Штормовое предупреждение - Чжу Шаньпо

– Командир, докладываю, войска собраны и готовы, ждем вашего приказа!

Чжао Чжунго инстинктивно уклонился, его взгляд был исполнен волнения и паники. Жун Яо посмотрел на Жун Цютяня и глубоко вздохнул.

Несколько дней назад Сун Чанцзян из полицейского участка пришел, чтобы проверить и подтвердить личность Чжао Чжунго. Бывшему ветерану Гоминьдана ничего хорошего от этих проверок и подтверждений ждать не приходилось. Что касается ветеранов национальной армии, то для сельской местности окрест Даньчжэня они не были редкостью. Оружие сложено, лошади отпущены в южные горы – никто больше не занимался военной подготовкой, не доставлял хлопот, не вступал ни с кем в сговор, бывшие гоминьдановцы ничем не отличались от обычных людей. В деревне Чанхуцунь также жил младший лейтенант четвертого набора академии Вампу[20]. Он каждый день работал в поле и иногда собирал помидоры, бананы и перец для продажи на овощном рынке. Получив деньги, шел в лапшичную Ху Сы пропустить чарочку, а затем с багряным лицом, мурлыкая под нос песенку, возвращался домой.

– Как тебя звать? – спросил Лао Сун.

Чжао Чжунго знал, что этот день наступит. Глядя на Лао Суна, он впал в беспредельный ужас, но котелок его варил шустро, и разум ни капли не затуманился. Он потянулся всем телом и начал притворяться сумасшедшим, лопоча что-то бессвязное, так что никто не мог его понять.

Сун Чанцзян тоже знал, что он притворяется, но не стал мериться с ним силами, а, наоборот, нарочно поддразнил его:

– Поди, ждешь, когда национальная армия контратакует материк?

Чжао Чжунго крепко зажмурился и замотал головой, что-то бормоча себе под нос, и вдруг изо рта у него пошла пена, а глаза закатились. Жун Яо хлопнул его по плечу и сказал:

– Хватит притворяться, старый псих.

Сун Чанцзян рассказал, что позавчера из Тайваня вернулся ветеран по имени Фань Ядун, который служил в армии Чжан Линфу, воевал против Японии и работал с Коммунистической партией, Чжао Чжунго, наверное, знает такого?

Чжао Чжунго снова замотал своей кривой головой.

Я тоже видела Фань Ядуна, о котором говорил Лао Сун. Его дом стоял в переулке Бологан. Раньше у них была большая, известная в Даньчжэне семья с несколькими сотнями му[21] тучных земель, столько же, сколько у землевладельца Лю Лю, но, в отличие от сбежавшего Лю Лю, его семья не уехала. Во время земельной реформы в его семье убили пять человек. К концу «культурной революции» осталась только одна племянница. Ей перевалило за сорок, и она не была замужем, одна-одинешенька. Она круглый год жила в храме Мацзу и читала сутры. Редко показывалась, редко разговаривала и почти не изъявляла желания общаться с людьми. Мы все звали ее тетя Фань. Последние пару лет в полуразрушенном дворе семьи Фань все еще жило несколько бездомных семей, но позже они переехали, потому что им не нравилось, что там мрачно и сыро. Фань Ядун был уже старик с седыми волосами и согнутой спиной. При незнакомых он выглядел немного неловко и виновато. Мало кто в городе узнавал его, а тем, кто узнавал, он тоже казался очень чужим. Поначалу все думали, что он сколотил состояние на Тайване и привезет оттуда солидный куш, но вскоре поняли, что дело обстоит ровно наоборот – если не считать блестящих черных кожаных ботинок и аккуратного костюма, он был гол как сокол. По словам людей из городского правительства, на Тайване у него тоже ничего не было. Так и не женившись, считай что старый бобыль, он приехал навестить родственников на деньги, которые наскреб по боевым товарищам. Но с собой он привез чуть меньше половины пакетика тайваньских сладостей. Он раздавал их детям. А дети не осмеливались брать, потому что на обертке было напечатано фото Чан Кайши в военной форме. Тетя Фань не вернулась в свой двор, чтобы встретиться с дядей, так что Фань Ядун отправился в храм Мацзу, чтобы встретиться с тетей Фань. Встреча этих двоих не превратилась в волнующую сцену. Они просто уселись в храме и тихо съели по миске отварной лапши, не говоря ни слова. Доев лапшу, тетя Фань отсела в сторонку читать сутры, а Фань Ядун покинул храм Мацзу и отправился домой. Люди из городской администрации все время следовали за ним, согревая вниманием, и внешне были довольно вежливы. Фань Ядун пришел от такого в ужас и, повидав тетю Фань, заперся в доме и не выходил. Кто-то гадал, не собирается ли он у себя дома тайно делать бомбы или писать письма, чтобы связаться с однопартийцами и подготовить контратаку Гоминьдана на материке. По этой причине люди, которым нечем было заняться, забрались на камфорное дерево на противоположной стороне улицы, чтобы подглядеть за ним, но, кроме того, что Фань Ядун неторопливо подметал двор и убирал мусор, ничего подозрительного не углядели.

Сун Чанцзян утешил Чжао Чжунго и сказал, что сейчас другие времена и все в порядке, так что бояться нечего.

Но Чжао Чжунго изрыгал все больше и больше белой, похожей на мыльные пузыри пены. Сун Чанцзян потерял терпение и рявкнул:

– Не притворяйся! Подними голову!

Голова Чжао Чжунго немедленно вздернулась на шее и встала ровнехонько, он слизнул языком пену с уголка рта и уставился на Сун Чанцзяна.

Сун Чанцзян с отвращением произнес:

– Я давно видел, что ты притворяешься, но не буду это принимать всерьез – я закрою на это один глаз. Но упаси тебя дождаться, когда оба глаза будут открыты!

Как только Сун Чанцзян ушел, Чжао Чжунго неожиданно отругал Жун Яо за предательство. Тот и оправдываться не стал, а просто хозяйственной тряпкой вытер ему пену со рта.

Я по-настоящему восхищалась Чжао Чжунго, человеком, который мог в любой момент в любом месте пустить пену изо рта и своим притворством одурачить других.

Три дня спустя Жун Яо вернулся и обнаружил, что Чжао Чжунго пропал. Мы не обращали на него внимания и понятия не имели, когда он исчез. Жун Яо обыскал все вокруг и в итоге нашел в лесу за двором инвалидную коляску, а самого Чжао Чжунго увидел на берегу реки Даньхэ. Он как раз взбирался на бамбуковый плот, чтобы отправиться вниз по течению. Жун Яо метнулся туда и вцепился в него, и только после долгих уговоров смог вернуть его домой.

– Рано или поздно я уйду отсюда вместе с бурей.

Чжао Чжунго произносил эту фразу, завидев меня, и больше не говорил ни слова, как будто фраза предназначалась специально, чтобы ее услышала я.

Похоже, он так сильно ненавидел Даньчжэнь, что ему не терпелось сбежать – даже больше, чем мне.