Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Витальевич Гронский

и то, что различие между группами в уровне активности и состояния здоровья было зафиксировано и через 1,5 года. Однако здесь важно учитывать, что участники экспериментальной группы после окончания эксперимента продолжали контролировать решение повседневных жизненных вопросов.

Были проведены и другие эксперименты с участием людей. В одном из опытов было установлено, что переполненный лифт субъективно воспринимается как более свободный и вызывает меньшую тревогу у тех пассажиров, которые стоят ближе к панели управления. В другом исследовании две группы испытуемых должны были решать задачи при сильном шуме: одна из них никак не могла влиять на шум, другой же было сказано, что они смогут отключить звук в любой момент, но их просят не выключать его, если они еще могут терпеть. Вторая группа справилась с заданиями намного более успешно, хотя почти никто шум не отключал.

Селигман пришел к выводам, что выученная беспомощность формируется у человека к восьми годам и отражает его веру в степень эффективности его личных действий. Он указывал на три источника формирования этой модели поведения: 1) личный опыт переживания беспомощности; 2) опыт наблюдения беспомощных людей; 3) отсутствие самостоятельности в детстве.

Если возвращаться к нашей теме, то народам России в 20 веке пришлось пережить чудовищный по своей жестокости террор большевиков, беспрецедентные по своим масштабам и непредсказуемости сталинские репрессии, быть свидетелями подавления «демонстрации семерых» против вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году и наказания других несогласных, которые произошли уже после так называемой «хрущевской оттепели» с ее кажущейся либерализацией общественной и политической жизни, чувствовать надзор со стороны комсомольских, партийных органов и КГБ. Все это приучило граждан к пассивному безропотному повиновению власти даже на рефлекторном уровне, когда любое возмущение, в принципе, воспринимается как совершенно бессмысленное и бесполезное.

Синдром выученной беспомощности собственно объясняет, почему так быстро угасли протесты 2011–2012 годов. Непосредственно после думских и президентских выборов мало кто сомневался, что они были сфальсифицированы, многие, в том числе не участвовавшие в публичных акциях, чувствовали возмущение и недовольство, а рейтинг Путина был невысоким. Но, как известно, первоначальный протестный энтузиазм быстро сменился разочарованием и апатией. Это произошло несмотря на то, что методы борьбы с протестующими, если сравнивать их с методами многих других автократических диктатур, отнюдь не были экстремально жестокими. В основном они выражались в избиении отдельных активистов, проведении обысков с целью устрашения, массовых задержаниях участников протестных акций в Москве. Несколько позже были осуществлены несколько показательных политически мотивированных уголовных процессов против нескольких участников акции на Болотной площади и нескольких видных оппозиционеров. Этого оказалось достаточно для того, чтобы в сознании множества людей замаячил призрак сталинизма, прочно запечатленный в памяти общества. Также психологически понятно, что если насилие и преступления в обществе совершаются постоянно и человек не может противостоять им, он начинает воспринимать это как данность, с которой бесполезно бороться, и старается просто ее не замечать. Этим можно объяснить равнодушную реакцию российского общества на нарушение прав людей и произвол со стороны органов власти.

Далее мы рассмотрим, с помощью каких механизмов негативный опыт может передаваться от родителям к детям начиная с раннего детства и воспроизводиться в следующих поколениях.

Трансгенерационная передача травматического психического опыта

Активный интерес к проблеме межпоколенческой передачи[104] психической травмы возник в 60-е годы 20 столетия, когда клиницисты обратили внимание на то, что большое количество детей, родители которых пережили холокост, нуждаются в психологической помощи. У них возникали различные психологические проблемы, связанные с идентичностью, а также симптомы, напоминавшие последствия травмы, как будто бы они сами пережили ужасы холокоста. В связи с этим была выдвинута гипотеза, что экстремальный травматизм может передаваться от поколения к поколению. Дети выживших, которые сами никогда не встречались с ужасами, пережитыми их родителями, не догадывались, что заставляло их страдать, хотя и связывали свои тревоги с тревогами родителей. То есть они как будто бы присвоили себе часть их переживаний. Это явление было охарактеризовано как передача психической травмы от родителей детям.

Передача травматического опыта может быть вербальной, невербальной и сочетанной. Невербальная передача, скорее всего, является более неблагоприятной, так как затрудняет сознательную рефлексию опыта.

Что касается вербальной передачи, то родители, бабушки и дедушки стараются передать будущим поколениям опыт, который, с их точки зрения, поможет выживанию в мире. Что касается брежневского периода Советского Союза, то типичными родительскими посланиями были фразы «не высовывайся», «никому не говори, что ты думаешь» и т. п., а также истории о репрессированных родственниках в сталинский период. Что касается меня, то в нашей семье неоднократно рассказывали историю про моего неродного дедушку, рабочего по специальности, который получил десятилетний срок за то, что в каком-то питейном заведении назвал Сталина дураком.

Как известно, благодаря наблюдениям психологов, ребенок намного более чувствителен к невербальным посланиям своего окружения, которые, в отличие от взрослого, чутко распознает. Психоаналитики полагают, что эти невербальные послания формируют его психологическое наследство, которое в будущем будет определять его поведение в различных жизненных ситуациях. Если эти послания были пугающими и травматичными, то они не интегрируются в личность и становятся фрагментированным чужеродным телом. Далее рассмотрим основные типы травмирующих невербальных посланий.

Одной из самых сильных травм, которую переживали дети жертв государственного террора в раннем возрасте, это эмоциональное отсутствие матери, несмотря на то что физически она и находилась с ребенком. В начале 80-х годов такая ситуация взаимодействия матери и младенца была названа комплексом мертвой матери. Психоаналитики обнаружили, что эмоциональное состояние, которое устанавливается у ребенка в ранних отношениях с его матерью, является базовым, и на его основании у него складываются дальнейшие отношения с другими людьми. В случае комплекса мертвой матери из-за депрессивного состояния у матери уменьшен интерес к ребенку, соответственно, она не может понять его нужды и ответить на них. В результате у ребенка развивается депрессия из-за того, что мать не замечает его. Это приводит к серьезным изменениям в психике, которые впоследствии проявятся в его жизни в виде страха перед людьми, обесценивания их и потере отношений с ними. Немецким психоаналитическим Обществом (DPV) с 1997 по 2001 год было проведено комплексное обследование пациентов, прошедших психоаналитическое лечение. Самой распространенной судьбой травмированных в детстве пациентов в выборке оказалось взросление под присмотром депрессивной матери (63%)[105]. Один из исследователей этого проекта М. Лейцингер-Болебер подчеркивает, что ребенок в состоянии пройти ранние стадии саморазвития «достаточно хорошо» только в том случае, если обладает опытом надежного и последовательного понимания его влечений, импульсов и аффектов со стороны первичного референтного лица. Депрессивная или эмоционально отстраненная мать не в состоянии