Швед - Татьяна Михаль

Влетаю на третий этаж и распахиваю нужную дверь. Меня уже здесь ждут.

Амбал с лысой башкой и выражением на лице, что сейчас кого-то убьёт, кивает мне и докладывает тихо:

– Швед, док только что ушёл. Пули все извлёк, раны зашил, дренажи поставил, уколы какие-то сделал, поставил капельницу. Сказал, прогнозы довольно позитивные, внутренние органы не задеты…

– Крош, – рычу тихо, – какие на хуй, довольно позитивные прогнозы? Ты доктору должен был яйца выкрутить, чтобы он Данте гарантированно поставил на ноги.

Крош опускает взгляд.

– Швед, он всё сделал как надо. Я следил, – покаянно шепчет верзила.

Раздражённо выдыхаю и, небрежно скинув ботинки, бесшумно вхожу вглубь квартиры.

Запах медикаментов, спирта и крови тут же наполняет лёгкие.

Морщусь и сжимаю кулаки до хруста.

Вхожу в спальню и вижу друга на кровати – он белый, как снег.

Волосы цвета золота спутаны, влажные и утратили свой блеск.

Губы разбиты и имеют синеватый оттенок.

Глаза неспокойны.

Он весь покрыт капельками пота, тело мелко потряхивает.

Грудь, живот, обе руки и нога перевязаны.

Рядом на тумбе металлическая миска. Подхожу и насчитываю в ней семь чёртовых пуль.

Сука, Хан! Я лично тебе яйца оторву и в глотку их затолкаю!

Ты, ублюдочная рожа, у меня кровью харкать будешь и подыхать медленно будешь. Я устрою тебе, тварь, адские муки, в прямом смысле слова.

– Ой… А вы ещё кто? – слышу испуганный писк за спиной.

Резко оборачиваюсь и вижу перед собой девушку. Смотрит на меня настороженно.

– Это Швед. Он свой, – отвечает за меня Крош.

– А-а-а, – тянет она и кивает. – Вечер добрый. Точнее, не добрый.

Голос в конце фразы надламывается. Глаза наполняются влагой, но она быстро моргает и справляется с эмоциями.

Рассматриваю девчонку, в которую влюбился Данте, и понимаю, почему он на неё запал.

Да она настоящий ангел воплоти.

Кукольное личико. Глаза – два бездонных синих колодца. Очки на пол-лица не портят общего впечатления. Губы пухлые, сочные.

Тоненькая, хрупкая, дунешь, и, кажется, что исчезнет. Напоминает сказочное существо, а не человека.

Волосы тёмные, вьющиеся, острижены до плеч. Кожа белая-белая.

Склоняю голову, рассматривая её внимательнее. Одета в белое трикотажное платье до колен. На платье бурые пятна. Отмечаю кровь на её шее, щеке и кое-где в волосах.

Она губы поджимает, выражая недовольство, что я так пристально и внимательно разглядываю её. В глазах – гнев и несокрушимый характер.

Бля. Она же грёбаная отличница. Заучка и типичный синий чулок. Правильная девочка. Мамина и папина дочка.

Выбрал же себе Данте головную боль.

Головная боль в одной руке держит влажное полотенце, в другой – небольшое ведро. Видимо, убирает здесь после операции.

– Олег Шведов. Можно просто Олег или Швед, – представляюсь ей.

– Ангелина Геннадьевна, – отвечает она тоном училки. Фамилию не говорит.

– Данте называет её Ангел, – комментирует Крош.

Я хмыкаю.

Кто бы сомневался. Ангел.

Данте и так по жизни ёбнутый, ещё и Ангела себе нашёл.

Ангелина явно злится, дуется, но ничего не говорит. Обходит меня и начинает быстро, но как-то рвано и взволнованно убирать с пола окровавленные бинты, упаковки от шприцов, оттирает с тумбочки кровь.

Я смотрю на неё и вижу, что девчонке страшно. Страшно, если её мужчина не выживет.

Но Данте сильный. Он выкарабкается.

Подхожу к другу с другой стороны кровати, беру его за пальцы. Они горячие, как кипяток. Сжимаю их и говорю:

– Данте, ты не смеешь покидать этот мир раньше меня. Ты слово мне дал. Помнишь? А слово ты держишь всегда, так ведь, друг?

Ангелина шмыгает носом и тихонько плачет. Не может сдерживать себя.

Вздыхаю и подхожу к девчонке.

Поднимаю за плечи с пола и тяну в гостиную.

– Идём, позже всё здесь уберём. Крош, сооруди нам всем чай.

Он уходит на кухню.

Я усаживаю Ангелину на диван, сажусь рядом и говорю как можно бодрее:

– Не бойся, девочка. Данте – крепкий мужик. Он и не через такое дерьмо проходил. Выживет.

Она снимает очки, трёт глаза, смахивает слёзы и вскидывает голову, смотрит на меня яростно, даже ненавистно и рычит сквозь всхлипы:

– Всё из-за вас! Это вы его сделали бандитом! Вы!

Закатываю глаза и хочу материться долго и заковыристо, но детям лучше не слышать мои ругательства.

Кажется, Данте говорил, что она на последнем курсе какого-то института, или универа, или академии. Не помню. Но она точно давно не ребёнок.

– Данте встал на путь криминала задолго до встречи со мной, Ангел, – начинаю я…

Но она шипит рассержено:

– Не смейте меня так называть! И вообще-то, он не Данте. Его Денис зовут.

М-да, утешитель из меня как из говна пирожное.

Пришёл Крош с чаем.

* * *

ШВЕД

Чай выпит. Съедено какое-то печенье. Вкуса не помню.

Ангелина сидит и смотрит на свои подрагивающие пальцы.

Долбанная ситуация. Было бы лучше не будь её сейчас здесь. Мне нужно переговорить с Крошем, дать ему задание, а в присутствии девчонки обсуждать дела глупо. Не для её ушей слышать грязь.

Она нарушает молчание первая:

– Дениса нужно отвезти в больницу. Я сразу об этом сказала, но вот он, – она кивает на Кроша, – и ваш доктор сказали, что нельзя. Но его нужно обследовать! Было ведь так много крови… А вдруг какие-то органы всё-таки задеты. Невозможно без аппаратуры точно знать, что всё в порядке…

Глаза огромные, в них плещется тревога.

Делаю глубокий вдох и такой же выдох. Боже, дай мне терпения.

– Всё так, – отвечаю как можно мягче. – Данте нельзя отвозить в обычную больницу. В необычную тоже.

Она набирает в лёгкие воздуха, чтобы выпалить очередную нотацию, но я опережаю и говорю: