Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

вспомнил старик. — И мы кутили, и мы делали долги, но это не мешало нам свято беречь честь…»

Старик привстал и позвонил.

— Попроси Бориса Сергеевича! — сказал он Василию Ивановичу.

А Борис Сергеевич ходил нервными шагами по своему кабинету. На диване сидела Анна Петровна и, не прерывая, слушала сына. Ей казалось, что он не успел в задуманном деле, и сердце матери сжалось тоской и досадой.

Неужели миллион уйдет из их дома? Или Борис глупее, чем она думала, и ему, Борису Кривскому, отказала глупая девчонка?

Борис горячо высказывал свои сомнения насчет предполагаемого брака. Он рад был, что его слушают, рассчитывая, что мать будет спорить. Решив, что непременно женится на миллионе, Борис все-таки с раздражением выискивал неудобства этого брака. Как человек, совершивший пакость, ищет оправдания в словах другого, так и Борис ждал, что мать станет доказывать ему нелепость его опасений.

Но вместо этого она молчала и, когда он кончил, тихо проговорила:

— Тебе отказали, Борис?

Холодным, язвительным взглядом взглянул Борис на мать.

— Я разве говорил, что мне отказали? — холодно заметил он. — А вы уже решили, что мои слова результат потери миллиона. В таком случае я могу утешить вас, — мне не отказали.

Он отвернулся, чтобы скрыть чувство презрения к матери. Она не поняла его. Она не могла понять, почему он так волнуется. Его горячие речи она сочла за прикрытие неудачи в охоте за миллионом.

— Так что ж тебя может беспокоить, мой друг? Экзальтация этой дуры?..

— Она не дура…

— Охотно соглашаюсь и, следовательно, тем более удивляюсь твоим опасениям… Мне кажется, у тебя просто расшалились нервы. Нельзя же, в самом деле, бояться, чтобы Леонтьева в твоих руках не сделалась тем, чем ты ее хочешь сделать…

— Вы правы, maman… У меня нервы…

Борис снова заходил по кабинету и не начинал разговора.

Когда Василий Иванович доложил Борису Сергеевичу, что его превосходительство просит к себе Бориса Сергеевича, то мать как-то испуганно заметила сыну:

— Надеюсь, что старик не убедит тебя своими парадоксами?

— Надеюсь! — холодно отвечал Борис, спускаясь к отцу.

Анна Петровна прошла в маленькую гостиную с видом невинно-оскорбленной матери. Но она умеет нести крест свой. Она вся для детей, и сын платит ей за любовь холодностью. Впрочем, неблагодарность детей — это горькая участь всех матерей, как бы они ни были заботливы! — утешала себя Анна Петровна, усаживаясь на маленький диванчик.

— Ну, дети, давайте продолжать Маколея! — проговорила она дочерям, подавляя вздох.

Одна из дочерей принесла книгу, и вся семья собралась слушать Маколея.

— А вы, Евгений Николаевич, разве не хотите слушать с нами?

Евгений Николаевич очень не хотел, но остался, бросая скромные взгляды на образец добродетели и нравственности, воплощенный в Анне Петровне, во время английского чтения старшей дочери Кривской.

— Ты прости, Борис, я тебя побеспокоил… Я на два слова только… — тихо проговорил старик, — присядь-ка…

Борис сел.

Его превосходительство взглянул пристально на сына ласковым взглядом и с какой-то особенной нежностью в голосе спросил:

— Что с тобою, Борис… За обедом у тебя был такой дурной вид… Здоров ли ты?..

— Здоров… Так, сегодня я не в духе…

— Ты был у Леонтьева?

— Был! — тихо проговорил Борис.

— А!.. — как-то грустно заметил старик. — Был?..

Оба помолчали.

— Значит, ты не оставил своей… затеи?..

— Нет!

— И, стало быть, женишься на Леонтьевой? — медленно, отчеканивая каждое слово, проговорил его превосходительство. — Скоро свадьба?..

— Я думаю летом! — совсем тихо отвечал Борис, чувствуя неловкость под взглядом старика.

— Так… так… Больше я ничего не имел тебя спросить!.. — отвечал его превосходительство и, словно бы собираясь дремать, закрыл глаза.

Борис встал, сделал несколько шагов, вернулся и произнес:

— Быть может, вы решительно против брака!.. В таком случае, вы знаете, что я подчиняюсь вашей воле… Скажите только слово!

Старик беспокойно приподнялся в кресле, протянул сыну руку и, пожимая ее, проговорил самым спокойным тоном:

— Спасибо, спасибо, Борис. Жертв мне не надо. От души желаю тебе счастья… Мы, конечно, расходимся во взглядах, но нынче время компромиссов!

Когда Борис ушел из кабинета, старик грустно посмотрел ему вслед. Его превосходительство выдержал себя джентльменом. Он не выказал сыну своего горя, но кто мог помешать ему теперь поникнуть головой и кто мог увидать страдания, исказившие старое лицо его?

— Начинается! — прошептал он. — Мужицкая кровь Леонтьевых сольется с чистой кровью Кривских. Как примет это известие светлейший?

Савва Лукич беспокойно заглядывал в глаза своей Дуни и в них хотел прочесть ответ на свои сомнения о будущем счастии любимой дочери.

Назвав Дуню молодцом за ее решение идти за Кривского, Савва Лукич тотчас же спохватился и, обнимая дочь, опять спрашивал, по доброй ли воле она идет.

— Не хочется, подожди. Неволи нет, родная моя. Ведь я, любя тебя, совет дал. А ты не слушай отца… Свое сердце слушай… Что оно тебе скажет, так и реши…

— Я подумаю, папенька…

— Посмекни… Летом Борис Сергеевич в деревню поедет. Там ближе человека узнаешь…

Что узнавать? И как узнавать? Она уже почти решила и теперь успокоивала только отца… Он ее так любит, и разве ей истерзать его любящее сердце тревогами и сомнениями, которые гнездились в ее сердце? Да вдобавок он и не поймет или поймет по-своему. Придет время, быть может, и он поймет, что гоняется за призраком, гоняясь за богатством. Ужели ему не довольно еще?..

Она, в свою очередь, не понимала беспокойной, деятельной натуры отца и приписывала алчности его жажду деятельности, выражавшейся в неустанной работе фантазии о том, как остроумнее и лучше ограбить казну или напакостить Сидорову, вырвав из-под его носа какой-нибудь лакомый кус. Не один только этот кус привлекал Леонтьева, но, главное, борьба из-за этого куса, удовлетворение тщеславия и суетности, бахвальство бывшего мужика, ставшего воротилой. Евдокия не раз слышала, как отец хвалился плутней, ловким подкупом, с каким циничным презрением говорил он, что всякого чиновника можно купить со всей его амуницией, но не понимала, что рычагом всей деятельности Саввы Лукича была непочатая сила, требовавшая исхода. Печальная действительность не только давала исход такой силе, но и поощряла только такую силу. И мужик как будто понимал это, когда хвалился своими плутнями и беззакониями. Он не был скопидомом. Он не грабил, чтобы копить. Нет! Он не дрожал над деньгами и так же сорил ими, как приобретал их. Успех вскружил ему голову, и Савва Лукич, что называется, зарывался. Иногда Евдокия со страхом думала, что все это может кончиться очень печально. В ее любящее сердце даже закрадывалась мысль о чем-то ужасном, но, заглядывая