Сыщица начала века - Елена Арсеньева

– Боже мой, – довольно равнодушно изрек Смольников, слегка приподняв брови. – Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный! Да неужто это и в самом деле вы, Елизавета Васильевна?! Глазам не верю! Кто бы мог подумать! Наша скромница, наша монашенка – и так разительно переменилась! Я был очарован, истинно очарован! Я не мог удержаться от того, чтобы не познакомиться с прелестницей как можно скорее…

Филя громко хрюкал на козлах.

Да они что, смеются надо мной, эти уличные хулиганы, эти охальники, как назвала бы их Павла?! Издеваются?! Ну так я им покажу, что не они одни издеваться умеют!

– Так это, стало быть, у вас такая манера ухаживать, мсье Смольников? – уничтожающе изрекаю я. – Грязные домогательства, вот что это такое! А если бы на моем месте оказалась невинная девица?!

– Что я слышу? – снова вскидывает брови Смольников. – Если бы на вашем месте оказалась… А разве вы – уже не невинная девица, Елизавета Васильевна?.. О, какой я недогадливый! Вы, видимо, возвращались со свидания, с любовного свидания? И потому оказали такое яростное, ожесточенное сопротивление мне? А, ну да, понимаю… Мои грязные, как вы изволили выразиться, домогательства могли бы стереть с ваших уст его пылкие поцелуи!

И он вдруг принялся с ожесточением отплевываться:

– Право, давненько не ласкал я женщину, которая до меня принадлежала другому! Фу! А ведь я брезглив! Исключительно из врожденной брезгливости и бросил шляться по публичным домам. И вот поди ж ты…

Бессмысленная, рассчитанная жестокость и чудовищная несправедливость этого оскорбления застигли меня врасплох. Все, на что я оказалась способна, это отвесить Смольникову пощечину. А потом… а потом, к стыду своему признаюсь, я разразилась рыданиями.

Увы, нервы мои оказались предательски слабы. На оскорбления негодяев нельзя обижаться, ведь они только доказывают свою подлую, гнусную природу, это общеизвестно, но я… но я не смогла сладить с собой.

Не стану задерживаться на подробностях этой унизительной сцены! Скажу одно: я рыдала так, что ничего вокруг не слышала и не видела, и лишь по истечении какого-то времени смогла воспринимать звуки окружающего мира. В основном эти звуки состояли из бессвязного, извиняющегося лепета товарища прокурора Смольникова, на котором, положительно, лица не было. Видимо, при всей своей бессердечности, он принадлежит к числу тех мужчин, которые не выносят женских слез. Я слышала, что некоторые дамы охотно пользуются этой слабостью своих мужей, женихов и прочих знакомых мужского пола. А что, если Смольников решит, будто я рыдаю нарочно? Ломаю перед ним комедию?

От этой мысли мои слезы полились с удвоенной силой. И Смольников не выдержал: ринулся спасаться бегством. Выскочил из повозки, крикнув:

– Филя! Отвези Елизавету Васильевну домой, а затем приезжай за мной в прокуратуру!

– Куда вы, ваше благородие?! – голосом потерявшегося ребенка завопил Филя.

– Некогда мне истеричным барышням слезки утирать! – выкрикнул Смольников на бегу. – У меня и без того дел по горло! Разве не слышал, что моего письмоводителя убили?!

– Как же не слышал! – прокричал в ответ Филя. – На куски беднягу разрезали да в рогожных кулях в поезде бросили!

Услышав это жуткое, потрясающее известие, я моментально перестала быть «истеричной барышней», и слезы, заливавшие мое лицо, словно ливни Всемирного потопа, иссякли в одну секунду.

– Что? – воскликнула я. – Сергиенко убили?!

Смольников замедлил свой бег по улице и повернулся ко мне.

– Смотрите-ка! – проговорил он не то с изумлением, не то с досадою. – Да вы у нас и впрямь судебный следователь! А я было решил – все-таки женщина!

Сама не знаю, какие чувства у меня вызвали эти слова. Не знаю – и думать о том не стану!

В два размашистых шага Смольников возвратился к пролетке и снова оказался рядом со мной – теперь, конечно, он сел на приличном расстоянии.

– Да, мы практически убеждены, что тот неизвестный, расчлененный труп которого нашли в поезде два дня назад, – письмоводитель прокуратуры Сергиенко. Его опознала квартирная хозяйка. Кроме того, совершены еще две знаменательные находки, – говорит он серьезно. – Но, думаю, об этом вы узнаете в прокуратуре. Туда нынче вызваны на совещание сыскные агенты из уголовной полиции, судебные следователи и прокурорские работники. Там вы и услышите о новых зловещих находках.

Нижний Новгород. Наши дни

Алена собрала в большой пакет недоеденные кусочки хлеба, огрызки огурцов и яблок, хвостики петрушки, пластиковые одноразовые тарелки и стаканчики, прихватила бутылки и пошла искать подходящую яму, чтобы захоронить там остатки пиршества. Следом Инна волокла кипу газет, ранее служивших скатертью. Проще всего газеты, наверное, было сжечь, однако Леонид уже рьяно тушил костер и никого к нему не подпускал.

Подходящая яма открылась метрах в двадцати от места пиршества. Она была почти до краев завалена осиновой листвой – вокруг почему-то росли исключительно осины.

– Очень странно, – пробормотала детективщица.

– Что именно? – с трудом фокусируя взгляд и не сразу справившись с непослушными словами, спросила подружка Инна.

– Да вот эти листья. Почему они все в яме? Почему их нет на земле?

Совершенно дурацкий вопрос. Алена задала его, если честно, лишь бы что-нибудь сказать. Отчего-то ей вдруг стало так страшно, так… жутко, словно из этой ямы вдруг подул на нее ледяной, губительный ветер, словно в ней пряталась вечная, беспросветная, леденящая душу ночь.

Вон там, под этими осиновыми листьями.

По-хорошему, надо было ни о чем не спрашивать, не задаваться дурацкими вопросами, а просто сбросить в яму мусор и газеты – и уйти подобру-поздорову, вернуться домой, сесть к компьютеру…

Нет же! Нет, она задумалась – и испортила себе жизнь. Да ладно бы только себе, а еще скольким людям!..

Горе от ума – вот как это называется.

А ведь начиналось все просто сказочно!

– …Ну и кто, интересно, будет разжигать костер? – спросил Леонид.

Алена растерянно хлопнула глазами. Отчего-то она полагала, что это сугубо мужское дело, однако перед ней стоял мужчина, который был уверен в обратном.

А впрочем, тут же сказала она себе, должен же у человека быть хоть один недостаток! Сорокалетний Леонид Тюленин – практически совершенство! Профессор радиофизики, а заодно – непревзойденный знаток славянской мифологии и автор трех книжек на эту тему. Он весел, приветлив, хорош собой, пишет стихи и музыку, а также потрясающе играет на гитаре и поет: как песни собственного сочинения, так и популярные романсы, блатные и туристские. У него легкий и веселый характер, и, по мнению Алены, ее подруге Инне невероятно повезло с мужем. Строго говоря, по мнению Алены, точно так же невероятно повезло с женой и Леониду, потому что более умной женщины, чем Инна, наша писательница в жизни своей не встречала.