Когда я был настоящим - Том Маккарти

Каждый день, как только меня выгоняли из библиотеки, я звонил Назу, узнать, как продвигается его деятельность. Он связался с тем человеком из полиции, и тот за крупную взятку обещал снять для нас копию судебного заключения по данному конкретному делу.

– Так где же оно? – спросил я его через неделю.

– Ожидается в конце следующей недели, – ответил Наз.

– В конце следующей недели! Еще целую вечность ждать. А предварительный вариант наш человек раздобыть не может?

– Это и есть предварительный вариант. Он еще не написан.

– За что же я тогда налоги, на фиг, плачу?

– Кстати, – сказал Наз. – Вас Мэттью Янгер искал.

– Да пошел бы он, – и я повесил трубку.

На следующий день я снова пошел в библиотеку. Все, что там имелось на тему о сборе информации на месте преступления, я уже прочел, поэтому начал читать об оружии. Я засел за отчет некого д-ра М. Джаухари, дипл. спец., к.ю.н., чл. Академии криминалистики и директора центральной криминалистической научной лаборатории, Калькутта. По крайней мере, таковым он был в 1971 году, когда вышел отчет. Доктор Джаухари объяснял, что огнестрельное оружие действует, как тепловой двигатель, преобразуя химическую энергию, запасенную в боезаряде, в кинетическую энергию пули. В качестве иллюстрации он обсуждал сходства и различия между системой устройства огнестрельного оружия и системой устройства двигателя внутреннего сгорания. В последнем испарившийся бензин сжимается в цилиндре с помощью поршня; затем запальная свеча поджигает бензин, превращая его в расширяющиеся газы; давление, вызванное расширением этих газов, в свою очередь вызывает давление, которое толкает поршень. Так работает – или работал в 1971 году – двигатель внутреннего сгорания. Огнестрельное оружие, объяснял доктор Джаухари, устроено похожим образом: капсюль, боезаряд, патронник и пуля – это, соответственно, запальная свеча, бензин, цилиндр и поршень; только пуля, вместо того, чтобы вернуться в начальное положение и выстрелить снова, летит дальше, прямо в воздух. Двигатель – это нечто вроде одиночного выстрела, который бесконечно повторяется.

Доктор Джаухари подходил к делу серьезно. Прежде чем приступить к описанию видов оружия, он обрисовал их действие.

Огнестрельное оружие, —

писал он, —

представляет собой устройство, позволяющее послать снаряд на значительное расстояние со значительной скоростью. В силу своей способности нанести человеку смертельный удар, даже при стрельбе с большого расстояния, оно стало излюбленным инструментом людей в деле умерщвления себе подобных. Известны также случаи, когда оно было задействовано при самоубийствах и случайной стрельбе.

Люди даже не задумываются об этих основополагающих фактах, когда смотрят по телевизору программы о войне или полицейские шоу. Люди слишком многое воспринимают как должное. Всякий раз, когда стреляет пистолет, на сцену выходит вся история инженерного дела. Как, впрочем, и дел политических: война, убийство, революция, террор. Пистолеты – не просто реквизит истории, ее действующие лица; они – сама история, они прокручивают в своих барабанах одно будущее за другим и, выметнув из своих дул настоящее, отбрасывают в сторону пустые гильзы прошлого.

В оружии важно еще одно: оно прекрасно. Пролистывая фотографии, диаграммы и иллюстрации, которые доктор Джаухари использовал, чтобы продемонстрировать эволюцию оружия в ходе веков, а также различия между пистолетами, винтовками, пулеметами и автоматами, я начал понимать, сколько в этом предмете, оружии, прекрасного. В любом оружии. Разумеется, оно бывает прекрасным по-разному, в зависимости от аккуратности отделки, кривизны рукоятки, толщины ударника и дюжины других факторов. Но одно то, что это – оружие, означает, что все оно прекрасно. Дух захватывает от того, что вещи столь маленькие, столь приятные для глаза, столь безвредные на ощупь могут содержать в себе такую силу. И еще: как они свисают прямо с тела, нежно баюкаемые, словно младенцы, погруженные в сон – до момента извержения, когда прекрасное возносится на новый уровень. Ведь без насилия, без смерти прекрасного не бывает.

В конце концов в полиции объявился один из наших людей. Однажды вечером Наз принес мне в квартиру заключение. Он вручил его со словами:

– Когда будем просить у администрации разрешение на использование участка, надо будет решить, на какую лицензию подавать. Можно…

– Потом, – сказал я и, взяв заключение, закрыл перед ним дверь.

Заключение пришло в запечатанном конверте, без пометок. Открывая его, я снова почувствовал, как от основания моего позвоночника в стороны разбегаются мурашки. Страницы были плохого качества, текст плохо выровнен – ксерокс делали в спешке. Язык, которым он был написан, оказался понятным, что меня удивило. Я ожидал, что там будут сплошные полицейские термины: люди будут «следовать», а не идти, вместо людей будут «субъекты», а каждое существительное и действие будет предваряться словом «предполагаемый». На самом деле текст был ясный, без прикрас.

Убийцы, говорилось там, —

припарковали машину возле бара «Грин Мэн», вышли и открыли огонь из автоматов «узи». Пострадавший сел на велосипед и попытался уехать, но слишком резко свернул на улицу Белинда-роуд и, когда переднее колесо под ним вильнуло, упал на асфальт.

Я представил себе, как переднее колесо виляет и он падает. Наверное, он уже тогда понял: ну все, допрыгался. В заключении говорилось, что он снова поднялся и сделал еще два-три шага по Белинда-роуд, а убийцы тем временем продолжали в него стрелять. Потом он упал в последний раз. К тому времени, когда приехала «скорая», он был уже мертв.

Подробные схемы заполняли собой не одну страницу. На них был показан план местности, где происходила стрельба: телефонная будка, улица, поребрик, заградительный столб, даже лужа, в которую частично стекла кровь жертвы. На них было показано его положение: сперва – как он стоял в телефонной будке, потом – как пытался убежать, потом – как упал, поднялся и снова упал. На них были показаны положения убийц: как они парковали машину, как шли к нему, стреляя. Трое мужчин были нарисованы контуром, а внутри контуров стояли номера, как бывает в детских книжках-раскрасках. Движения и направления были указаны стрелками.

Чем дольше я смотрел, не отрываясь, на эти картинки, тем сильнее становилось покалывание в верхней половине тела. Оно переместилось в мозг, как бывает, когда съешь слишком много глютамата натрия в китайском ресторане. Мурашки распространились по всей голове. Схемы как будто приобретали все большую и большую значимость.

Они превратились в карты, где показан зарытый клад, потом – в инструкции по сборке мебели, потом – в военные планы, в контуры наступления, крутого и разветвленного маршрута, которым придется всю зиму идти по горам и равнинам. Меня унесло в эти горы и равнины, я парил бок о бок с генералами, пехотинцами, поварами, слонами. Когда я снова поднял глаза от схем, то увидел Наза, стоявшего перед моим диваном с еще одним человеком.

– Когда вы вошли? – спросил я его. – Кто это?

– Этот человек – врач, – сказал Наз. – Я здесь уже полтора часа.

Я попытался спросить его, что он хочет этим сказать, но слова долго не складывались. Другой человек открыл чемоданчик и вытащил то ли ручку, то ли фонарик.

– Вы сидели вот так, – продолжал Наз, – с совершенно отсутствующим видом, и все. Меня не замечали, не слышали. Когда я помахал рукой у вас перед лицом, вы даже глазом не повели.

– Давно это было? – спросил врач.

– Все в порядке, – сказал я.

– Все последние полтора часа, – ответил ему Наз. – Только что кончилось, когда вы вошли.

– Он никаких травм не переносил в последнее время? – с этими словами врач включил свой фонарик-ручку. – Как его зовут?

– Все в порядке, – повторил я. – Пускай он уйдет.

– Не двигайте головой, – попросил врач.

– Нет. Наз, пускай он уйдет, сейчас же. Убирайтесь из моего дома, а то я велю вас арестовать.

– Как же я могу вам помочь, если вы мне не даете? – сказал он.

Я скользнул взглядом мимо его уха, и мне показалось, что я увидел, как с крыши упал еще один кот.

– Приказываю вам сейчас же покинуть мой дом, – велел я этому человеку.

Он постоял какое-то время не двигаясь. Наз тоже. Несколько мгновений мы, все трое, были неподвижны; и пока это продолжалось, я не возражал против присутствия врача. Я бы даже позволил ему остаться, лишь бы он вел себя прилично и не шевелился. Но в конце концов он повернулся к Назу и показал взглядом на дверь, потом сунул свой фонарик-ручку в чемоданчик и вышел. Наз проводил его. Я слышал, как эти двое перешептывались, пока я ходил умываться в ванную. Умыв лицо холодной водой, я не стал вытирать его сразу: ждал, пока с него капало, а сам в это время неотрывно глядел на трещину. Я наблюдал за трещиной, слушая, как врач спускается по лестнице.