Твой образ (сборник) - Светлана Ягупова

С детства я был сладкоежкой и, увидев бахчисарайских мальчишек, жующих казинаки, забежал в продуктовый. Потом мы мчались по шоссе в пестроте летящих огней мака по обеим сторонам дороги. Полуоборотом головы я то и дело требовал у сидящей сзади Саши восточную сладость, от которой до сих пор горечь во рту. По кусочкам заталкивала она в мой рот плитку из прессованных в сахаре семечек подсолнуха, пока это ей не надоело. Я получил легкий пинок в спину и недоуменно затормозил. «Садись сзади и лопай, а я порулю», — сердито сказала она. Я немного учил ее водить, это получалось у нее совсем неплохо, но уже начинался курортный сезон, дорога была загружена, и я не сразу решился исполнить ее прихоть. Сейчас мне кажется, что она прямо-таки насильно согнала меня с сиденья и умостилась за рулем.

Мы мчались по шоссе, и на нас оглядывались — таким эффектным водителем была Саша. Я летел и думал о своем везении — отхватил лучшую девушку курса!

А потом все было так, как я рассказывал Ирине: мотоцикл не вписался в резкий поворот и налетел на бетонное ограждение, за которым была пропасть…

И вот Саша, живая, невредимая, сидит напротив и разговаривает со мною.

— Как там мои родители?

Что я мог ответить? Что ни разу не навестил их, да и к ней-то пришел лишь пару раз? Смотрел я на нее и не понимал — то ли сплю, то ли грежу наяву. И зачем она явилась?

— Ты сам вызвал меня, растормошил своей памятью и воображением. Слава Птичкин сказал бы: все объясняется магнитным полем. Помнишь, о чем бы ни шла речь, он все относил к влиянию магнитного поля. В его представлении это была какая-то волшебная палочка, открывающая любую таинственную дверь. Кстати, как он поживает?

«Года два назад встретились возле театра. Он шел с женой и дочерью лет четырнадцати. Девушку зовут Сашей, в память о тебе» — хотел было сказать я, но язык прилип к гортани.

— Это он сам признался или твои догадки? — прочла мои мысли Саша.

«Сам».

— А ведь ты вычеркнул меня из своей жизни, — донеслось из тумана. Саша сняла шлем, пригладила челку, и от этого живого жеста мне стало еще более не по себе. — Ты живешь так, будто меня никогда и не было. Я и все, кого уже нет, — на самой дальней периферии твоего сознания.

«А как должно?»

— Должно считать нас временно ушедшими. И не говорить всегда лишь в прошедшем времени: «Я знал такую-то…» Надо: «Я знаю ее, его…»

«Не совсем понятно».

— Но ведь это просто. Считай, что мы попали в беду, из которой рано или поздно нас должны вызволить.

«Кто?!»

— Люди. В полную меру осознавшие, что такое смерть.

«И что же это, по-твоему?»

— Самое великое унижение личности. И еще — забвение. Пока хоть кто-нибудь помнит, есть надежда вернуться. Это не метафора.

«Тогда мистика. И то, что я вижу тебя, разговариваю с тобой — тоже мистика. Так это называется в нашем реальном мире».

Саша улыбнулась, отчего на ее левой щеке проступила ямочка.

— Мистикой часто называют то, чему не могут пока найти объяснение.

«Уж не хочешь ли ты уверить меня в том, что продолжаешь существовать в каком-то потустороннем мире?»

— Если в твоем представлении память — это потусторонний мир, пусть будет так.

«Память… Организация и сохранение прошлого опыта. Память сенсорная, эмоциональная, образная, словесно-логическая. Долгосрочная и кратковременная. Наследственная. Память привычки, память духа».

— Да. Память духа.

«Выходит, память духа — это какое-то иное пространство, откуда ты чудесно материализовалась, чтобы побеседовать со мною?»

— Неважно, как это называется. То, что ты сумел разглядеть меня в тумане — свидетельство деятельной силы твоей памяти.

«Скажешь, в этом роднике и впрямь вода Мнемозины?» — мысленно выдавил я с усмешкой.

— Родник. Горы. Горелый лес. Особое место.

На моих глазах Саша медленно растворилась в тумане-облаке, подхваченном и унесенном в глубь леса порывом вновь прилетевшего откуда-то ветра.

Голову будто обручем стянуло. Ломило виски, во рту пересохло. Опираясь о сук, я встал, сделал шаг и вскрикнул от боли в ступне.

Три дня провалялся я в постели с температурой под сорок. В палату то и дело заглядывали Настя с Валентиной, приносили мед, лимоны, укладывали грелку в ногах.

Я горячечно размышлял о встрече в лесу. Было ли это на самом деле или пригрезилось? Если это бред, то и бабушка, материализованная Настиным взглядом, тоже плод моей горячки. Но ведь я заболел позже, а до этого читал Настин дневник…

— Мы ходили за Горелый лес вдвоем? — исподтишка поинтересовался я у девочки.

Она как-то странно взглянула на меня и ответила:

— Мы были втроем.

— А Валентина ездила домой? — пошел я на хитрость.

— Ездила, — кивнула Настя и добавила: — А потом и я поехала,

— Ничего не понимаю. Выходит, и ты, и твоя бабушка, которую ты так чудесно оживила, приснились мне? — пробормотал я.

— Почему же? Я и впрямь показывала свою акварель. — Настя быстро отвернулась, но я успел уловить легкую улыбку на ее губах.

— Речь о той, из воздуха… — настойчиво напомнил я. — Ну а дневник имморталистки тоже причудился?

— Нет, я упоминала о нем, когда вы косвенно обозвали меня считающей лошадью.

Я облегченно вздохнул — хорошо, что не знает о моем любопытстве… И сказал напрямик:

— Но ведь это же было на самом деле: трое всадников, ты сидишь на валуне, из воздуха появляется бабушка…

Она загадочно промолчала, поправила сбитое у меня в ногах одеяло и вышла, а передо мной в подробностях выплыло туманное утро, из которого так невероятно появилась Саша Осокина, чтобы напомнить о себе и о всех, кого я потерял.

Через неделю срок путевки кончился, и я уехал домой.

Ветер набирал силу. В доме было тихо, лишь из детской доносилось бормотанье сына, пересидевшего у телевизора. Надо бы запретить ему вечерние бдения.

Я перелистал страницу маминого альбома и вложил туда свой поминальный список. Пусть лежит — все равно до лета еще далеко.

1985 г.

Твой образ

1

Природа щедра на выдумку. Однако то, что она подбросила Виталию Некторову, наводит на мысль о легковесной расточительности ее фантазии. Хотя, как знать. Может, и здесь ею владел особый замысел.

Случись подобное с кем другим, все приняло бы иную окраску, хотя и не устранило бы сложностей — они еще более углубились оттого, что Некторов был из породы везучих. Бегал ли с мальчишками наперегонки, гонял ли мяч или стрелял в тире, удача следовала за ним по пятам. В восемнадцать лет он выиграл в лотерею «Москвич», а в двадцать три стал чемпионом области по шахматам и настольному теннису. Когда же заметил постоянную легкость своей руки, навсегда отказался от состязаний, скучно предвидя успех.

А удача продолжала бежать за ним преданным щенком. Яркая внешность былинного богатыря: внушительный рост, русые волосы до плеч, с синим блеском глаза — все это без труда распахивало перед Некторовым любые двери. И науки давались ему успешно: с отличием закончил мединститут, работал на кафедре известного нейрохирурга Косовского.

Словом, Некторов был из тех, кому не надо вставать на цыпочки, подпрыгивать, чтобы достать желаемый плод, — только протяни руки. А если к перечисленным достоинствам прибавить еще и галантное отношение к женщинам, то можно понять тех, кто украдкой или явно вздыхал о нем.

Вероятно, постоянная удачливость и воспитала в Виталии характер легкий, веселый, открытый. Все его существо, казалось, излучало флюиды счастливого человека, и там, где он появлялся, вмиг устанавливалось теплое, безоблачное настроение. Им любовались, его любили, и он платил тем же.

Но в двадцать восемь лет жизнь предъявила Некторову крупный вексель. С ним случилось нечто, равное чему трудно и вообразить. Пятнадцатого мая он проснулся, как обычно, от ласкового толчка материнской руки:

— Вставай, сынок! — и мягкий поцелуй в щеку: — С днем рождения.

Некторов открыл глаза, улыбнулся и глубже нырнул в теплую мягкость постели. Лег он поздно, и сон не желал отпускать его. Но вставать надо, в институте уйма дел. Раз, два, три! Сбросил одеяло, вскочил. Комната плавала в солнечном свете. Стол, стул, шкаф, книги — все воздушное, невесомое. Он распахнул окно, встал перед зеркалом и с удовольствием подмигнул своему отражению.

Прекрасный твой образ телесныйВсегда намекал о душе, —

пропел густым басом. Почему-то во время зарядки приходили на ум именно эти стихи, посвященные ему институтской поэтессой Верочкой Ватагиной. Но, если без ложной скромности, Верочка права.

Сделав великолепную стойку, Некторов еще раз глянул в зеркало и ринулся в ванную. «Хоть бы с шимпаизе все было в порядке, — подумал он, подставляя крепкое загорелое тело под холодные струи душа, и пригрозил неизвестно кому: — Мы еще заблистаем! Мы еще потрясем умы!»