Домой не возвращайся! - Алексей Витаков

Глянь на Волгу: кораблик несется.

Так отважно несется в грозу.

Капитан с его носа смеется,

На своем – утирая слезу.

– Хорошие стихи, Вениамин э…

– Вениамин Витальевич Шнырин. Такому поэту, как я, с ярко выраженным трагическим свойством, всегда нелегко. Жена со мной недолго мучилась. Бросила, менты ее задери. А хочешь, еще почитаю:

Глянь на космос: там тоже несется

Хоть космический, все же фрегат

Капитан там, в скафандре смеется.

Сын земли всей, а может и брат.

А заглянешь в подземные недра,

То увидишь: стоит с молотком,

Весь обласканный угольным ветром

Капитан, и сверкает белком.

Глаз белком тьме сверкает навстречу.

Черт и дьявол ему нипочем.

Не гляди, что он с виду доверчив.

В битве может быть страшен плечом.

– Люблю я брать темы, в которых звучит нерв отчаянного такого, такого, сам понимаешь, настоящего сопротивления духовному и моральному одичанию. Хочешь, я еще почитаю?

– Очень хочу, Вениамин Витальевич, но в другой раз. Голова пока занята проблемами насущными. Мне бы приодеться чуток.

– Так мы уже пришли почти. Вон за тем углом свалочка небольшая: выбирай, чего душа пожелает. Слушай, дед Филя, а тебе, правда, стихи понравились?

– Конечно, правда. Только ведь я человек таежный да пустынный: в поэзии мало смыслю.

– А, тут и смыслить не надо. Чувствуешь, что по сердцу словно стиральной доской шваркнуло, значит, стихи услышал. А нет, значит пустота одна зашифрованная. У меня вот мысль на ходу возникла, оцени. Не пойти ли тебе ко мне менеджером, а? Деньги и слава обеспечены. Талант, сам понимаешь, нешуточный зарыт. Его только откопать надо, и дело пойдет.

– Да, какой из меня менеджер! Я даже толком не знаю, что это и за зверь-то такой.

– Да все очень просто, как божий день. Поначалу наскребем денег на афиши. Самое главное, чтоб меня вспомнили мои старые почитатели. Поднимемся. Вернемся в люди, а?

– Надо подумать, Вениамин Витальевич. Сейчас-то все равно недосуг. Вот дела свои сделаю, и займемся.

– Если помощь какая понадобится, мы тут. Обращайся. Впрочем, я тебя сам скоро навещу. Мне с Фиксой повидаться надо, так что жди в гости. Готовься в любой момент поляну накрыть. Слушай, а палка лыжная, что, типа посох? Она же внутри полая. Давай-ка мы туда арматуринку зашпиндюрим. Все ж потяжелей будет, поувесистей. Эй, братва, ну-ка носом по сторонам поводите: нет ли чего подходящего для моего будущего менеджера.

Группа бомжей мгновенно рассыпалась и начала крючковатыми палками теребить тело свалки. Скоро раздался победный крик одутловатой, отекшей полустарухи-полуподростка:

– Нашла, Шныря. Я нашла. Нести, показывать?

– Да, нет: зажми между ног и летай, как Маргарита.

– Чего ругаешься-то! Слово уж сказать нельзя.

– Неси, конечно. А вы все деду Филе одежонку подберите. С юга все-таки человек приехал, как-никак.

Бомжи согнулись и сосредоточенно заработали своим инструментом. Через полчаса Филипп Васильевич был одет не просто добротно, но и еще и модно: длинное кожаное пальто, светло-синие джинсы, широкополая шляпа, остроносые ботинки из натуральной черной кожи. Шныря с довольным видом оглядел новоиспеченного собрата, поцокал языком, пощупал швы на одежде и, наконец, довольно крякнул:

– Готов. Как огурчик. Теперь можешь хоть куда.

Кондаков сам не ожидал такого результата:

– Ну, мне пора. Надеюсь, свидимся.

– Давай, разведка, мы с тобой, – пожал руку Шныря. Бомжи обступили своего бугра и стали наперебой просить почитать стихи.

– Ну, как им откажешь! – благодушно сетовал бугор Кондакову: – Не могут они без моего искусства. От хорошего трудно отвыкнуть. Верно я говорю? На попсу киркоровскую уже не клюнут: понюхали настоящего, большого творчества.

Поэт Вениамин Шнырин поднялся на мусорный бак и медленно, нараспев начал читать текст. Руки его были не только скрещены на груди, но еще ладонями обхватывали плечи:

Я гляжу на огни небоскребов.

Мысли пулей свистят у висков:

Я уйду без венка и без гроба,

Без прически уйду и носков.

Воздух свалки грохнул аплодисментами: бомжи не щадили натруженных, опухших от водянки ладоней. Крики «браво», «бис» неслись в задернутое тучами небо, словно желая обратить на себя внимание Всевышнего. А Филипп Васильевич удалялся прочь быстрым, размашистым шагом, опираясь на свой новенький посох. На входе в метро два ражих милиционера настороженно окинули с ног до головы ладно одетого старика и не осмелились проверить документы. Мог, конечно, смутить запах. Но обоняние стражей порядка, по всей видимости, было изрядно подорвано ситуациями на службе. Посему дед Филя, ничтоже сумняшеся, пробил подаренный Шнырей билет и впервые в жизни оказался на ступенях эскалатора.

ГЛАВА 25

…а Мустафа убежал. Убежал в тот момент, когда один из охранников вышел из машины, чтобы проводить Зульфию и Садыкова-старшего в общежитие. Второй, развалясь в кресле, явно демонстрировал свое неуважение к пленнику. И Мустафа ударил. Ударил, как учили: ногтем большого пальца в глаз. Не зря отращивал. Бычара от резкой, а самое главное, нежданной боли глухо вскрикнул, дернувшись, ударился височной частью о дверь. Воспользовавшись этим мгновением, бывший налетчик рванул ручку и выкатился на чуть заснеженный асфальт. Ноги необычайно легко понесли гибкое, молодое тело сначала вдоль здания, затем налево: во дворы. Такого попробуй догнать. У кого-то от впрыснутого адреналина мышцы немеют, а у этого все наоборот, даже легкие увеличились в объеме. Мустафа бежал, петляя между деревьев и гаражей, ныряя через кусты, делая неожиданные повороты. Главное, не оглядываться. Не останавливаться до тех пор, пока не почувствуешь, что силы на исходе. Преследователь может быть очень хитрым. Сколько раз он попадался на том, что оглянувшись и не обнаружив хвоста погони, сбавлял скорость. Вот тут-то и накрывали цепкие руки врага, который, преследуя, умело хоронился за домами или деревьями. Мустафа хорошо выучил эти уроки. Поэтому сейчас бежал, не жалея колотящегося в груди сердца. Когда пульсирующие удары подкатились к горлу, он вскарабкался на крышу гаража и распластался, готовый слиться с ребристой поверхностью. Минуты через три он опасливо приподнял голову и огляделся: во дворе на лавках сидели старики, негромко обсуждая новости, прогуливалась дама, попыхивая папироской, выгуливал лохматого четвероногого друга молодой человек. Двое быков в дорогих серых костюмах мелькнули в арке, вертя по сторонам круглыми головами. Мустафа бросил голову на скрещенные руки и замер. Позиция была выбрана достаточно хорошо: при нападении – сверху легче отбиваться, а если надо бежать, то, перепрыгивая с крыши на крышу, можно привлечь внимание жителей двора, что не очень на руку преследователям.

– А ну, срыгнул отсюда! – голос прогудел совсем рядом. Мустафа сразу даже не понял, откуда. – Плохо слышишь, жертва пьяного аборта? Я тебе говорю. Але, на крыше! – В проеме между гаражей, задрав голову, стоял бородатый человек. Бывший налетчик невольно передернул плечами. И было от чего. Дубленый тулуп на человеке топорщился разноцветными клоками, лицо почти до самых глаз покрыто колтунами грязной растительности, ушанка на голове – с одним ухом, ощеренный рот сверкал единственным верхним зубом, точнее желтой коронкой. Но самое неприятное – это вонь, исходившая от него за несколько метров.

Мустафа двумя пальцами передавил ноздри:

– Сэйчас слэзаю уже, только нэ ори, пажалуйста!

– А я и не ору. Если заору: поздно метаться будет. Чего тебя туда закинуло? Спать не даешь честным гражданам.

– Гдэ спать нэ даиешь? На улица что ли? – Мустафа, свесив половину тела, спрыгнул. Под ногами оказался картон из-под магазинных коробок. В изголовье импровизированного ложа – пакет, набитый разными помоечными ценностями.

– Где ты тут улицу видишь, аначибел нерусский? – и добавил, проведя глазами по линии взгляда Мустафы: – На чужое добро не засматривайся. Если жрать хочешь, так и скажи: жрать хочу. Я для себя пакет собирал. Для себя одного. Могу поделиться, конечно. Потом отработаешь. Даже скажу, где.

– Спасыба, отэц, канэчна, но твой еда нэ по мнэ нэмного. А жрать хочется.

– Если ты цивильный, иди в магазин, затоваривайся, или в ресторацию. А мне не мешай.

– Я цывылный, но денег нэт. В поездэ другой такой, как ты, русскиий старык все забрал и отдал бэдным. А мэня ни с чем э оставил, понимаешь, да. Куда мнэ идты – нычего нэ знаю в этом Москва. Найду: зарэжу. Клянусь аллахом, зарэжу до смэрти прямо.

– Ладно, давай знакомиться. Я – Фикса.

– А мой имя – Мустафа. Я с юга прыэхал. Даже нэ сам прыэхал: прывезлы. Если бы нэ прывэзли, никогда бы в этот поганый Масква нэ прыэхал. Заломаль рука и прывэзлы.

– На судьбу не ропщи, товарищ Мустафа. – Фикса неожиданно сменил лексику и заговорил вполне нормальной человеческой речью: – Здесь все не от хорошей жизни маются. В бомжи, парень, просто так редко попадают. Я вот, например, доктор, врач-психиатр. Белая кость медицины, а вон где оказался. Впрочем, со своими бывшими пациентами и оказался: их – из больниц по домам – содержать, видите ли, сложно, и таких, как я – тоже, зачем нужны врачи, когда больных нет. Психи родственникам, понятное дело, не очень-то нужны – вот и пополнили ряды бездомных мы с ними. Это мой район, я здесь хозяин, отец, товарищ и врач.