Помнишь ли ты... - Джудит Макнот

— Вот здесь, в колонке сообщений говорится, что в субботу вечером ты посетишь бал Белой Орхидеи —» самое блестящее из светских событий Хьюстона «. На таком балу вряд ли можно встретить ту, которая охотится за состоянием. Почему бы тебе там не осмотреться, найти женщину, которая тебе нравится, и привезти ее сюда — чтобы и я мог взглянуть на нее, а потом, — лукаво добавил он, — и на брачный контракт.

Коул не ответил, и немного погодя Кэлвин зевнул.

— Пожалуй, я дочитаю газету в постели, — заявил он поднимаясь. — Уже десять часов. Ты собираешься работать допоздна?

Коул изучал письменное обязательство, составленное Джоном Недерли по его требованию.

— Последние четырнадцать лет я каждый день работаю допоздна, — резко ответил он. — Именно поэтому вы с Тревисом разбогатели.

Минуту Кэл растерянно смотрел на Коула, но сказать ему было нечего, и он медленно вышел из комнаты.

Глава 16

Коул не поднимал головы — до тех пор, пока не услышал, как закрылась дверь спальни Кэла, а затем швырнул свои бумаги, которые читал, на журнальный столик, и резкий хруст запястья стал красноречивым свидетельством его отвратительного настроения.

Листы бумаги приземлились поверх» Инкуайрера»— прямо рядом с фотографией женщины, брошенной женихом.

Со снимка смотрела Диана Фостер!

Коул подался вперед, схватил газету и прочел небольшую заметку с мрачным сочувствием к жертве, а потом отбросил газету на прежнее место и мысленно вернулся к Кэлвину.

Коул угрюмо перебирал варианты, когда его внимание привлек какой-то шорох, и он увидел, что на пороге, смущенно улыбаясь, стоит Летти с кружкой в руке.

Сколько Коул себя помнил, когда бы он ни поссорился с дядей, тотчас появлялась неумелая кухарка Летти Джирандес и предлагала Коулу что-нибудь съесть и выпить — жест утешения со стороны добродушной женщины, знавшей пределы своих кулинарных способностей. В свои пятьдесят лет кухарка была простовата на вид, ее круглое лицо выражало внутреннее спокойствие, а глуховатая речь с испанским акцентом окружала ее аурой неподдельной доброты. Коул смягчился, когда Летти поставила на кофейный столик дымящуюся кружку.

— Горячий шоколад? — догадался Коул. Рецепты Летти от дурного настроения были неизменными: горячий шоколад вечером и лимонад днем. И торт. Шоколадный торт. — А где мой торт? — пошутил Коул, потянувшись за кружкой и зная, что ему придется выпить все до последней капли, чтобы не обидеть Летти. Горячий шоколад был традицией, а с тех пор, как Коул стал ценить маленькие семейные обычаи, к некоторым из них он питал настоящее благоговение.

Домашний уют и тепло он получал главным образом здесь, от брата своего дедушки и его экономки. Летти повернулась и направилась на кухню.

— Со вчерашнего дня у меня остался кусок шоколадного торта. Я купила его в магазине.

Последняя фраза свидетельствовала о хорошем качестве торта, но Коул еще не успел проголодаться.

— Раз пекла не ты, значит, не стоит и пробовать, — заключил он, и Летти просияла от этого комплимента, а затем вновь попыталась вернуться в кухню. — Побудь здесь, поговори со мной, — попросил Коул.

Летти робко присела на краешек кресла, которое прежде занимал дядя Коула.

— Напрасно ты спорил с дядей, — наконец произнесла она.

— Эти слова ты повторяешь мне уже двадцать лет подряд.

— Неужели желание дяди поскорее увидеть тебя женатым кажется тебе неразумным?

— Иначе не назовешь, — отозвался Коул, стараясь избавиться от язвительного тона.

— По-моему, он думает, что, если не заставит тебя жениться, сам ты никогда этого не сделаешь.

— Не его дело.

Летти вскинула голову и взглянула ему в глаза:

— Он любит тебя.

Коул сделал еще глоток и сердито отставил кружку:

— От этого мне не легче.

— Но я говорю правду.

— Любовь — не оправдание для шантажа, даже если шантаж — пустая угроза.

— Вряд ли Кэл угрожает попусту. Твой дядя и впрямь завещает свою половину компании детям Тревиса, если ты не женишься.

Новая волна ярости накатила на Коула.

— Не знаю, как он оправдает такой поступок передо мной или перед своей совестью!

Замечание прозвучало чисто риторически, но у Летти ответ был готов, и Коул понял, что она абсолютно права — сквозь все угрозы и оправдания Летти разглядела истинные причины, которыми руководствовался Кэлвин:

— Твой дядя заботится не о деньгах; его тревожит лишь бессмертие, — произнесла она, складывая журналы в опасно накренившуюся высокую стопку. — Он жаждет бессмертия и достигнет его только благодаря своему сыну.

— Я ему не сын, — нетерпеливо возразил Коул. Летти одарила его одной из своих добродушных улыбок и многозначительно произнесла:

— Он считает тебя сыном.

— Если он стремится к бессмертию, тогда отпрыски Тревиса уже обеспечили ему эту привилегию. И Тревис, и я — внучатые племянники Кэла. Даже если бы у меня были дети, они приходились бы Кэлу такими же дальними родственниками, как дети Тревиса.

Улыбка Летти погасла.

— Сын Тревиса ленив и угрюм. Возможно, когда-нибудь он избавится от этих недостатков, но пока твой дядя не желает рисковать бессмертием, вверяя его такому юноше, как Тед. Донна-Джин слишком вялая и застенчивая — конечно, может быть, когда-нибудь она станет смелой и решительной, но пока… — Летти не договорила, предоставив Коулу самому сделать вывод.

— Откуда вдруг у него взялась эта навязчивая идея бессмертия? — спросил Коул.

Помедлив, Летти объяснила:

— Кэл очень сдал. Теперь здесь часто бывает доктор Уилмет. Он говорит, что больше ничем помочь нельзя.

Коул испытал шок и недоверие одновременно. Все попытки уговорить Кэла отправиться в Даллас и показаться хорошим врачам были бессмысленны. Однажды, после долгих споров, Коул наконец убедил дядю, но мнение консилиума совпало с мнением Уилмета. С тех пор Кэл не хотел даже слушать об очередном визите к врачам.

Сидящая напротив Летти испустила длинный прерывистый вздох и подняла на Коула карие глаза, полные слез.

— Доктор Уилмет считает, что теперь это только вопрос времени… — Она осеклась и выбежала из комнаты.

Подавшись вперед, Коул поставил локти на колени, захлестнутый страхом и ужасными предчувствиями. Ссутулившись и переплетя пальцы рук, он уставился на пустое дядино кресло, вспоминая о задушевных вечерах и оживленных разговорах, которые случались между ними за последние три десятилетия. Казалось, все тепло домашнего очага и счастье, знакомые Коулу, сосредоточены в этой невзрачной комнате. А со смертью Кэла он лишится последнего прибежища.

Коул помрачнел, силясь представить себе жизнь без поездок сюда, к дяде. Этот человек и это ранчо были самым главным в жизни Коула. Он сменил ковбойские ботинки и джинсы на чемоданы из итальянской кожи, сшитые на заказ в Англии костюмы и рубашки ручной работы из египетского хлопка, но в душе оставался таким же грубоватым и решительным, каким был в юности. В то время Коул ненавидел свои корни. С того дня, как он появился в хьюстонском колледже, он усердно избавлялся от прежних «ковбойских» привычек, работал над походкой, пока не осталось ни следа неуклюжего раскачивания, присущего наездникам при ходьбе, и безжалостно уничтожал техасский акцент.