На ратных дорогах - Василий Абрамов

Наша колонна, в которую входили штаб, комендантская рота и часть пехоты, вышла на тропу. Если верить карте, тропа должна вывести к ресторану Дома туристов.

Она извивалась между скалами, прорывалась через кустарник и лес, часто круто поднималась, чтобы затем также круто падать на дно ущелий.

Наступила темнота. Пошел сильный дождь. Изредка сверкала молния, на несколько секунд освещая путь.

Вернулась разведка. Доложила, что перевал занят противником, у ресторана стоят танки и бронетранспортеры. Мы оставили тропу, круто повернули еще влево и перешли шоссе в километре ниже ресторана.

Казалось, все кончилось благополучно, как вдруг перед нами возникло неожиданное препятствие — путь преградили глубокие, с отвесными краями рвы системы искусственного орошения, полные воды. Какая неосмотрительность! Сколько раз в мирное время приходилось бывать в этих местах, да и совсем недавно, строя оборонительные сооружения, изучать эту местность. Как же можно было забыть о рвах! Подошедший со своей колонной Рубцов также чувствовал себя виноватым — ведь здесь в июле — августе был его участок обороны. Я послал людей искать место для переправы.

Создалось крайне опасное положение. Свыше двух тысяч человек скопилось на небольшой площадке вблизи шоссе, где непрестанно курсировали танки и машины противника. На всякий случай вдоль шоссе мы расположили автоматчиков и гранатометчиков.

К счастью, разведка нашла место, где ров оказался без воды. Там мы благополучно переправились, углубились в лес и скоро подошли к подножию горы Чатыр-даг.

Теперь, чтобы выйти на ялтинскую дорогу, нужно было перевалить через гору. А Чатыр-даг со всех сторон обрывается крутыми склонами. Нелегко после ночного блуждания по лесу подниматься по его скользким неудобным тропинкам.

Стоя на скале, мы с военкомом наблюдаем за подъемом. Вот шагает капитан Шулейко. Видимо, силы его на исходе. Это заметно по тому, как он схватился за ствол встретившегося на пути деревца, прильнул к нему всем телом и так стоял, с трудом переводя дыхание. Шифровальщик Снисарь, молодой, здоровый парень, карабкается прямо вверх. Но почему он отстал? А, вот в чем дело! Оказывается, за пояс Снисаря держится девушка-врач. Она совсем выбилась из сил и с трудом переставляет ноги.

— Совсем измучились люди, надо бы их подбодрить. Но чем — не придумаю, — вслух рассуждает Кальченко.

Слушая его, я вспомнил, как 22 года назад, когда наш отряд особого назначения стоял насмерть возле реки Западная Двина, мне удалось в разгар боя песней поднять настроение бойцов. Вот и сейчас, стоя на скале, я откашлялся и запел арию варяжского гостя из оперы «Садко».

Бойцы перестали карабкаться и удивленно взирали на меня. Их измученные лица озарили веселые улыбки. Проходя мимо, они улыбались, заговаривали с нами, шутили. Девушки-санитарки просили спеть что-нибудь «про любовь». «Мы не знали, товарищ полковник, что вы так поете, — говорили они. — В Севастополе обязательно вовлечем вас в дивизионную самодеятельность».

— Перелом! — обрадовался Кальченко. — Видишь, как бодро стали идти. А ну спой еще, Василий Леонтьевич.

Позже, когда я рассказывал об этом эпизоде, некоторые хмурились, мол, не к лицу командиру дивизии выступать в роли «оперного солиста». А мне казалось и кажется, что песня в любое время может служить великой цели — помогать товарищу в бою.

На высоком плато восточного склона Чатыр-дага сделали привал. Дождь почти прекратился, и, пока варился суп из конины, бойцы отдыхали.

Мы с Кальченко поднялись еще на полкилометра, побывали в 262-м полку. Проверка в нашей колонне и в полку обнаружила нехватку людей. Видимо, во время трудного перехода по горам многие выбились из сил, а кое-кто, главным образом местные, возможно, отстали сознательно.

Было 6 ноября. Комиссар предложил провести торжественный митинг, посвященный празднику Великого Октября.

Выступая перед боевыми друзьями, я напомнил, о событиях последних дней, о том, что вынужденный отход мы совершаем с чувством горечи, но с сознанием выполненного долга. Пока враг сильнее. А наступит время, и сильнее станем мы. Наши неудачи временные, враг окажется разгромленным. Так сказала партия, и так будет!

Чтобы проверить настроение рядовых, Кальченко предоставил слово нескольким из них. Речи их были короткими, но яркими и горячими.

— Перед нами задача — пробиться в Севастополь. Клянусь, что, выполняя ее, я не пожалею своей жизни, — заявил красноармеец П. Новожилов.

Его клятву поддержали одобрительными выкриками и аплодисментами все присутствовавшие на митинге бойцы и командиры.

После непродолжительного отдыха тронулись в дальнейший путь. Чтобы рассредоточиться, условились, что Рубцов поведет свой полк и минометчиков через вершину Чатыр-дага, а управление дивизии с командами обойдет гору по южному скату. Встретиться должны были внизу, при выходе на лесную дорогу к Ялте.

День кончался. Голова нашей колонны вытянулась к большой поляне у подножия горы. Я приказал остановиться. Надо было изучить местность, узнать, нет ли впереди немцев. Они ждали нашего выхода из гор, могли и здесь выставить сильный заслон. К тому же небольшой холмик на поляне, поросший кустами, показался подозрительным. Уж очень аккуратна была растительность на нем.

Командир комендантской роты старший лейтенант В. Онищенко направился вперед со взводом автоматчиков. Половину пути прошли быстро, а потом стали продвигаться осторожнее. Когда до пригорка осталось метров триста, оттуда из замаскированных окопов вылетел рой трассирующих пуль. Взвод залег, затем начал отходить.

Посоветовался с Кальченко и Серебряковым. Решили, пользуясь наступающей темнотой, опять подняться на гору, а затем спуститься уже в другом месте, чтобы обойти вражескую засаду и ударом с тыла разгромить ее.

К сожалению, весь план осуществить не удалось. Вынужденно петляя по горе, к утру мы спустились совсем в другом месте, чем предполагали. Искать встретившийся вчера заслон не имело смысла. К тому же люди страшно устали. Я объявил короткий привал. Вперед выслал разведку с заданием осмотреть местность, постараться встретить кого-либо из жителей или партизан и привести к нам.

Разведчики вернулись сравнительно скоро. Привели давно не бритого русского, на вид лет тридцати, одетого в военную шинель без знаков различия. Серебряков спрашивает у него:

— Что вы делали на поляне?

— Приехал за сеном, да лошадь испугалась вас и убежала.

Вижу, человек что-то петляет, но держится смело, свободно, как хозяин на своей земле. «Значит, наш», — думаю. С Кальченко отвели его в сторону, назвали себя и спросили, не слышал ли он о нашей дивизии?