Твой образ (сборник) - Светлана Ягупова

Опьяненный чистейшим горным воздухом, я разрешил своему воображению вопреки йоговским установкам сорваться с узды и понестись вскачь. Почему бы не допустить, размышлял я, что человеческий мозг, будучи источником электромагнитных волн, формирует зрительные образы, которые затем по принципу обратной связи излучаются в пространство в виде объемного, голографического изображения? А коль мозг так зримо объективирует фантазию, не становится ли она составной частью реальности? Если это так, значит, не очень уж и беспочвенны мечтания Насти о возвращении «тех, кого уже нет», ибо сила человеческой памяти способна оживить и камень.

Позволив хаосу мыслей овладеть собой, я не успел войти в аутогипноз, заказать себе на завтра хорошее самочувствие и утомленно упал в сон.

Проснулся на рассвете с болью в затылке. Молодым тенорком, будто кем-то заведенный, орал в поселке молодой карликовый петушок нянечки Кати. С трудом открыл я глаза и уперся взглядом в небо, взлохмаченное облаками, сквозь которые мерцала Венера, то исчезая, то вновь ярко пульсируя в небесных прогалинах. Было свежо, но не холодно. Я лежал на раскладушке, в пелене вползшего на балкон облака, притворившегося туманом, и вскоре вновь провалился в сон. Но уже через несколько минут бежал босиком через палату, вниз по лестнице из корпуса, на свою излюбленную тропу, ведущую через лес к морю.

Ветер приволок белесые облака, и я двигался сквозь плывущие в косматых лохмотьях деревья, с трудом узнавая знакомые места. Темные стволы зыбко и невесомо парили в воздухе, как бы волоча за собой по земле облачные шлейфы. Я бежал трусцой, с липкой влагой на обнаженном теле. Земля была мокрой, холодной. Пора было уже кончать с летним режимом, облачаться в спортивный костюм и кеды.

Полчаса занимает спуск вниз, к морю, где на пустынном пляже я буду выкручиваться в сложных позах, потом бултыхнусь в холодную воду и галопом вновь через лес. Между тем для здоровья достаточно пробежки и обычной спортивной разминки. Вот если бы в результате моих усилий я сейчас оторвался от земли и взмыл в воздух…

Резкая боль прошила левую ступню, я охнул и, едва не упав, остановился. Темная бутылочная стекляшка глубоко вонзилась в бугорок под большим пальцем. Не парадокс ли — я, который умею лежать без единой царапины на битом стекле, поранился крохотным кусочком. На одной ноге подскакал к ближайшему дереву, прислонился к стволу и вытащил осколок. Пошла кровь. Зажав ранку ладонью, я опустился на землю и услышал слабое журчанье. Что это? Прислушался. Откуда здесь вода? Куда я попал? Неужели свернул в сторону?

Розовато подкрашенные рассветным солнцем облака совсем прекратили движение, превратившись в клочья тумана, зацепившегося за ветки деревьев и кустарников. Откуда-то слева пахнуло гарью, и я понял, что заблудился, свернул с тропы, ведущей к морю. Неужели рядом Горелый лес? Но как это могло случиться? Ведь я вроде бы спускался вниз, а тогда мы карабкались на высотку, и Горелый лес, по моим представлениям, находился совсем в противоположной стороне от «йоговской» тропы.

Подождав, пока кровь перестанет сочиться, я поднялся и заковылял на звук воды, ибо не имел другого ориентира. Между тем солнце поднималось все выше. Заплутавшие в лесу облака превратились из розовых в золотистые, я двигался в светящейся дымке, сожалея, что рядом нет моих спутниц — вот бы повосхищались этим зрелищем.

Идти было больно, нога опять закровоточила, но я уже не останавливался, решив быстрей добраться до воды. Роднички выскочили неожиданно из-за огромных, поросших мхом и обвитых папоротником валунов. Я подошел к воде и ступил в нее раненой ногой, с усмешкой подумав: «Лета или Мнемозина?» Холодная горная вода быстро остановила кровь. Я содрал со ствола полу-высохшего дуба кусок коры и подвязал к подошве шнурком от кед, завалявшимся в кармане шорт.

Воздух еще не прогрелся, и меня познабливало. Пришлось растереть грудь ладонями, сделать несколько резких взмахов руками. Уже было собрался потихоньку топать назад, в санаторий, — по моим предположениям, он находился где-то справа, — когда вдруг закружилась голова, и слабость во всем теле заставила присесть на валун. Вероятно, сказался перепад атмосферного давления — в горах это особенно чувствительно. С востока, поглотив солнце, на лес надвигалась тяжелая туча, облачная дымка вокруг меня из золотой стала густо молочной. Тишина. И ни малейшего желания не только идти куда-то, но и пошевельнуться. Так бы вот и сидеть вечно, уставясь в чистые струйки родников, бьющих из подземного мрака.

С шумом разрезая крыльями воздух, из глубины леса вынырнула странно яркая птица и уселась в трех шагах от меня, на ветку коряжистого дуба. Я присмотрелся и оторопел: передо мной сидел филин с опереньем попугая. Будто лесной пожар опалил его крылья, они горели черным багрянцем, грудь отливала зеленью. Сказочную расцветку нарядно дополнял ярко-желтый клюв. Глаза филина почему-то были закрыты. Он переступил когтистыми лапами с одной ветки на другую, трижды ухнул и замер, застыл чучелом. Из-за ствола дуба проступила на миг и тут же исчезла в тумане чья-то фигура. Я оцепенело смотрел в ту сторону, желая и одновременно боясь возможности повторения увиденного. И оно вновь появилось. Как под гипнозом, не сводил я глаз с вышедшего из тумана. Он стоял совсем недалеко от меня, но я не сразу узнал в нем девушку, а узнав, безвольно уронил руки. Это была Саша Осокина, какой я знал ее двадцать лет назад. В красном свитерке и темно-вишневом шлеме, такая вся прочная и земная, будто мы расстались час назад. Щеки ее пылали — то ли от смущения, то ли отражая цвет свитера и шлема. Не переступая кем-то обозначенной границы у дуба со спящим на нем филином, она села, прислонилась к дубу спиной и по-мальчишечьи вытянула стройные ноги в узких брючках. По лицу ее бродила улыбка, глаза слегка рассеянно, как от долгого бега, скользили по мне.

— Салютон, миа эстимата самидеано! — Саша весело подняла руку над головой. — Чего молчишь? Бросил эсперанто? Разуверился в едином человечестве? Эх ты, неверный. — Она подняла голову и обернулась к филину. — Спит, старый хрыч. И еще долго будет дрыхнуть. Сторожит наше царство.

Я медленно встал, устремляясь к ней, но она резко выбросила вперед руки, предупреждая: «Нельзя!» — и я вновь опустился на валун, едва чувствуя землю под ватными ногами.

За минувшие годы Саша лишь раз приснилась мне. Жена часто допытывалась, при каких обстоятельствах она погибла, и каждый раз я повторял историю, в которой не все договаривал, так что со временем и сам поверил в свою версию. Я рассказывал Ирине о нашей поездке на Ай-Петринскую яйлу в надежде увидеть мустангов, о том, как внезапно стал накрапывать дождь, по шоссе будто разбрызгали мыльную пену, таким оно стало скользким от прибитой дождем пыли. Я не вписался в линию дороги, и мотоцикл, развернувшись, врезался коляской в ограничительный бордюр, отчего я вылетел из седла, чудом остался живым, а Сашу гибельно швырнуло на бетонный столб.

На самом деле никакого дождя не было, стоял теплый майский день, все вокруг цвело и зеленело. Окрестности Бахчисарая пылали в маках — никогда после я не видел их в таком изобилии.

Мы заглянули в ханский дворец, и Саша была разочарована тем, что знаменитый фонтан оказался таким неэффектным: в ее воображении он мощными струями радужно бил в небеса, а тут какие-то невзрачные капли… «Не все фонтан, что бьет в небо», — неуклюже сострил я, и Саша кольнула меня ироническим взглядом.

Она была на голову выше, я остро переживал это неравенство и порой грубил. Крепко сбитая, крупнокостная, она, однако, смотрелась изящно и была похожа на героинь ефремовских романов о будущем землян. И когда однажды, опоздав на занятия, Саша распахнула дверь сорок шестой аудитории и звенящим голосом прокричала: «Человек в космосе! Наш!» — я не удивился. Именно Саша и должна была принести эту весть. Что тогда поднялось! Все повскакивали с мест, Сашу подхватили под руки и стали качать, будто не Гагарин, а она открыла первую страницу космической эры.

Затея хоть мельком увидеть мустангов была несерьезной. Я понимал это, но от поездки не отказался — уж очень хотелось провести с Сашей день. На курсе многие увивались за ней, но она как-то ровно относилась ко всем, и я немного нервничал, сомневаясь, по-настоящему ли ей нравлюсь. Встречались мы уже третий месяц, и в тот день я намеревался окончательно прояснить наши отношения, желая и одновременно боясь определенности. Уж если бы Саша сказала «да», это было бы на всю жизнь, я же тогда о женитьбе еще не помышлял.

С детства я был сладкоежкой и, увидев бахчисарайских мальчишек, жующих казинаки, забежал в продуктовый. Потом мы мчались по шоссе в пестроте летящих огней мака по обеим сторонам дороги. Полуоборотом головы я то и дело требовал у сидящей сзади Саши восточную сладость, от которой до сих пор горечь во рту. По кусочкам заталкивала она в мой рот плитку из прессованных в сахаре семечек подсолнуха, пока это ей не надоело. Я получил легкий пинок в спину и недоуменно затормозил. «Садись сзади и лопай, а я порулю», — сердито сказала она. Я немного учил ее водить, это получалось у нее совсем неплохо, но уже начинался курортный сезон, дорога была загружена, и я не сразу решился исполнить ее прихоть. Сейчас мне кажется, что она прямо-таки насильно согнала меня с сиденья и умостилась за рулем.