Паруса в океане - Эдуард Петров

Ливень кончился внезапно, и солнце заискрилось в каплях, гирляндами повисших на листьях и рваных краях травяных крыш.

Разведчики увидели остатки заброшенного размытого огорода и развалины каких-то сооружений.

- Похожи на медеплавильные печи, - заметил кто-то.

Вода медленно убывала, обнажая трупы, разбросанные сосуды из глины и заиленные долбленые колоды, неизвестно для чего предназначенные.

- Чего тут еще ждать, - голос Анада вывел тирянина из задумчивости.

- Да, конечно, - Астарт окинул последним взглядом невеселую картину, и солнечный, ослепительный блеск показался неуместным, - нужно возвращаться.

После нескольких дней плавания вдоль обезлюдевшего побережья хананеи высадились в устье небольшой реки. Над манграми взвилась узкая лента белого дыма.

- Люди! - заорал Анад. - Сигнальный дым!

Разведчики брели по грудь в жидком иле, спеша, моля богов, чтобы путеводный дымок не исчез. Вокруг - островки из переплетений воздушных корней, деревья будто поднялись на ходулях, спасаясь от грязи. Пучеглазые рыбешки шлепались в тонкий слой воды над илом при приближении людей.

Наконец выбрались на твердую почву и, оставляя в траве грязевые дорожки, устремились вперед, навстречу неизвестности.

Зловещие звуки африканских тамтамов прогнали всю радость. Разведчики остановились, тревожно прислушиваясь. "А вдруг они примут нас за сабеев?" - пришло на ум многим из них. Грозная музыка джунглей надвигалась со всех сторон. Мекал увидел прямо перед собой сидящего на дереве чернокожего воина со страшно расписанным лицом.

- А-а! - закричал юноша.

Негр метнул копье. Кто-то из разведчиков упал. Со всех сторон появились дикие маски, расписанные белыми, красными и синими полосами. Хананеи, сбившись в кучу, отступали к манграм, прикрываясь щитами. Неожиданно Анад провалился в яму, не успев даже крикнуть. На дне ямы был вбит острый короткий кол, обмазанный чем-то липким и дурно пахнущим. Анад начал поспешно рыть ступеньки в стене, чтобы вылезти. Он панически боялся рассерженных ливийцев и благодарил богов, что не напоролся на кол. Выбравшись из ямы, он тут же провалился в другую, еще более глубокую и с кольями на дне, покрытыми водой. При падении он сильно повредил ногу. "Не выбраться!" - пронзила ужасная мысль. Анад похолодел: ведь никто не видел, куда он исчез.

Боевой клич вырвался из сотен глоток. Хлюпающие, чавкающие звуки удалялись. Разведчики скрылись в мангровых зарослях. Над ямой склонился чернокожий воин в боевой раскраске. Негр и финикиец долгое мгновение разглядывали друг друга. "Ударит копьем", - подумал Анад, покрываясь холодным потом. Но ливиец подал руку. Анад растерялся. Когда финикиец выбрался из ямы, его обступило множество раскрашенных воинов.

- Я не сабей, - сказал финикиец.

Один из воинов, высокий и мускулистый, с ожерельем из змеиных голов на груди, что-то громко произнес и показал пальцем на пленника.

"Убьют!" Анад решил дорого отдать жизнь. Он вырвался из кольца, встал в боевую стойку, прикрыв левый бок щитом, выставив вперед меч.

Тот же воин указал копьем в сторону мангров и долго что-то говорил Анаду. Тот в конце концов понял, что путь для бегства открыт, и припустил во весь дух. Вдогонку ему не кричали и не свистели, как бы обязательно поступили цивилизованные хананеи.

Узнав о приключении Анада, Астарт глубокомысленно заметил, что поступок ливийцев говорит о их разумности и доброте.

41. МЕДУЗА

Несколько дней и ночей плыли вдоль скалистых рифов, не рискуя приблизиться к берегу. Но издерганные, полуголодные люди требовали отдыха, и адмирал в конце концов согласился устроить лагерь на небольшом островке, поросшем буйным леском.

Корабли пристали к берегу, утопив носы с патэками в густой прибрежной зелени, опутанной лианами и расцвеченной охапками и гроздьями ярких цветов. Настороженные, готовые ко всему, ступили на остров мореходы, обыскали его. И мирной, желанной музыкой зазвучали топоры, загудело пламя в кострах.

Темнота стремительно окутывала море и берег, усиливая страх финикиян перед неизвестностью. Адмирал распорядился от каждого экипажа выделить часовых и расставить их по береговой линии острова, чтобы беда не могла нагрянуть нежданно.

Астарт, Эред, Агенор и мореходы сидели у костра, стреляющего в небо искрами, с недоверием смотрели на котел, в котором варилось мясо морской черепахи. Фага нашел ее на отмели полуразложившейся, но уверял, что доведет до съедобного состояния. Правда, на кораблях еще оставалось зерно и вяленая рыба. Но рыба за многодневное плавание осточертела, да и от сырости в ней завелись черви. Зерно предназначалось для сева, и Альбатрос пообещал оторвать голову тому, кто посягнет не неприкосновенный запас. К их костру подошел злой, взвинченный Медуза, которому выпала доля быть старшим среди дозорных.

- Кого вы послали в дозор? - едва сдерживаясь, проговорил он. - Кого?

- Анада, - сказал Агенор. - У него острый глаз и охотничий слух.

- Клянусь небом, вы послали жалкого, глупого мальчишку, чтобы самим не идти!

Он уставился на Астарта.

- Я пойду, - произнес Эред, почуяв неладное, и начал собираться.

- Медуза меня ловит на крючок, - насмешливо заговорил Астарт. Покажи-ка нам, Медуза, свои сандалии.

- Может, тебе что другое показать? - взорвался Медуза, сжимая устрашающих размеров кулаки. - Кто ты такой, тирянин? Не много ли на себя берешь?

- Не перестанешь орать... - Астарт встал перед налившимся кровью Медузой, широко расставив ноги, - я тебя заткну - век не откупорят. Думаешь, не знаю, что ты попросил Ораза написать мое имя на подметках твоих сандалий? Я знаю этот египетский обычай - ты хочешь попрать мой дух и наслать на меня беды.

Медуза начал топать, отпечатывая на влажном песке рисунок подошвы, приговаривая:

- На! Еще на! И еще...

И пошел, оглядываясь с победным пламенем в глазах.

- Я пойду вместо Анада, - сказал Эред, останавливая за руку Астарта, и повторил твердо и хмуро: - Я пойду!

- Они подумают - я струсил! - воскликнул Астарт в сердцах.

- Пойдет Эред, - подал голос Агенор.

- Принесу пожевать, когда будет готово! - крикнул вслед Эреду румяный и озабоченный Фага. - Если Медузой к тому времени не закусишь...

Мореходы рассмеялись, не подозревая, как близок Фага к истине.

Эред догнал Медузу уже в зарослях - сквозь стену листвы с трудом пробивались отсветы костров - и схватил его за руку.

- Ты!.. Ты!.. - рассвирепел тот. - На кормчего! Да видят боги.

Эред сдавил руку Медузы, приговаривая сквозь зубы:

- Я всегда молчал. Я всегда был покорен и покладист. Но сегодня... сегодня ты сожрешь свои сандалии вместе с ремешками и грязью на подметках. И поклянешься Ваалом, что никогда... никогда не причинишь зла Астарту.

Медуза рычал, повизгивал, бранился, затем вспомнил о ноже и выхватил его свободной рукой. Но Эред с такой силой тряхнул его за шиворот, что кормчий потерял всякую способность сопротивляться.

- Ладно, - прохрипел он, - пусти, я согласен... Больно! Да отпусти ты мою руку. Клянусь Ваалом, я все сделаю!..

- И сандалии съешь?

- Да! И сандалии!..

Эред оттолкнул его.

- Ешь.

Медуза лежал в траве без движения.

- Ты поплатишься, Эред, - прошептал он не шевелясь. - Видят боги...

Эред наклонился, нашел его ноги, рывком содрал сандалии, порвав при этом ремешки. Медуза охнул и проворно пополз на четвереньках на свет костров.

Эред засмеялся и забросил сандалии в море.

Отыскав Анада, он отправил его в лагерь и принялся осваиваться на своем сторожевом посту - огромном поваленном дереве, крона которого терялась где-то в темноте. Он расхаживал по стволу, поражаясь его размерам, нашел дупло: ткнул в темень мечом - оттуда вырвалась с жуткими воплями стайка каких-то зверюшек и рассыпалась по ветвям. Дупло походило на пещеру. Эред прикинул: здесь может спрятаться от дождя добрая половина экипажа биремы.

Устроившись на трухлявом своде дупла, он весь обратился в слух. С трудом пробивались сквозь зеленую стену леса голоса мореходов у лагерных костров. Более отчетливым был звук точильного камня о меч: кто-то с остервенением выправлял зазубрины на лезвии, получив, видимо, нагоняй за плохое состояние оружия от кормчего или от самого Альбатроса. Громко квакали лягушки. Кто-то постанывал и вздыхал в листве над головой Эреда. Кто-то плескался в темной заводи. Откуда-то из глубины леса прилетел протяжный угрюмый вой. Ночная птица? Слаженно пели неугомонные цикады. Во влажном остывающем воздухе носились крупные светляки, словно запутавшиеся в листве звезды. Пахло морем, гниющей древесиной, свежей травой, цветами. Малейшее дуновение бриза меняло запахи, приносило с острова новые, перемешивало их, насыщая ими липкую, тяжелую темень. Звуками и запахами ливийской ночи можно было любоваться, как красками моря на закате, как песнями Саркатра...

И вдруг сквозь восторг ливийской ночи пробилось острое чувство тоски. Эред вспомнил Финикию - и не закованные в камень пристани Тира, не сень храмов и не базарную толпу, а почему-то убранные поля ячменя, холмы, аккуратно разлинованные террасами полей, крестьянскую хижину на вершине холма, с увитыми виноградными лозами стенами и крышей. А рядом с хижиной старую, звенящую на ветру перистыми листьями, финиковую пальму, в тени которой такая же старая, усыпанная плодами, яблоня. Вдали - зубчатая гряда гор, разорвавшая синюю ткань неба... Эта волшебная картина, увиденная им в далеком детстве в окрестностях Тира, грезилась ему и в саманном жилище скифа, и в Бубастисской тюрьме, и в море... Эред тяжко вздохнул, глаза его повлажнели. Вдруг словно молния пронзила его мозг: а как же Агарь? Он о ней и не вспомнил?! И почувствовал себя прескверно. Попытался представить ее лицо и не смог...