И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

развешивали на столбах листовки, вербовали сторонников, писали манифесты, но действовали осторожно и скрытно. Лидером кружка был ссыльный рабочий, тайный посланник мирового интернационала Иван Духов – молодой еще человек с нервными, тонкими чертами лица, крючковатым носом и быстрыми, неприятными движениями. Он вечно обливался соплями и вытирал мокроту пальцами, отчего от него пахло грязью и болезнью. Духов ни минуты не сидел на месте. Он то скакал, словно козел, то бегал по кругу, точно петух, а если и садился, то немедленно принимался черкать на бумаге бессмысленные каракули или примитивные и неприличные рисунки. Лицо его тоже находилось в постоянном движении – то язык высунет, то глаза выпучит, то примется ковырять в носу и без того нечистыми руками. Это было нервное, уродливое лицо: нос длинный, волнистый и кривой, глаза маленькие, воспаленные, а рот, тоже перекошенный, почти лишен губ. Духов сильно хромал на левую ногу, поэтому правая часть его тела безвольно болталась во время ходьбы. Он передвигался крайне неровной походкой, и казалось, что вот-вот непременно упадет и расшибется. Важным атрибутом его внешности была культяпка, замотанная в грязную тряпицу. Слухи, бродившие в революционном кружке, повествовали о том, что кисть руки великий человек потерял во время жестоких пыток в царских застенках, и этот факт придавал Духову еще больше авторитета.

Но как только Духов начинал говорить, он сам, а вместе с ним и все вокруг будто бы преображалось. В глазах окружающих он становился почти красавцем, а какая-нибудь нищая комнатка, где происходило собрание, еле освещенная чахлой свечкой, казалась, по меньшей мере, апартаментами императора. Говорил он пламенно, долго и резонно. Знаниями обладал громадными, цитировал Платона и Ницше, вычитывал целые главы из Маркса и статьи Ленина. И хотя в партии революционеров было не слишком много членов, среди них Духов пользовался авторитетом беспрекословным, его слово было законом, а прихоть – приказом.

– Счастье – это право и объективная цель жизни человека, – провозглашал он своим глубоким, красивым голосом, так контрастирующим с безобразной внешностью, – абсолютная свобода, возможность для каждого делать беспрепятственно все, что он захочет, – вот условия счастья. Вся система законов, противоречащих человеческой природе, была создана одним классом людей, а именно буржуазией, желающей руководить остальными и использовать их для своей пользы; весь этот класс в целом ответствен перед нами за настоящее искусственное и печальное положение вещей. Мы обязаны порвать с прошлым, уничтожив класс экспроприаторов и тем самым окончательно разрушив оковы, как социальные, так и моральные…

Мы обязаны создать общество, свободно основанное на коммунальном владении всеми благами; в этом обществе не будет места религии и иным формам контроля. Все решения будут приниматься коллективно, а достигнутое будет делиться поровну, каждому по потребностям.

Словам этим молодые революционеры внимали, словно откровению свыше. Вчерашние ешиботники и темные, угнетенные крестьяне, они обожествляли своего героя, который, казалось им, нес истинный свет в царство тьмы и печали.

– Готовы ли вы ради достижения наших целей пожертвовать собой? – вопрошал он. – Готовы ли вы ради всеобщего счастья пойти на убийство?

– Готовы ли вы ради блага народа отречься от своих родных, от своего прошлого, от своего имущества?

И на все вопросы юные революционеры неизменно отвечали одно:

– Готовы!

Идеи эти, совершенно, впрочем, не новые, хоть и привлекательные, ложились на очень хорошо подготовленную почву. Еврейские мальчики, привыкшие с младых лет изучать Тору, умевшие разбираться в сложных, каверзных хитросплетениях Священного Писания, знавшие учения пророков и мудрецов и толковавшие их по собственному усмотрению, нередко споря не только с учителем, но и с самим Богом; эти дети, тренировавшие свой мозг с тех пор, как только научились читать, и не имевшие практически иных навыков, кроме умственной деятельности; отпрыски угнетенных семей, чьи предки шкурой своей помнили розги царских жандармов и удары казацких сабель, а сердцем своим скорбели по тысячам невинно замученных разъяренной толпой, – эти дети с жадностью бросались на идеи равенства и братства, поглощали их со звериным аппетитом, потому что в них лишь видели спасение из нищеты и унижения.

Детям этим, привыкшим находить удовольствие и развлечение в кругу своей семьи, за обеденным столом, ритуальным обрядом или молитвой в синагоге, вдруг открылся новый мир, где было место не только ежедневным и многочасовым воздаяниям благодарностей Богу, не только обязательным церемониям, но и простым человеческим беседам с другими людьми, неевреями, с теми, кого презрительно называли гоями, и общение с которыми если и не запрещалось, то считалось чем-то не вполне кошерным, пачкающим светлое имя правоверного еврея. Если до того сердце этих мальчиков наполнялось восторгом от изучения Торы и проникновения в ее тайну, то теперь радостью было узнать, например, что на свете есть множество наук, стран и религий; что есть миллионы людей разной наружности и культуры; что существуют море, пароход и железная дорога. Если раньше Тора заключала в себе целый мир и раскрывала его своей мудростью, то теперь мир казался больше и сильнее Торы, и он объяснял ее, а не наоборот. Если раньше существовала лишь любовь к Богу, то теперь появилась любовь к женщине…

Они собирались в сыром подвале с крохотным окошком под низким потолком. Это был заброшенный склад в прошлом богатого владельца пекарни, проигравшегося в пух и прах. Пекарни его ушли в погашение долгов, полуразрушенные мельницы стояли без дела. В подвале, где собирались революционеры, стоял запах прогнившего зерна и сена, на стенах висели капли воды, а по полу сновали крысы, ухитрявшиеся найти пищу в этом мертвом месте.

Духов, получивший кличку Культя, обладал значительным ораторским талантом. Тяжелый кашель, то и дело прерывавший его речи, совершенно не портил гипнотического впечатления, что производил он на слушателей. Он мог остановить любой спор, прервать любую дискуссию, перебить любого выступающего. Бывало, революционеры разгорячатся, разнервничаются, начнут друг друга поносить последними словами, но в момент высшего накала страстей раздается глухой стук «бух-бух», и тут же все смолкают. Это Духов стучит культей по столу. Точно так же, одним ударом, мог он и уничтожить человека, и вознести на пьедестал. Это «бух-бух» часто было одновременно спасением и гибелью.

Среди сторонников революции были недоучившиеся еврейские студенты, такие