Карантин - Грег Иган

А это, разумеется, не так.

Я приступаю к своим собственным опытам, не дожидаясь начала следующей серии экспериментов По Квай. Неизвестно, есть ли в этом смысл – ведь до сих пор самые яркие эффекты наблюдались именно в те дни, когда она успешно работала с модом чистых состоянии. Но попробовать не мешает. Если я не научусь подключаться к ее моду без ее участия, то у меня уйдут годы на освоение даже простейших фокусов, не говоря уж о дерзких взломах сейфов на другом конце города.

По Квай тренировалась на простейшей системе: смесь ионов серебра была тщательно подготовлена, чтобы сделать два возможных состояния равновероятными. Я буду работать совсем в других условиях, но по тому же принципу: взяв систему, которая обычно охлопывается в соответствии с хорошо известными вероятностями, попытаться повлиять на эти вероятности. «Гипернова» и «Фон Нейман» оснащены генераторами случайных чисел – действительно случайных, а не алгоритмических псевдослучайных. Это группы нейронов, балансирующих на фрактальном лезвии между срабатыванием и не-срабатыванием, беспорядочно замыкающихся, подчиняясь одним лишь межклеточным химическим флуктуациям, то есть, в конечном счете тепловому шуму. Если мне удастся нарушить равномерность распределения, внести в него любой сдвиг, перекос, это будет означать такой же успех, как в опыте По Квай с ионами.

Три ночи подряд я провожу, пытаясь воздействовать на случайные числа «Фон Неймана». Тщетно. Но этого и следовало ожидать, ведь кроме благих пожеланий, никаких средств управления модом у меня нет. Первая попытка победить физику оканчивается неудачей. От Лу помощи ждать не приходится, он и в глаза не видел описания интерфейса мода чистых состояний. Я принимаюсь усердно переводить разговоры с По Квай на интересующий меня предмет. Боюсь, что мой тон при этом подозрительно неестествен – не лучше ли было спросить напрямик? Она говорит:

– Ты же знаешь, что я не помню, как управляю этой частью мода. Я включаю блокировку схлопывания, а потом просто сижу и смотрю на ионы. Блокировка и выбор состояний работают независимо друг от друга, это две совершенно разные функции, хотя и реализованные в одном моде. Мод чистых состояний работает, только когда он размазан. А когда я тоже размазана, я, видимо, могу управлять этим размазанным модом. Но после схлопывания я забываю все.

– Но.., как же ты училась им управлять, если ничего не помнишь?

– Не все умения основаны на ситуативной памяти. Ты помнишь, как учился ходить? Конечно, мое умение воплотилось в какую-то нейронную структуру, но скорее всего в такой форме, которая недоступна сознанию в схлопнутом состоянии. Понимаешь, мод чистых состояний может работать только после размазывания, поэтому и нейронные структуры, образовавшиеся в ходе экспериментов, тоже, я думаю, в схлопнутом виде не работают.

– То есть когда ты размазана, ты знаешь, как управлять модом, но это знание недоступно тебе после схлопывания?

– Именно. Если знание записано в мозг в размазанном состоянии, то логично предположить, что и прочитать его можно только в таком же состоянии.

– Но как же информация о том, что происходит в размазанном состоянии, может сохраняться после схлопывания, если схлопывание уничтожает малейшие следы всех состояний, кроме одного-единственного?

– Не уничтожает! Это было бы так, если бы реализованные при размазывании состояния не взаимодействовали между собой – но мод как раз и позволяет им взаимодействовать. В этом нет ничего нового, половина решающих экспериментов на заре квантовой механики основывалась на том, что размазанная система сохраняет следы того, что она была размазана. Уже сто лет назад были известны неопровержимые свидетельства сосуществования множества различных состояний – дифракция электронов, голограммы. Вообще – любые эффекты интерференции. Например, старые фотографические голограммы получали так: луч лазера расщеплялся на два луча, один из них отражался от объекта, и картина интерференции фотографировалась.

– А какое отношение это имеет к размазыванию?

– Ты знаешь, как расщепляют один луч на два? Его направляют на лист стекла, покрытый тонким слоем серебра, под углом в сорок пять градусов. Половина света отражается вбок, а половина проходит насквозь. Но это не значит, что каждый второй фотон отражается – это значит, что каждый фотон размазывается в смесь двух состояний; в одном из них он проходит, в другом – отражается, и вероятности этих состояний одинаковы.

И если ты пытаешься проследить траекторию отдельного фотона, ты охлопываешь систему в одно из состояний и разрушаешь картину интерференции, то есть портишь голограмму. Но если дать лучам спокойно рекомбинировать, позволяя двум состояниям взаимодействовать, то получается голограмма – как ощутимое доказательство того, что оба состояния существовали одновременно.

Вот так же и взаимодействие между разными версиями моего мозга может оставлять какие-то записи о том, что происходило в период их сосуществования. Лазерная голограмма, если посмотреть на нее невооруженным глазом, выглядит как бессмысленная мешанина, никак не связанная с объектом, который она изображает. Такое изображение надо восстанавливать специальным образом. Точно так же и записи в моем мозгу непонятны мне, но размазанная По Квай способна их использовать.

Переварив это, я говорю:

– Хорошо. Но если «размазанная По Квай» может учиться чему-то, о чем ты и не подозреваешь, как тебе удается побудить ее узнавать именно то, что нужно тебе?

– Может быть, дело в том, что я вслух говорю, куда отклонился ион. Но скорее всего главное – просто очень сильно, отчаянно захотеть, чтобы опыт удался. Чем сильнее я этого хочу, тем больше версий По Квай в размазанном состоянии тоже будут этого хотеть – и в конце концов все они этого захотят. Иначе где же демократия? – Она говорит это шутливо, но лишь отчасти.

Я говорю:

– Наконец-то найден научный способ проверки серьезности намерений. Просто надо сосчитать, сколько твоих версий разделяют данную цель и сколько от нее отказываются.

По Квай смеется:

– Правильно. Так можно все свести к числам. «Я вас люблю так сильно, что.., минутку, сейчас подсчитаю чистые состояния...»

Дома, сняв настройку, я задумываюсь, насколько серьезны мои собственные намерения. Я категорически не желал ничего, что со мной происходило во время тех двух памятных переходов в размазанное состояние. А что сейчас? Лично я только о том и мечтаю, чтобы, украв описание мода, послужить истинному Ансамблю. Но как распределяются голоса после размазывания?

Я не занимаюсь самообманом; я сознаю, что мод верности сделал меня другим человеком. Но из слов По Квай следует, что вероятность тех квантовых состояний, где мод верности продолжает работать, велика». Размазывание может порождать десяток-другой виртуальных «я», у которых мод верности отказал, но у многих миллиардов он в полном порядке.

С другой стороны, я терял настройку при включенном «Н3», и мне являлась «Карен», хотя я ее не вызывал. В обоих случаях большинство должно было быть за поддержание статус-кво – тем не менее статус-кво был нарушен.

Что же все-таки происходит, когда я сижу в прихожей, размазываюсь и пытаюсь – или думаю, что пытаюсь – подчинить себе поток случайных чисел, которые выдает «Фон Нейман»? Ничего не происходит? А может, вспыхивает невидимая война между миллиардами возможных версий того, кем я мог бы стать? Генеральные сражения за мод чистых состояний – за супероружие, дающее власть над действительностью? После схлопывания я вижу одну и ту же ситуацию – патовую, но баланс сил может меняться незаметно, и «голограммы» в моей голове записывают все новые ходы...

Мысль о том, что я вызываю к жизни такие варианты себя самого, которые действуют вопреки моему желанию и ненавидят то, ради чего живу я, невыносима. Я стараюсь прогнать эту мысль, высмеять, счесть абсурдной. Но даже если она справедлива – что из того? Как я могу повлиять на исход этих битв? Как мне поддержать те отряды, которые остаются в тисках мода верности – то есть остаются верными мне?

Понятия не имею.

Я бросаю возиться с «Фон Нейманом». Есть что-то в высшей степени двусмысленное в том, чтобы воздействовать на нейроны в собственной голове. На барахолке рядом с моим домом я отыскиваю электронный имитатор игральных костей. Вся машинка размером с небольшую игральную карту, ее сердце – крошечный резервуар с несколькими микрограммами изотопа, излучающего позитроны, окруженный двумя слоями детекторов. Все это заключено в герметическую коробочку и абсолютно нечувствительно, как уверяет меня говорливый голографический информатор, к природным и искусственным помехам – дело в том, что ни одно внешнее явление не может быть спутано с характерной парой гамма-лучей, возникающей, когда позитрон аннигилирует внутри устройства. «Но если джентльмен предпочитает модель, более восприимчивую к разумным аргументам...»