Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Эдит же блуждала взглядом по изображенным на коврах цветам, рыбам, лошадям и вспоминала. Вспоминала о том, что случилось много лет назад и было запрятано в потаенный уголок ее души. Проселочная дорога, с обеих сторон окаймленная гранатовыми деревьями. Темно-синий автомобиль. Летящее шелковое платье. Того же синего цвета, что и автомобиль. Али в белой накрахмаленной рубашке и баклажановой феске. Его робкие полные, мясистые губы. Их соединенные пальцы на руле из орехового дерева. Черные кожаные кресла «Уилсон-Пилчера», который для уроков вождения дал ей Эдвард, не умеющий отказать никому, и уж особенно Эдит. Случайное касание ног и ощущение тепла другого тела. Столкновение рук при повороте. «Эдит му, скажи нашему Али, пусть он тебя научит. Поезжайте куда-нибудь за город, да хоть в Нарлыкёй или Коклуджу. Он как раз недавно починил рычаг. Катайся, учись сколько пожелаешь. Женщины теперь даже самолетами управляют, а ты что же, не научишься водить автомобиль?» Кипарисы, гранатовые деревья, дынные поля, оливковые рощи. Два сердца, рвущиеся из груди навстречу друг другу. Тело, едва заметно наклоненное к ее собственному. Тонкое и изящное, как у косули. Умелые руки, от которых она не в силах оторвать взгляд, когда они двигают рычаг, и от прикосновения которых плавится ее кожа. Почти неподвижно они танцуют на черных кожаных креслах «Уилсон-Пилчера». Мерно гудит мотор. Птицы на голых ветках смолкли. Белизна рубашки и синева платья. Косуля бежит. Все быстрее и быстрее. Уже почти на краю света. Внутри невыносимо горячо и необычайно сладко. Наверху – лишь голые ветви деревьев и серое небо. Каждая ее клеточка наполняется удовольствием. Не ее ли это крик эхом отражается от колоколов на церкви, что стоит посреди виноградников и садов?

Наконец Эдит пошевелилась. Молчание, точно туча, висело в воздухе. Увидев на лице гостьи проблеск улыбки, Сюмбюль выдохнула с облегчением. В этот момент в комнату влетел ее старший сын Дженгиз.

– Мама, мама, дедушка проснулся!

Его светлая, коротко остриженная голова казалась огромной, а глаза – круглые, как блюдца. Все задвигались. Мюжгян с дочками обнялись, Макбуле-хала взяла четки и прочитала молитву. Эдит вскочила на ноги, но снова села. Сюмбюль притянула Дженгиза к себе и поцеловала.

– Я был в мужской половине, – сказал он, словно хвастаясь тем, что мог спокойно ходить по всему дому. – Дедушка проснулся!

– Ты чего кричишь, сынок? Я не глухая. Слышу еще, слава богу. Встань спокойно и расскажи.

Все еще держась одной рукой за фиолетовую бархатную юбку Сюмбюль, он переводил свои большие глаза с одной женщины на другую.

– Доктор принес большую такую черную сумку. А внутри каких только инструментов нет. И нож, и пила есть. Я даже бритву видел. Были еще какие-то восковые штуки. А еще коричневые бутылочки, как у тети знахарки. Доктор набрал в шприц эликсир. Потом воткнул иглу дедушке в руку и впрыснул туда весь эликсир. Игла-то была вот такая, да-да, а дедушка даже не пикнул.

Он показал, какой длины была игла. Маленький Доган подбежал к Сюмбюль и взобрался на колени. Мюневвер и Нериман, пересевшие на подушки рядом с самоваром, чтобы получше видеть Эдит, захихикали.

– А потом он взял такой молоточек и постучал им дедушке по коленям. Затем вынул другую штуку и послушал его легкие и сердце. Поднял ему веки, открыл рот. Он еще горло смотрел, а я ему светил. А потом он…

Мальчик умолк, как будто забыл, что хотел сказать, и уставился на Эдит. Он заметил ее только сейчас.

– Дженгиз, в чем дело? Язык, что ли, проглотил? – проворчала Мюжгян.

– Сынок, доктор Агоп сделал дедушке укол. А дальше?

Но тот лишь растерянно помотал головой, теребя юбку матери.

– Мама?

– Сынок, не смотри так на гостью, это невоспитанно. Если ты не хочешь говорить, мы пошлем вниз Догана, он нам все расскажет. – Дженгиз при этих словах с волнением посмотрел на мать. – Что потом сделал доктор Агоп?

– Он… Он дал ему сильную пощечину.

– Ох, шайтан! – пролепетал малыш Доган.

Мюжгян стащила с ноги тапочек и погрозила ему.

– Доктор несколько раз ударил дедушку по лицу. Щеки дедушки сразу порозовели. Мы все это видели. А потом он очнулся. Он начал что-то говорить, что-то непонятное. Доктор Агоп сказал, что он бредит, но это нормально. Это он так приходит в себя. Правда, еще он сказал…

– Что сказал?

Дженгизу нравилось, что все не сводят с него глаз. Он помолчал, наслаждаясь своей новой силой и в то же время разглядывая Эдит.

– Ах, Сюмбюль, твой сын нас сейчас с ума сведет. Говори же, ну!

– Он сказал, дедушка может не помнить некоторые вещи.

– Как это?

– Потеря памяти? – впервые вступила в разговор Эдит. Все обернулись и посмотрели на нее, как будто встревоженные тем, что она знала такой термин на турецком. В ответ на их взгляд она лишь пробормотала: – Я слышала, что после удара по голове возможна частичная потеря памяти.

– Да-да, доктор тоже сказал, что, скорее всего, в этом все и дело, – подтвердил Дженгиз. – Мама, а кто эта красивая тетя?

– Ш-ш-ш, помолчи.

Мгновение спустя внизу лестницы появилась черная кучерявая голова Зивера. Феску он еще так и не надел. Коста ждал Эдит-ханым внизу, у входа. Чужой женщине заходить в мужскую часть дома было непозволительно, поэтому увидеть Мустафу Эдит не смогла, но в дверях она встретилась с доктором Агопом. Низенький, худенький мужчина с большим носом и лысиной во всю голову поцеловал руку Эдит.

– Как удивительно видеть такую госпожу, как вы, здесь в такой день! Вы очень смелы, мадемуазель Ламарк. Но я никак не могу допустить, чтобы вы ехали обратно в экипаже одна. Я сопровожу вас.

Конечно же, про автомобиль он ничего не знал, но по пути к тому месту, где стоял «Уилсон-Пилчер», она могла подробно расспросить доктора про Мустафу.

Когда Эдит под руку с Агопом выходила в сад, Сюмбюль, в развевающейся лиловой накидке (она была ей очень к лицу), с Доганом на руках спустилась вниз и подбежала к ним.

– Эдит-ханым, вы так добры, так любезны. Очень мило с вашей стороны приехать сюда, да еще в такой день. Да-да, и, конечно, смело. Когда свекор об этом узнает, ему будет так приятно. Мы все вам очень благодарны.

Эдит в ответ лишь что-то невнятно пробормотала. А затем шепнула Косте на ухо, чтобы тот сбегал проведать старшую сестру Али: не случилось ли чего, не нужна ли им помощь. Когда много лет назад, пытаясь разузнать о вдруг пропавшем Али, Эдит постучала в ее дверь, Саадет встретила ее воплем: «Вы, гяуры поганые, поиграли с моим братом, как с игрушкой, и выбросили», – и погнала ее до самого кладбища; потом она несколько часов не могла унять текущие ручьем слезы. Рыдая у какого-то поросшего мхом надгробия, она и поняла, что к исчезновению Али приложила руку ее собственная мать, Джульетта.

Напрасно Сюмбюль заглядывала Эдит в глаза в надежде, что та пригласит ее на чай или кофе на улицу Васили: мысли Эдит были заняты совсем другим. Прошептав что-то на ухо управляющему – Сюмбюль расслышала лишь: «Скажешь, что тебя прислал Эдвард-бей», – и погладив Догана по лицу, их гостья пошла под руку с доктором Агопом к пекарне на углу, где оставила свой автомобиль. Грустный взгляд, которым Сюмбюль смотрела ей вслед, она не заметила.

Вот так и случилась первая и последняя встреча Сюмбюль и Эдит.

Многие годы дом Сюмбюль будет приютом для родной дочки той самой госпожи, которой она восторгалась и о которой торговка Ясемин рассказывала столько историй. Но бедняжка повесится, так и не узнав главного.

Жаль.

Очень жаль!

III. Время взаймы

Настойчивость

– Мамочка, послушай, мы вот прямо отсюда сядем в лодку. И лодка ведь не чья-то чужая, а отца Нико. А потом, клянусь, до полуночи я вернусь. Волноваться тебе совсем-совсем не о чем. Мы же поплывем все вместе, все ребята из нашего квартала. Хочешь, поговори с дядей Христо, его внучки тоже с нами. Все вместе туда, все вместе обратно. Можно? Манула му, пожалуйста, прошу тебя. Се паракало. Ну пожалуйста!