из пасти волка седого

Вырвана, в страхе еще и себя безопасной не чует.

Иль как голубка, своей увлажнившая перышки кровью,

Жадных страшится когтей, в которых недавно висела.

Только очнулась, – и рвать разметенные волосы стала;

Точно над мертвым, она себе руки ломала со стоном;

Длани к нему протянув, – «О варвар, в деяньях жестокий!

О бессердечный! Тебя, – говорит, – ни отца порученья,

Ни доброта его слез, ни чувство к сестре, ни девичья

Даже невинность моя не смягчили, ни брака законы!

Все ты нарушил. Сестры я отныне соперницей стала,

Ты же – обеим супруг. Не заслужена мной эта мука.

Что ты не вырвал души у меня, чтоб тебе, вероломный,

Злоумышленье свершить? Что меня не убил до ужасных

Наших соитий? Тогда была б моя тень не повинна.

Все ж, если Вышние зрят, что сталось, коль что-нибудь значат

Чтимые боги и все не погибло со мною, заплатишь

Карой когда-нибудь мне! Сама я, стыдливость откинув,

Дело твое оглашу: о, только нашлась бы возможность!

В толпы народа пойду; и, даже в лесах запертая,

Речью наполню леса, пробужу сочувствие в скалах!

То да услышит Эфир и бог, коль есть он в Эфире!»

Тут от подобных речей возбудился в жестоком владыке

Гнев, и не меньше был страх. Двойной побуждаем причиной,

Высвобождает он меч из висящих у пояса ножен.

Волосы девы схватив, загнув ей за спину руки,

Узы заставил терпеть. Филомела подставила горло, —

Только увидела меч, на кончину надеяться стала.

Но исступленный язык, напрасно отца призывавший,

Тщившийся что-то сказать, насильник, стиснув щипцами,

Зверски отрезал мечом. Языка лишь остаток трепещет,

Сам же он черной земле продолжает шептать свои песни.

Как извивается хвост у змеи перерубленной – бьется

И, умирая, следов госпожи своей ищет напрасно.

Страшное дело свершив, говорят, – не решишься поверить! —

Долго еще припадал в сладострастье к истерзанной плоти.

Силы достало ему после этого к Прокне вернуться, —

Та же, увидев его, о сестре вопрошала. Но стоны

Лживые он издает и сестры измышляет кончину.

Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срывает

С плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.

Черное платье она надевает, пустую гробницу

Ставит и, мнимой душе вознося искупления жертву,

Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.

Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.

Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.

Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.

О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горя

Выдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.

Вот по-дикарски она повесила ткани основу

И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —

О преступленье донос. Доткав, одному человеку

Передала и без слов отнести госпоже попросила,

Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.

Вот полотно развернула жена государя-злодея,

И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть.

И – удивительно все ж! – смолчала. Скована болью