Твой образ (сборник) - Светлана Ягупова

— Алька, — прошептала я, — хорошо, что нас не слышит классдама: она бы ничего не поняла и навешала бы на нас собак. Все-таки жизнь удивительная!

— А ты думала, — улыбнулся он. — Только бы не было ядерной.

Сегодня зашла в двадцать первую квартиру и познакомилась с очень интересным человеком. Я и раньше встречала его во дворе, но обычно проскакивала мимо. Он казался несколько странноватым: всегда что-то напевал под нос. Ему где-то под пятьдесят. Семья его в Ленинграде, а он работает здесь археологом. Зовут его Леонид Антонович Петросюк.

Когда он узнал о цели моего визита, провел в комнату, усадил за стол. В его квартире кавардак холостяка: одежда развешана по спинкам стульев, на столе во-pox книг, газет. Зато в старом книжном шкафу идеальный порядок. Но там вовсе не книги, там такое, отчего у меня захолонуло сердце, как только мне объяснили, что это.

— Мой личный музей, — Леонид Антонович указал на шкаф и стал рассказывать о каждом предмете на полках: — Видишь, вон там, слева, окаменелость. По-твоему, что это? Ну-ка, рассмотри внимательней. — Он открыл створку шкафа и положил на мою ладонь увесистый белый камень. — Краб это, заизвесткованный временем. Знаешь, сколько ему лет? Тридцать миллионов. А нашли его за квартал от нашего двора. То есть мы с тобой живем на дне бывшего моря. А вот этой амфоре — более двух тысяч лет. Может, ее держал в руках сам Скилур, скифский царь. Ты была на раскопках Неаполя Скифского? Это на окраине нашего города. Туда бы павильон с экспонатами, рядом с могилой Скилура. А так — пасутся по пустырю козы, рвут чабрец местные жители и не подозревают, что это за место. Но иногда вдруг остановятся, заслушаются с открытыми ртами экскурсовода, его рассказ о временах, которые ничем не отмечены здесь. А возьмем Генуэзскую крепость под Судаком. Как бережем этот памятник? Лужа перед крепостью громаднейшая, в ней плавают автомобильные покрышки, смрад и зловоние вокруг. Поэтому, девочка, очень приветствую твою затею — память нельзя терять. Беспамятны только скоты и идиоты. Уверен, ты не совсем представляешь, в каком краю живешь. Наш Крым — не только всесоюзная здравница, но коридор, по которому прошла уйма народа. И каждый оставил свой след. Вот и сделать бы наш край историческим заповедником. А. его во что превращают? Еще в одну промышленную точку. В кислотных дождях уже начинаем купаться. А ведь у нас каждый клочок земли таит удивительные сокровища.

Долговязый, со впалыми щеками на смуглом лице и чуть-чуть сумасшедшими глазами, Леонид Антонович говорил, страстно жестикулируя. Потом как-то сразу смолк, внимательно взглянул на меня, будто что-то решая, затем достал из брючного кармана ключ и открыл небольшой железный сейф на тумбочке.

— Сейчас, девочка, я покажу тебе нечто такое… Учти, я не каждого удостаиваю такой чести. У самого голова кругом идет при взгляде на это.

Он положил на стол что-то завернутое в темно-синюю тряпицу и стал медленно разворачивать загадочный сверток, одновременно посматривая на меня, будто желая проследить за выражением лица. Наконец тряпица полностью развернулась, и я увидела какие-то желто-черные предметы.

— Сколько лет человечеству? — неожиданно спросил он.

Я пожала плечами, потому что встречала разную датировку.

— Принято считать, — сказал он, — что гомо сапиенс где-то тысяч сорок. Так вот, этому сокровищу почти столько же. Что это означает? А то, что человек разумный гораздо древнее, чем мы думаем, — почти шепотом продолжал он, и мне стало страшновато от того, как он завращал белками глаз. — Это кость дикого осла, а на ней — смотри! — рукой неандертальца, которого мы относим к дикарям, сделана гравировка. Вот это — костяной браслет. Видишь, какой сложный на нем орнамент. А здесь — истинная поэзия!

Я взяла в руки костяную пластинку величиной с карманное зеркальце и увидела искусное изображение фигуры девушки с крыльями.

— А вот рукоятка ножа, на ней профиль неандертальца, а с этой стороны — смотри же! — абрис вполне современного человека! Что это, я спрашиваю тебя? Что?! — воскликнул он.

Я перекладывала с руки на руку загадочные предметы, которые сами по себе, честно говоря, не производили особо яркого впечатления. Но их происхождение и впрямь было головокружительно.

— Никто не верит, что я не выдумал датировку, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — А когда верят, то пугаются и открещиваются от меня — иначе ведь придется пересмотреть кое-какие исторические факты и даже естественно-биологическую историю человечества. Но я докажу свое!

— Что именно? — пролепетала я.

— Докажу, что человечество уже было когда-то высокоцивилизованным, но, потеряв разум, привело свою цивилизацию к самоуничтожению.

Он бережно сложил свои находки в тряпицу и закрыл сейф, ключ от которого, вероятно, все время носил при себе.

— А в твой музей, девочка, я дам тоже очень ценную вещь. Фото мое ни к чему — я еще собираюсь прожить, как говорится, долго и счастливо. Для музея же возьми вот это. — Он протянул мне отшлифованный кусок кремня. — Одно из самых гениальных изобретений человека — рубило или тот же топор. Бери и помни, что в твоих руках полмиллиона лет.

Весна действует, что ли? Пришла сегодня из школы какой-то окрыленной. Весь день встречалась глазами с Алькой, смешно было и хорошо. Неужели опять пробуждается к нему симпатия?

Зойка дала ленту с приличными записями нашего городского ансамбля «Контакт». Я немного потанцевала, затем пошла на кухню и стала есть все подряд: холодный борщ, котлеты, запеканку. А когда разболтала в чае сгущенку, зазвонил телефон.

— Варя, ты? — услышала я радостный голос Максимовны и обомлела. — Наконец-то приехала! Как живешь?

С чего это она приняла меня за бабушку? Ведь все-го-то одно слово и сказала — «Алё!». Минуту стояла молча, мысли в голове носились как одурелые. И вдруг вспомнился фильм, где герой, чтобы изменить голос, приложил к трубке платок. Я вытянула из-под телефона салфетку, обмотала трубку и, подражая бабушкиному басу, сказала:

— Хорошо, Максимовна, живу замечательно.

— Как к дочке съездила?

— Нормально, Максимовна, о кэй!

— Что? — не поняла она. — Почему ты так говоришь?

Я спохватилась, набрала в грудь воздуху и, будто куда-то проваливаясь, выпалила:

— Старый ты глухарь, Максимовна! — И страшно обрадовалась, когда услышала довольное хихиканье:

— Так бы сразу и сказала. А то уж я думала, ты там заболела. Соскучилась я по тебе… — И она стала расспрашивать, как гостевалось у дочки, и что-то говорила о своих ногах, которые не желают ходить. А я что-то сочиняла в ответ, и ноги мои дрожали от этого вранья. А потом она сказала свое обычное: — Держись, Варя. А то, если помрешь, и я следом.

— Я буду жить вечно, — уверенным баском сказала я. — Значит, и ты, Максимовна, никогда не умрешь.

Я захлопнул тетрадь и поспешил в санаторий. Шел и думал о Насте. О ее ранней взрослости и еще не уплывшем детстве. Давно не было на душе так тревожно, горько и хорошо. Еще издали увидел голубую искру Настиной тенниски, мелькавшую то в одном конце площадки, то в другом. Надо же, как увлеклась — битый час гоняет, и хоть бы что. Правда, подойдя ближе, понял, что она на пределе: лоб влажно блестит, губы полураскрыты, щеки пылают. Но и в таком виде, взлохмаченная, с пятнами испарины на лопатках, она была хороша — вся полет и движенье.

— Настя! — отечески строго окликнул я. — Не пора ли отдохнуть?

Она остановилась, бросила в мою сторону уничтожающе веселый взгляд и, приветственно махнув рукой, кинулась в последнюю атаку, но уже через минуту пластом лежала на скамье, от вмиг подкосившей ее усталости.

Вечером Лёха уступил мне свою очередь на балконе, поскольку затемпературил — по санаторию шастала какая-то зараза — то ли грипп, то ли ангина, и он, вероятно, подхватил ее.

Я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Из головы не выходила Настя, ее дневниковые записи, происшествие близ Горелого леса. Во всем этом было много ирреального, и сама Настя уже казалась моим вымыслом.

Я давно подозревал, что мы живем в фантастическом мире, еще с детства, когда однажды угодил под дождь, льющий с чистого, без единой тучки неба. Быть может, туча скрывалась за домом, но впечатление от ослепительного дождя, падающего с синевы летнего неба, было столь огромно, что, одновременно восхищаясь этим необычным зрелищем, я испытал страх — состояние, в чем-то схожее с тем, какое охватило меня при виде Насти, рисующей в воздухе бабушку.

Мое поколение, можно сказать, выросло в атмосфере чудес. Для моего сына телевизор, космические ракеты, атомные реакторы существуют чуть ли не с доисторических времен, поскольку все это уже было до его появления на свет. Я же хорошо помню первый телевизор на нашей улице и как по вечерам соседи собирались в доме его владельца смотреть «маленькое кино». Да что там телек или даже первый искусственный спутник! Такой обычный в сегодняшнем обиходе полиэтиленовый пакет был в конце пятидесятых годов настоящей сенсацией: прозрачный, легкий и воду не пропускает! Лавина научных открытий, технических новинок, промышленных диковинок продолжает захлестывать нас, но то, чему я на днях оказался свидетелем в окрестностях этого затерявшегося в горах санатория, не очень вписывалось в мою модель реальности, хотя и не слишком противоречило ей.