Большая Красная Кнопка - Макс Острогин

– Что говорилось?

– Ничего… просто…

Я быстренько взглянул на Егора. Знает что-то, как я и думал. Недаром так на четвертый этаж устремлялся.

Ну, пускай, все равно проговорится.

Егор подошел к скелету, сунул палец в дырку в черепе, повертел. Родственные чувства. Хотя вряд ли это его прадедушка, он же спасся.

– Родственник? – спросил я.

Егор помотал головой.

Стеллажи. Перегораживают почти половину комнаты. Узкие, сдвигающиеся по специальным полозьям, на каждом стеллаже коробки, в них кассеты. Маленькие и много. Я видел кассеты у Петра, те были гораздо больше этих, раз в пять. Видеоплеера у нас не было, и узнать, что на этих кассетах записано, мы не могли, зато Петр научился добывать из кассет пленку и вплетать ее в веревки, тем самым увеличивая крепость на разрыв.

Коробки не простые. Сначала мне показалось, что они склеены из картона или из тонкого пластика, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это и не картон, и не пластик. Вещество, из которого изготовлялись коробки, походило на мягкую толстую резину. Я осторожно снял крышку. Поролон. Или что-то вроде, упругое и синее, с прямоугольными норками для кассет. Коробки закрывались плотно, кассеты выглядели как новые. Обилие их немного перепугало, просмотреть все это богатство не хватит никакой жизни, я слегка загрустил. Выручил Егор, наверное, у него на самом деле в роду имелся дельта-оператор, или как там они назывались.

– Надо по датам искать, – сказал он. – Последний месяц…

Он принялся искать последний месяц, я продолжил осмотр. Нашел туалет и помывочную, а в ней еще один мертвец. Этот, кажется, пытался скрыться и умудрился залезть аж под ванную, но его достали и там, пристрелили.

Появился Егор.

Он тащил две коробки, пнул стену, шмякнул коробки на пол. Обгорелые. Видимо, из огнемета фыркнули – все кассеты были сплавлены.

– Последние полгода спалили, – сказал Егор. – Но не все, смотри.

Егор перевернул коробку, аккуратно разрезал дно, расковырял мягкую пластмассу и достал несколько кассет.

– Сверху пластмасса сплавилась, снизу кассеты сохранились. Надо остальные проверить…

– Я сам. А ты пулемет лучше проверь.

– Зачем тебе пулемет?

– Пули метать буду. Вперед.

Егор поплелся за пулеметом, я уселся рядом с елкой и принялся вскрывать коробки. Их оказалось двенадцать, я достал из них тридцать с лишним кассет. Причем отличной сохранности – сплавленная пластмасса перекрыла воздух, даже пыли внутрь не попало. Наверное, все-таки не огнемет, плеснули горючкой, вот и все. Выстраивал кассеты в башню, как кубики.

Нога болела не переставая. Приходилось терпеть. Я отвык терпеть, вериги хранились в серебряной коробочке. К тому же я прекрасно разбирался в боли – боль, клевавшая мою ногу, была нехорошей болью.

Надо что-то придумать. Одно дело – пожертвовать пальцами, совсем другое – ногой. Без ноги у нас не жизнь, я-то знаю. Можно выпарить мочу, обмазаться, только для этого надо целый день пить много чистой воды. И не болеть. То есть моя моча совсем не подойдет, а воспользоваться услугами Егора я не мог. Я старше его, я его начальник, я не мог мазаться его мочой.

Появился Егор.

– Пулемет исправен, – сообщил он. – Патронов три коробки, ничего не израсходовали. Порох мог сдуться. А это что? – Егор указал пальцем на снегового. Он сделал это чересчур безразлично, и я понял, что со снеговиком что-то не так.

– Снеговой. Снеговик то есть. Человек изо льда. Раньше ими детей пугали.

– Я думал, это неправда…

Егор подошел к снеговику, потрогал его за нос. Мне почему-то представилось, что он сейчас оторвет снеговику голову, но Егор всего лишь постучал по нему пальцем. Звук получился пустой.

– Снеговик, – сказал он задумчиво.

Достал будильник. Я заметил, что раньше Егор хранил будильник в рюкзаке, теперь стал носить его в кармане. Маленькое безумие. Фобия, кажется, это так называется. Или филия. Точно не помню. Я вот вериги носил, тропари читал, большую к этому чувствовал приверженность. А Егор любит будильники. Свалить бы отсюда. Подальше. Ото всего. Как мне надоел запах пороха…

Как мне надоел холод!

Или жара. Когда трудно дышать, дым разъедает глаза, а гарь навсегда оседает в легких. Или сырость, от которой начинает гнить за ушами.

Вши, они заводятся от каждого дуновенья.

Еда, она всегда воняет железом. Потому что это консервы столетней давности, и иногда по вкусу трудно понять, где мясо, а где жесть.

И безнадега. Такая, что иногда трудно передвигать даже ноги.

– Уже девять вечера, – сказал Егор.

Девять вечера. Время зажигать камин и варить в кружках какао, посыпать его тертым шоколадом.

– Тогда спать, – сказал я. – Егор, закрой дверь, проследи, ладно…

– Алиса не пришла.

– Алиса не пропадет, закрывай дверь.

– Как скажешь.

Егор отправился закрывать дверь. Я забрался в дальний угол, между двумя стеллажами, лег на пол лицом в бетон. Надо снять ботинки. Вообще-то спать босиком нельзя. Потому что в любой момент придется вскочить, придется бежать по стеклу, крошеному кирпичу и ржавым гвоздям.

Плевать. Я устал. Не хочу терпеть. Я сел и принялся расшнуровывать ботинки. Ноги воняли, в правом ботинке кровь. Кровь лучше, чем гной, может, еще зарастет.

Размотал портянки, лег на спину.

Уснул.

Там, на Варшавской, Серафима показывала мне книжку. Про то, как расширить пространство сна. Мне тогда это очень понравилось – весь день носишься, кого-то там убиваешь, или тебя убивают, поочередно, и тяжело, аж зубы крошатся. А ночью ложишься спать и отдыхаешь на каком-нибудь пляже, или плывешь на яхте через море, или луг зеленый – у нас нет никаких лугов, все заросли лесом. А на следующую ночь включаешь другое пространство – и так далее. Я попытался научиться этой технике, но у меня совсем ничего не получилось. Не так все развернулось. Вместо приятных пляжей и чистой воды мне стали сниться чудовища, новые и изощренные, и все они хотели жрать. Расширилось не пространство отдыха, а пространство кошмара.

Разбудил меня звонок. Будильник. Он подпрыгивал, бодал стену, невыносимая вещь. Какое счастье. Что ночью никто не пытался вломиться. Не было никаких сил защищаться. Сдохнуть. Сейчас бы шоколада, он улучшает настроение…

Пошевелил ногой. Не больно. Нога распухла, но не болела. Башня из кассет за ночь разрушилась. Наверное, опять землетряс.

– Мне мама снилась, – сказал Егор. – Я ее совсем не помню, а сейчас вдруг приснилось. Тебе мама снится?

– Мне мертвецы снятся, – признался я. – Приснятся – и стоят, смотрят. Я думаю, что это все те, кого я убил. Много слишком. Ждут, твари.

Я попробовал надеть ботинки. Не лезли. За ночь ноги распухли и не входили в обувь. Я отвалился на спину.

– Что? – спросил Егор.

– Ничего. Не надеваются.

Егор промолчал. Мне неприятно было, что он видит меня почти в беспомощном состоянии.

– У тебя была мама?

– Наверное, – ответил я. – У всех есть, только не все помнят. Я не помню.

– Я тоже.

Егор принялся заводить будильник. Бережно, прикладывая его к уху.

Я лежал, прижимаясь затылком к полу. Плохо. Больно. Не в ноге, вообще. Не в первый раз. Жалость. Мне стало жаль. Себя, и Егора, и всех, кто остался, и кто еще будет, и Алису. На самом деле жаль.

Нам-то это за что? Грехи отцов, так, кажется. Они нагрешили так много, что хватит нам всем.

Жаль.

Сострадание.

Забавно. Год назад я был другой. Бестрепетный. Руки твердые. Сердце твердое. Сам здоровый. Праведный. Наверное, здоровье телесное как-то отрицает в человеке сострадание. Пока у него самого ничего не заболит, он так и не поймет.

Захотелось закурить. Никогда не курил и не пробовал даже, а тут что-то захотелось. Возраст.

Ботинки пришлось снова разрезать, правый, уже и без того изуродованный, в двух местах. И перемотать проводом. Стал похож на оборванца, ничего, переживем, перетерпим.

– Нужно электричество, – сказал я. – Как твой папка собирался добывать электричество? Велосипедным способом?

– Не, из батарей. На улице полно машин, в некоторых аккумуляторы… В новых машинах, на электромоторах которые. В них аккумуляторы на медленном топливе. Большинство давно протухло, но некоторые еще пригодны, мы проверяли. Исправные надо разыскать, потому что техника работает от батарей.

Остаток дня мы собирали эти батареи. Возле телецентра валялось много машин, почти все в плохом состоянии. Аккумуляторы размещались под задними сиденьями, и достать их было сложно, приходилось курочить салон и двери. Сами батареи тоже тяжелые, даже вдвоем выдрать непросто, с восьмого раза только. А как достанешь, молотками по ней, по каждой не меньше пятнадцати минут и с постоянным усилием. После чего Егор цеплял к контактам крокодилы и щелкал ими друг о друга. Если проскакивали искры, батарея подходила, и мы волокли ее на четвертый этаж. Если искра высекалась слабая, мы лупили аккумулятор еще пять минут, после чего отправлялись к другой машине.