Наука любви (сборник) - Овидий

Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу…

О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?

В спальне твоей почему смята и взрыта постель?

Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья?

Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?

Недостает изменять у меня на глазах, откровенно…

Чести своей не щадишь – так пощади хоть мою.

Ты признаешься во всем – и лишаюсь я чувств, умираю,

Каждый раз у меня холод по жилам течет…

Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;

Да, иногда я хочу – смерти… но вместе с тобой!

Сыска не буду чинить, не буду настаивать, если

Скрытничать станешь со мной, – будто и нет ничего…

Даже, коль я захвачу случайно минуту измены,

Если воочию сам свой я увижу позор,

Буду потом отрицать, что сам воочию видел,

Разувереньям твоим в споре уступят глаза.

Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным!

Только сказать не забудь: «Я не виновна», – и всё.

Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:

Не оправдает закон, но оправдает судья.

XV

Новых поэтов зови, о мать наслаждений любовных!

Меты я крайней достиг в беге элегий своих,

Созданных мною, певцом, вскормленным полями пелигнов.

Не посрамили меня эти забавы мои.

Древних дедовских прав – коль с этим считаться – наследник,

Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь.

Мантуи слава – Марон [233] , Катулл прославил Верону,

Будут теперь называть славой пелигнов [234] – меня, —

Тех, что свободу свою защищали оружием честным

В дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась [235] .

Ныне пришлец, увидав обильного влагой Сульмона

Стены, в которых зажат скромный участок земли,

Скажет: «Ежели ты даровал нам такого поэта,

Как ты ни мал, я тебя все же великим зову».

Мальчик чтимый и ты, Аматусия [236] , чтимого матерь,

С поля прошу моего снять золотые значки.

Тирсом суровым своим Лиэй [237] потрясает двурогий,

Мне он коней запустить полем пошире велит.

Кроткий элегии стих! Игривая Муза, прощайте!

После кончины моей труд мой останется жить.

Метаморфозы

Вступление

Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы

Новые. Боги, – ведь вы превращения эти вершили, —

Дайте же замыслу ход и мою от начала вселенной

До наступивших времен непрерывную песнь доведите.

Аполлон и Дафна

Первая Феба любовь – Пенеева Дафна; послал же

Деву не случай слепой, а гнев Купидона жестокий.

Как-то Делиец, тогда над змеем победою гордый,

Видел, как мальчик свой лук, тетиву натянув, выгибает.

«Что тебе, резвый шалун, с могучим оружием делать? —

Молвил. – Нашим плечам пристала подобная ноша,

Ибо мы можем врага уверенно ранить и зверя;

Гибельным брюхом своим недавно давившего столько

Места тысячью стрел уложили мы тело Пифона.

Будь же доволен и тем, что какие-то нежные страсти

Могут твой факел разжечь; не присваивай подвигов наших!»

Сын же Венерин ему: «Пусть лук твой все поражает,

Мой же тебя да пронзит! Насколько тебе уступают

Твари, настолько меня ты все-таки славою ниже».

Молвил и, взмахом крыла скользнув по воздуху, быстрый,

Остановился, слетев, на тенистой твердыне Парнаса.

Две он пернатых достал из стрелоносящего тула,

Разных: одна прогоняет любовь, другая внушает.

Та, что внушает, с крючком, – сверкает концом она острым;

Та, что гонит, – тупа, и свинец у нее под тростинкой.

Эту он в нимфу вонзил, в Пенееву дочь; а другою,

Ранив до мозга костей, уязвил Аполлона, и тотчас

Он полюбил, а она избегает возлюбленной зваться.

Сумраку рада лесов, она веселится добыче,

Взятой с убитых зверей, соревнуясь с безбрачною Фебой.

Схвачены были тесьмой волос ее вольные пряди.

Все домогались ее, – домоганья ей были противны:

И не терпя и не зная мужчин, все бродит по рощам:

Что Гименей, что любовь, что замужество – нет ей заботы.

Часто отец говорил: «Ты, дочь, задолжала мне зятя!»

Часто отец говорил: «Ты внуков мне, дочь, задолжала!»

Но, что ни раз, у нее, ненавистницы факелов брачных,

Алая краска стыда заливала лицо молодое.

Ласково шею отца руками она обнимала.

«Ты мне дозволь навсегда, – говорила, – бесценный родитель,

Девственной быть: эту просьбу отец ведь исполнил Диане».

И покорился отец. Но краса твоя сбыться желаньям

Не позволяет твоим; противится девству наружность.

Феб полюбил, в брак хочет вступить с увиденной девой.

Хочет и полон надежд; но своим же вещаньем обманут.

Так, колосьев лишась, возгорается легкое жниво

Или пылает плетень от факела, если прохожий

Слишком приблизит его иль под самое утро забудет, —

Так обратился и бог весь в пламя, грудь полыхает,

Полон надежд, любовь он питает бесплодную в сердце.

Смотрит: вдоль шеи висят, неубраны, волосы. «Что же, —

Молвит, – коль их причесать?» Он видит: огнями сверкают

Очи – подобие звезд; он рот ее видит, которым

Налюбоваться нельзя; превозносит и пальцы и руки,

Пясти, и выше локтей, и полунагие предплечья,

Думает: «Лучше еще, что сокрыто!» Легкого ветра

Мчится быстрее она, любви не внимает призыву.

«Нимфа, молю, Пенеида, постой, не враг за тобою!

Нимфа, постой! Так лань ото льва и овечка от волка,

Голуби так, крылом трепеща, от орла убегают,

Все – от врага. А меня любовь побуждает к погоне.

Горе! Упасть берегись; не для ран сотворенные стопы

Да не узнают шипов, да не стану я боли причиной!

Место, которым спешишь, неровно; беги, умоляю,

Тише, свой бег задержи, и тише преследовать буду!

Все ж, полюбилась кому, спроси; я не житель нагорный,

Я не пастух; я коров и овец не пасу, огрубелый.

Нет, ты не знаешь сама, горделивая, нет, ты не знаешь,

Прочь от кого ты бежишь, – оттого и бежишь! – мне Дельфийский

Край, Тенед, и Клар, и дворец Патарейский покорны.

Сам мне Юпитер отец. Чрез меня приоткрыто, что было,

Есть и сбудется; мной согласуются песни и струны.

Правда, метка стрела у меня, однако другая

Метче, которая грудь пустую поранила ныне.

Я врачеванье открыл; целителем я именуюсь

В мире, и всех на земле мне трав покорствуют свойства.

Только увы мне! – любви никакая трава не излечит,

И господину не впрок, хоть впрок всем прочим, искусство».

Больше хотел он сказать, но, полная страха, Пенейя

Мчится бегом от него и его неоконченной речи.

Снова была хороша! Обнажил ее прелести ветер,

Сзади одежды ее дуновением встречным трепались,

Воздух игривый назад, разметав, откидывал кудри.

Бег удвоял красоту. И юноше-богу несносно

Нежные речи терять: любовью движим самою,

Шагу прибавил и вот по пятам преследует деву.

Так на пустынных полях собака галльская зайца

Видит: ей ноги – залог добычи, ему же – спасенья.

Вот уж почти нагнала, вот-вот уж надеется в зубы

Взять и в заячий след впилась протянутой мордой.

Он же в сомнении сам, не схвачен ли, но из-под самых

Песьих укусов бежит, от едва не коснувшейся пасти.

Так же дева и бог, – тот страстью, та страхом гонимы.

Все же преследователь, крылами любви подвигаем,

В беге быстрей; отдохнуть не хочет, он к шее беглянки

Чуть не приник и уже в разметенные волосы дышит.

Силы лишившись, она побледнела, ее победило

Быстрое бегство; и так, посмотрев на воды Пенея,

Молвит: «Отец, помоги! Коль могущество есть у потоков,

Лик мой, молю, измени, уничтожь мой погибельный образ!»

Только скончала мольбу, – цепенеют тягостно члены,

Нежная девичья грудь корой окружается тонкой,

Волосы – в зелень листвы превращаются, руки же – в ветви;

Резвая раньше нога становится медленным корнем,

Скрыто листвою лицо, – красота лишь одна остается.

Фебу мила и такой, он, к стволу прикасаясь рукою,

Чувствует: все еще грудь под свежей корою трепещет.

Ветви, как тело, обняв, целует он дерево нежно,

Но поцелуев его избегает и дерево даже.

Бог – ей: «Если моею супругою стать ты не можешь,

Деревом станешь моим, – говорит, – принадлежностью будешь

Вечно, лавр, моих ты волос, и кифары и тула.

Будешь латинских вождей украшеньем, лишь радостный голос

Грянет триумф и узрит Капитолий процессии празднеств,

Августов дом ты будешь беречь, ты стражем вернейшим

Будешь стоять у сеней, тот дуб, что внутри, охраняя.

И как моей головы вечно юн нестриженый волос,

Так же носи на себе свои вечнозеленые листья».

Кончил Пеан. И свои сотворенные только что ветви,

Богу покорствуя, лавр склонил, как будто кивая.

Арахна

К повествованьям таким Тритония слух преклонила,

Песни сестер Аонид одобряла и гнев справедливый.

«Мало хвалить, – подумалось ей, – и нас да похвалят!

Без наказанья презреть не позволим божественность нашу».

В мысли пришла ей судьба меонийки Арахны. Богиня

Слышала, что уступить ей славы в прядильном искусстве