Мертвецы не танцуют - Острогин Макс

Острогин Макс

Мертвецы не танцуют

Глава 1. Землетряс

Винтовка сработала непривычно мягко, почти без отдачи, почти без звука. Негромкий шелест. Точно в левое плечо, не мне, тетке. Тетку развернуло, секунду она пыталась балансировать, размахивала сумкой.

Интересно, ее с сумкой, что ли, похоронили? Чего она ее таскает-то? Вроде вполне мреческая тетка, почерневшая, подгнившая, заросшая этой паскудной мертвецкой коростой, а с сумкой. Нашла, видимо, где-то. Шла себе дохлая, вдруг видит – сумка, ну и взяла. Рефлекторно. Иногда такое случается, сам видел. Мрец с костылем. А другой с велосипедом, я его даже за человека сначала принял – идет человек, велосипед рядом с собой катит. Я к нему познакомиться, а он как кинется. Велосипед, значит, как маскировку использовал, хитрость проявлял. Хотя, может, он раньше велосипедистом был знаменитым, раньше люди на велосипедах только так гоняли…

Тетка с сумкой не удержалась, сорвалась в провал. Жаль.

Патрона жаль, на мреца – и целый патрон! Расточительство. Хотя плевать, у меня этих патронов… Четыре ведра.

Простые. Трассеры. Разрывные. Бронебойные. Это чтобы не скучно, это чтоб весело. Я тут уже неделю сижу, дежурю. Погань лезет и лезет, а я стреляю и стреляю. Тоска, поэтому разные патроны и использую. Вот, к примеру, разрывной. Здесь надо подкараулить, пока тварь не подберется к провалу поближе, и только тогда стрелять. Башка у мреца в клочья, а сам он аккуратненько в яму, хорошая работа.

Или трассер. Трассером красиво. Видно, куда стреляешь, можно даже в прицел не смотреть, трассеры я больше всего люблю.

Или бронебойный, с сердечником. Им легко сразу нескольких завалить, главное, подловить, пока они на одной линии расположатся – бац – и сразу три штуки. Хотя обычно только первый успокаивается окончательно, остальным кому руку, кому ногу отрывает, мерзкое зрелище получается. Потому что шевелятся. И мрецы, и руки-ноги ихние. За день набьешь сотню, а они шевелятся, скребутся, аж тошнит, вечером приходится идти к провалу, чистить, чтобы не скапливались, огнеметиком.

Они на той стороне беснуются, до меня добраться стремятся, а я на этом берегу. И с огнеметом. Плюк. Смесь тоже беречь нечего, Петр ее много наварил. Вот я и не берегу, поливаю щедро. От огня они бегать начинают, не любят огонь, как и любая погань. Туда-сюда, туда-сюда, друг о друга стукаются, в провал проваливаются. Вообще мрецы хорошо горят. Утром, когда прихожу, один пепел остается, да и тлеет еще кое-где. Ими, наверное, печь топить можно. Вот если не думать, что это мрец, а думать, что полено. Надо предложить проект Япету – топить мрецами. Только топить у нас нечего, все на электричестве…

Девять.

И снова в провал. Непонятно, мужик или тетка, старый уже мрец, мумифицированный. В ногу ему, в колено, сразу в ров полетел.

Вчера сорок шесть штук подбил. Из винтовки все, из карабина я по этой погани не стреляю, не достойны они. Винтовкой обхожусь, не скучно.

Тут у нас постоянный пост, засечная черта. Постепенно зачищаем территорию, огораживаемся. Провалы, машины, в домах двери завариваем, ловушки устанавливаем, баррикады. Тут самое важное – чтобы естественно все это выглядело, будто само оно образовалось. Чтобы человеческое отребье не лезло. А погань, конечно, пробирается, но немного. Так что днем вокруг Варшавской разрешается даже немного погулять. Особенно если стрелки на постах.

Порядок. Хоть какой-то.

Был.

До прошлой недели.

Неделю назад к северу от нас проревел торнадо. Небо загустело, почернел воздух, и в молниях и грохоте сатана явил свой разрушительный палец. Серафима отмечала – четыре километра прошел, с востока на юго-запад. Снес два квартала. Ну, и кладбища причесал. Два. Ободрал весь верхний слой. И теперь они бродят. Много, сотни, может, тысячи удивительно хорошо сохранившихся мрецов. И все прут, чуют мясо.

А я их отстреливаю. Возле провала. Улица тут широкая, провал чуть наискосок, глубокий, метров двадцать. Я на кране сижу. Рядом к недостроенному дому прицеплен кран, в кабине оборудован пост. Ничего, уютно, запросто дней пять продержаться – даже диван кто-то втащил, что удобно, – сиди на диване, постреливай.

Провал как на ладони, и едва поганец приближается к краю, я его успокаиваю. С одного, разумеется, выстрела. И летит он в яму. А я в журнал записываю – Япет велит учет производить для научных целей.

Десять.

Сразу двоих, но записываю как одного.

Серафима вчера приходила, стрелять училась. Встала возле провала и давай палить из автомата. Два диска расстреляла, набила кучу, ко мне забралась с довольным видом, учись, говорит, как надо, сразу полсотни штук Дура. Сегодня тоже прийти грозилась, отрабатывать стрельбу с обеих рук.

Ну пусть приходит, все веселее. Болтает много, анекдоты рассказывает, увлечение у нее такое – анекдоты сочинять. Несмешные, кстати.

Одиннадцать.

Двенадцать, тринадцать, еще два выстрела.

Я высунулся из кабины.

Вспомни Серафиму – она тут как тут. С пистолетами. Вся просто увешана пистолетами, наверное, по-оружейки приволокла.

Рукой мне помахала – и к провалу. Мрецы почуяли, оживились, стали поближе подбираться, а что, в Серафиме килограмм, наверное, пятьдесят, ценный продукт.

Мрецы наступали, Серафима дождалась, пока они не подойдут к краю провала, выхватила пистолеты, заорала что-то воинственное и начала отстрел. Дура.

Бестолковое занятие – стрелять вот в упор, да еще по почти неподвижным мишеням. Тупой и бессмысленный расход патронов, мне совсем не нравится, один выстрел, один труп, так всегда Гомер говорил.

Я старался сначала всего этого безобразия не замечать, но Серафима развела настолько оглушительно беспорядочную стрельбу, что у меня голова заболела. Даже Папа недовольственно мяукнул. Я плюнул и полез вниз.

Серафима упражнялась. Довольно неуклюже. Старалась стрелять из-за спины, из положения лежа, на звук. Грому много, толку мало.

– Ну как? – поинтересовалась Серафима, когда я подошел. – Шестнадцать штук уже завалила.

– Бестолковое занятие, – сказал я.

– Почему же? Сокращаю численность – это полезно.

– Это бесполезно. Трупов на каждом кладбище по несколько миллионов. Разной степени разложения. На всех патронов не хватит.

– Ты это Япету скажи.

– Я говорил, он не слушает.

– И правильно делает.

Серафима застрелила длинного мреца, никогда таких длинных не видел, две пули ей понадобилось, перерасход.

Неприятно все-таки. Когда они вот, в пяти метрах. И вонь слышно, и зубы видно – ногти, зубы и волосы продолжают расти. У некоторых. Хорошо хоть прыгать не умеют.

– Правильно делает, – повторила Серафима. – Тебя слушать… Неизвестно, что ты за человек пока, чтобы тебя слушать… А правда, что ты с навкой гулял? Говорят, у вас любовь…

Серафима захихикала, мне немедленно захотелось столкнуть ее в ров. Но я только сказал:

– Дура ты.

– Ага, дура… А правда, что она тебя тоже? Ну, типа, любит?

– Я же говорю – дура. Ты дура.

– Ага. Говорят, что она тоскует без тебя. Когда ты уходишь, она на стены кидается. Любовь, точно. Чудовище и красавец!

Едва не замахнулся. Честно, еще бы секунду, и влупил бы ей, прямо в лоб, в лобешник..

– Спокойно, спокойно! Это так трогательно, что я не могу просто.

Серафима снова стала стрелять. Пистолеты дергались у нее в руках, кисти слабые, никуда не годится. Но попадала. В упор любая дура попадет.

Патроны закончились, она спрятала пистолеты и достала револьвер. С коротким стволом, черный. Я позавидовал, сам давно хочу себе револьвер, даже у Петра одна рухлядь, а самоделку не хочется.

А у этой есть.

– Говорят, ты и сейчас к ней ходишь…

Бук Револьвер звучал совсем по-другому, серьезнее. И убойнее, мрецов отбрасывало на несколько метров, видимо, Серафима подточила пули.

– Говорят, ты ее выкрасть два раза пытался…

– Такие же дуры, как ты, и говорят.

Я разозлился и направился обратно, к крану. Зря она приперлась, только настроение портит. Бестолковая. Все они тут бестолковые, один другого хуже. Но эта Серафима… И чего она ко мне привязалась?

Мяв. Папа мяучил. Громко. Отрывисто.

– Кошака пора кормить, – усмехнулась Серафима. – Скорее, а то он тебе в ботинки нагадит!

При чем здесь ботинки? Нет, все же дура…

И тут же звук. Протяжный и страшный, как будто со всех сторон, и с неба, и из-под земли.

Я остановился. Оглянулся.

Мрецы замерли. Окоченели, как-то головы наклонили. Тоже, что ли, слушают…

Серафима перестала стрелять. Отбежала от провала. Ко мне поближе.

– Опять смерч, что ли… – перезаряжала револьвер. – Вот привязались… Про дожди из мертвецов слышал?

– Нет.

– А они бывают. Шнырь рассказывал. Один смерч разрывает кладбище, труперы вылезают, а другой их подхватывает. А потом они сыплются. Здорово?

– Здорово.

– А правда, что Петр за твой «Эндфилд» предлагал любую пушку, какая у него есть?