В землю Ханаанскую - Георг Мориц Эберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казана закрыла ему рот рукою, тревожно указала на Ефрема и надзорщика и затем тихо сказала:
— За что же принц ненавидит тебя?…
— Этот человек хотел и тебя завлечь в свои сети, но узнал, что ты всегда желала мне добра, — прервал ее бывший воин.
Она покраснела, покачала головою и прибавила:
— Поэтому-то Аарсу, которого он притянул на свою сторону, должен наблюдать за ними.
— О, сириец будет смотреть в оба, — возразил осужденный. — Но, кажется, уже довольно! Я верю тебе и от души благодарю тебя, что ты приехала повидаться с нами несчастными. Как часто вспоминал я во время моих походов о хорошенькой девочке, росшей на моих глазах.
— И будешь вспоминать о ней и потом без ненависти и гнева?
— Конечно, всегда.
Тогда молодая женщина в страстном волнении схватила руку осужденного и хотела было поднести ее к губам, но он отдернул ее.
Она посмотрела глазами полными слез и грустно проговорила:
— Ты лишаешь меня милости, в которой благодетель не откажет последнему нищему.
Затем она поднялась и сказала так громко, что даже надзорщик очнулся и посмотрел на солнце.
— Я говорю тебе, что наступит время, когда ты будешь просить о милости поцеловать с благодарностью эту руку! Это будет тогда, когда гонец привезет тебе и этому мальчику известие о свободе, которую вы оба так пламенно желаете; и это будет дело рук Казаны.
И молодая женщина покраснела от охватившего ее волнения. Иисус Навин взял ее правую руку и сказал:
— О, если бы тебе удалось исполнить то, чего жаждет твоя добрая душа! Как я буду тебе благодарен, если ты смягчишь судьбу этого мальчика, захваченного в твоем доме. Но, как честный человек, я должен тебе сказать, что никогда более не вернусь на службу к египтянам; что бы там ни случилось, но телом и душою я буду принадлежать тем, которых вы преследуете и среди которых я родился.
Она опустила вниз свою прелестную головку, но скоро опять подняла ее и сказала:
— Как ты честен и справедлив, другого такого человека не найдется на свете; это я еще знала, бывши ребенком. И если я среди своего народа не найду человека, который заслуживал бы такого же уважения, как ты, то я всегда буду о тебе помнить. Вероятно, бедной Казане удастся освободить тебя, и тогда не презирай ее, если увидишь, что она находится в более худшем положении, чем ты ее оставил; если она будет в большом унижении и подвергнется страшному позору…
— Что ты хочешь сделать? — прервал он ее.
Но он не получил ответа; надзорщик поднялся с своего места и, захлопав в ладоши, закричал:
— Вперед! Эй вы, кроты! Живо в дорогу!
Сердце защемило у осужденного; он поцеловал Казану в лоб и прошептал ей:
— Не беспокойся о нас, если только наша свобода будет стоить тебе унижения. Нам больше никогда не видеться; моя же жизнь, на воле или в неволе, будет полна лишений и упорной борьбы. Ночь все темнее и темнее будет окутывать нас своим покровом, но как бы ни была она темна, все же мне и этому мальчику будет светить звезда: это воспоминание о тебе, мое верное, милое дитя!
Затем он повернулся к Ефрему; юноша схватил руку рыдающей женщины и прижал ее к губам.
— Вперед! — крикнул еще раз надзорщик, затем помог щедрой молодой женщине сесть на колесницу и крайне удивился, что она опять с таким вниманием следила за обоими осужденными.
Лошади, запряженные в колесницу, тронулись; раздались новые крики надзорщиков, послышался свист плетей по обнаженным спинам и жалобный крик, и затем осужденные двинулись в дорогу, продолжая путь на восток. Цепи на ногах волоклись по пыли, которая, поднимаясь вверх, окутывала всю толпу, точно также как душа каждого осужденного была охвачена ненавистью, тоскою и страхом за будущее.
XVIII
Большая дорога, идущая мимо храма, у которого сделали привал осужденные, разделялась на две ветви: одна вела на юг, к Суккоту, а другая тянулась в юго-восточном направлении через укрепления на перешейке к горным рудникам.
Немного спустя после отправления осужденных из Таниса оттуда выступило и войско, стянутое для преследования евреев; а так как преступники промешкались довольно долго у колодца, то войско почти настигло их. Скоро появились и гонцы, чтобы очистить воинам дорогу. Они приказали осужденным остановиться, пока не проедут возы с палатками и домашнею утварью фараона. Издали уже слышался стук колес.
Надзорщики над осужденными радовались этой остановке, так как им незачем было торопиться. День был жаркий, идти становилось трудно, и если преступники опоздают к месту их назначения, то надзорщики могут отговориться, что их задержали войска.
Иисус Навин также остался доволен этим неожиданным привалом, так как скованный вместе с ним Ефрем внушал ему серьезные опасения; юноша или вовсе не отвечал на вопросы дяди, или же бормотал какой-то вздор, а бывшему военачальнику хорошо было известно, что многие люди, осужденные на каторгу, впадали в идиотство или совершенно сходили с ума. Но мимо них должна была проходить часть войска, и это новое для него зрелище могло рассеять мрачное настроение духа юноши.
В стороне от дороги был холм, заросший тамариндовым кустарником; туда и отвел надзорщик своих пленников. Он был строг, но не жесток и позволил осужденным растянуться на песке, так как последующий переход должен был быть очень продолжителен.
Только что осужденные расположились у холма, как послышался снова стук колес, ржание коней, команда, а время от времени резкий крик осла.
Лишь только показались первые колесницы, Ефрем спросил: не это ли едет фараон? Иисус Навин отвечал ему с усмешкою, что когда властелин Египта идет в поход во главе своего войска, то вслед за передовым отрядом посылается все необходимое для лагерной стоянки, потому что фараон и его вельможи любят являться в стан, когда уже палатки разбиты, стол накрыт и воины, по знаку военачальников, отправились спать.
Иисус Навин не успел еще окончить своей речи, как показалось несколько пустых телег и ослов. Обыкновенно с каждой деревни, мимо которой проезжал властелин Египта, бралась дань