Уродка: блуждая в потёмках истин - Геннадий Петрович Авласенко

среди уродов. И имела все основания именно так считать! И рыдала ночами в подушку, оттого, что соседний парень Ник никакого внимания на такую дурнушку не обращает. Не обращает именно, как на девушку, хоть по-приятельски неизменно хорошо ко мне относится…

Вернее, относился, ибо нет уже Ника в живых. И той его соседки, смешной и наивной девочки Витьки, её тоже уже не существует. Исчезла она, вся без остатка растворившись в теперешней Виктории рыжеволосой. В Деве-освободительнице, холодной, расчётливой и совершенно бесстрастной ко всем человеческим соблазнам.

– Ты, вообще, красивее всех женщин, которых я когда-либо встречал в своей жизни, – продолжал между тем чужак, всё более и более воодушевляясь. – Но этим же ты и опаснее всех их! Лучше бы ты была некрасивой, или пусть даже просто привлекательной. Тогда, возможно, Алан и не запал бы на тебя три года назад, не воспылал бы к тебе такой непреодолимой, болезненной даже страстью!

– Алан?! – встрепенулась я. – Он что, тоже был с вами?

– Был! – чужак вдруг громко и торжествующе захохотал, и только сейчас я заметила, что рот у него полон кровавой слюны или пены. – Именно, был! И тоже шёл убивать тебя, рыжеволосая дева! Как тебе такое?

– Что с ним произошло?! – закричала я, хватая чужака за отвороты рубашки и притягивая его почти к самому своему лицу (к шлему скафандра, ежели точнее). – Что со всеми остальными вашими стало?! Говори, ну!

– Они… их…

Чужак вдруг вздрогнул, вернее, содрогнулся всем телом, потом как-то мгновенно обмяк и отяжелел, а из уголка рта у него заструилась тонкая струйка крови. А когда я от неожиданности разжала руки, а карету в это самое время резко тряхнуло из-за какой-то дорожной неровности, чужак немедленно рухнул вниз, прямо мне под ноги.

Подхватив его за плечи и усадив обратно на сидение, я сразу же поняла, что мой собеседник мёртв. Впрочем, и скафандр тотчас же подтвердил это, потому как пальцы мои с индикаторами как раз в это время непроизвольно коснулись шеи чужака.

«Субъёкт мёртв, – послышалось у меня в голове. – Причина смерти: постороннее вещество, введённое субъекту внутренне пятьдесят восемь минут назад».

Ты можешь его оживить?

Эти слова так и не были мною произнесены, потому как скафандр меня успел опередить.

«Реанимация субъекта невозможно, – пояснил он, – по причине столь длительного воздействия постороннего вещества на нервную и кровеносную систему субъекта с постепенным их разрушением. К моменту летального исхода разрушение зашло слишком далеко».

– Понятно! – проговорила я вслух, хоть в этом не было никакой даже необходимости.

В это время карета резко дёрнулась и остановилась. А потом распахнулась дверка, и я увидела Корнея.

Впрочем, забираться внутрь Корней не стал. Просто стоял подле кареты и вопросительно на меня поглядывал.

– Умер, – сказала я, указывая рукой на труп чужака. – Причём, совершенно неожиданно. А я-то, дура, на два часа беседы ориентировалась, всё о каких-то мелочах дурацких выпытывая!

Корней ничего не ответил, а мне невольно подумалось, что и на этот раз Уигуин удалось обвести меня вокруг своего мохнатого пальца. И, главное, не к чему придраться. Ну, сказала она, что на два часа откровения пленнику должно хватить… так ведь каждый может ошибиться.

Вот только не ошибка это была, ибо лекарка никогда не ошибается. Особенно в таких вещах. Знала она, что не буду я форсировать допрос, рассчитывая именно на эти злосчастные два часа! И, тем более, не подозревая даже о том, что зелье это, не только приводит к абсолютной искренности, но также и убивает абсолютно…

– Мне возвращаться на козлы, Повелительница? – осведомился Корней, одновременно, почтительно и насмешливо.

– Зачем? – как можно более безразлично проговорила я. – Залезай внутрь.

– Внутрь, говорите?

Некоторое время Корней продолжал стоять молча, исподлобья рассматривая сидящего на его месте чужака (вернее, труп чужака), а я, тоже почему-то перевела взгляд с Корнея на чужака. И внезапно заметила то, чего раньше как-то не замечала. Или просто не пожелала нужным замечать…

Теперь, когда гримаса ненависти и презрения не уродовала более лицо чужака, я вдруг поняла, что он был при жизни удивительно красив. Причём, красив не той смазливой и немножечко женской красотой, которая столь характерна для многих молодых моих соплеменников. Красота чужака была совершенно иной: мужественной и даже чуть грубоватой, но от этого ничуть не менее привлекательной.

И ещё он чем-то напомнил мне Алана, хоть не было тогда у Алана такой густой и волнистой копны тёмно-каштановых волос. И брови у Алана были, хоть и неряшливо, но выбриты, тогда как у чужака напротив они были густыми и шелковистыми на удивление.

«А ведь я даже имени его не удосужилась узнать! – внезапно промелькнуло у меня в голове. – И неужто все мужики в их Империи столь потрясающе выглядят?»

Я попыталась вспомнить, как же выглядели те трое чужаков, что вывезла я вчера под вечер из посёлка, но ничего особенного так и не вспомнила. В памяти остались лишь три окровавленных и совершенно распухших от побоев физиономии, слившиеся в нечто единое, совершенно неотличимое друг от друга…

– Он что, так и поедет с нами в карете? – вернул меня к действительности недовольный и даже чуть сварливый голос Корнея. И, одновременно, голос этот слегка отрезвил меня. И даже не слегка, а изрядно…

– Что? – С некоторым недоумением уставилась я на Корнея, потом суть его вопроса до меня всё же дошла. – Ты предлагаешь просто выкинуть этот труп в ближайшую канаву? Тушканам на радость?

– Ну, зачем же в канаву? – Корней как-то неопределённо хмыкнул, пожал плечами. – Завезём к нам, в крематорий потом доставим. Всё честь по чести. Только ведь можно труп этот и в багажное отделение определить, благо, почти пустое оно сейчас.

В словах моего попутчика была своя логика и потому я даже спорить не стала. Просто отдала соответствующее распоряжение возничему… ну, а они с помощником всё и проделали быстренько, загрузив труп чужака в тот багажный ящик, куда я вчера ружья положила, и, высвободив тем самым для Корнея его законное место.

Потом возничий с помощником вновь взобрались на козлы, Корней, пыхтя и отдуваясь, забрался внутрь, и карета, наконец-таки, тронулась.

Некоторое время мы ехали молча, а у меня из головы не выходил умерший чужак. Не Алан, а именно этот безымянный чужак, который совсем недавно признался мне и в ненависти, и в любви одновременно. И вроде не должно было меня взволновать противоречивое это признание, да вот, поди ж ты, взволновало! И ещё как!

Что же касается Алана, то его участие в предполагаемой моей ликвидации не особо меня удивило,