Другая дверь - Михаил Климов

– Перед вами редчайшая российская книга семнадцатого века, первой половины, если совсем точно, тысяча шестьсот сорок шестого года. Редкость её основана на трех факторах: просто любые книги этого времени нечасты, потому что бумага и кожа материалы хрупкие и не очень приспособлены выдерживать двести пятьдесят лет…

Тут Слава чуть не оговорился и не сказал триста пятьдесят, но вовремя вспомнил, где он, точнее, когда он, и прикусил язык.

– Во-вторых, здесь есть страницы, которых никогда нет, потому что они часто, даже очень часто, выдирались и использовались в качестве пособия при заклинаниях и изгнании бесов. И это делает данную книгу редкостью вдвойне. В-третьих, тут есть страницы, которые прилагались только к немногим, практически единичным экземплярам, что делает эту книгу не просто весьма редкой, а фантастически редкой, практически уникумом…

Он замолчал, ожидая реакции.

Как мы помним, ему было что ещё рассказать о «Требнике» Петра Могилы, но Слава решил, что любому человеку нужна пауза, чтобы обдумать услышанное.

А слишком явная агрессия, даже словесная, всегда влечет за собой инстинктивный отпор.

Повисла пауза.

– А называется как? – осторожно спросил Степан Павлович, так и не дождавшись в этом потоке самой элементарной информации.

Видно было, что он несколько ошеломлён таким напором и таким странным отсутствием самых необходимых данных.

Прохоров хлопнул себя по лбу, никакой задней мысли на этот счет у него не было, он просто тупо забыл назвать книгу:

– Требник… Требник Петра Могилы…

Рябушинский, несколько мгновений повспоминал, знает он что-нибудь об этом предмете или нет, потом повернулся к книге, протянул руку:

– Можно посмотреть?

Полдела было сделано, если человек, не библиофил, но собирает всё, что вокруг данного экземпляра (а Слава хорошо помнил, что в Википедии было сказано «коллекционирует иконы, а также другие культовые предметы») и взял всё-таки посмотреть эту книгу, то он её уже почти купил, осталась только сущая ерунда – договориться о цене.

– Что отсюда выдиралось? – деловито осведомился Степан Павлович.

– Вот эти листы… – начал показывать и объяснять наш герой. – Их использовали все, кому не лень, считалось, что любой человек, даже не священник, может с их помощью изгонять бесов…

Рябушинский прервал нашего героя, подняв руку, и начал читать.

Глаза его быстро бегали по строчкам, в наше время так читают старопечатные тексты только историки, филологи и священнослужители, поэтому Прохоров почти зауважал Степана Павлович за такое быстрочтение, но довольно скоро сообразил, что в начале двадцатого века, к тому же, старообрядец по-другому просто не мог разбираться с подобными страницами.

А Рябушинский читал так внимательно, как будто искал что-то, что ответило бы ему на какие-то его незаданные вслух вопросы.

Потом поднял голову:

– Где вторые страницы, которые не всегда вкладывались сюда?

– Вот… Видите, – начал объяснять Прохоров, – «Чин бываемый на одеяние рясы и камилавки» и дальше… Эти страницы прикладывались только в те экземпляры, которые шли в монастыри, а их и было-то, наверное, пару сотен на всю Россию и читались они усердно, поэтому вообще не сохранились…

Рябушинский полистал и эти страницы.

Закрыл книгу.

Положил её на стол…

Потом поднял глаза на нашего героя:

– А вы, вообще, кто?

48

– В смысле? – не понял Слава.

– Вы кто и откуда? – Рябушинский внимательно смотрел на нашего героя. – Вы ведь не дворянин?

Прохоров, раздумывая, что можно сказать, а что не стоит, отрицательно покачал головой, подтверждая правоту собеседника.

– Не купец… – почти утвердительно сказал Степан Павлович.

Та же игра.

– Не крестьянин… – тут даже сомнения в голосе Рябушинского не было.

И смотреть на реакцию нашего героя он не стал. А добавил почти просительно.

– Может, всё-таки из Новой Зеландии?

– А с чего вы взяли, – тянул время Слава, – что я какой-то не такой и выдаю себя за кого-то другого?

– Этого я не говорил… – теперь уже Степан Павлович отрицательно покачал головой. – Насчет выдавания… А так – просто посмотрите на себя. И послушайте. Вы явно находитесь в затруднительном материальном положении, но… Ничего не просите, не жалуетесь, не клянчите. Ведёте себя с некоторой, я бы сказал, аристократической гордостью. Но дворянином при этом, как мы уже установили, не являетесь…

– А почему вы так решили? – с улыбкой спросил Слава.

– На вас костюм, на первый взгляд приличный, но на второй – сшитый где-то в подворотне, руки не ухожены, но вы этого не замечаете, не стесняетесь этим и не бравируете своей нищетой. Так мог бы себя вести человек, который ничего другого не знает, этакий провинциальный, разорившийся мелкопоместный дворянчик, впервые попавший в Петербург или другую столицу. Но вы для этого слишком свободны и слишком вольно и грамотно разговариваете… Вы чужой, хотя никакой угрозы от вас я не ощущаю… Итак, кто вы?

– Ну что ж, – Прохоров поднялся, ему не сиделось на месте, и он начал прохаживаться по обширному номеру, – во многом вы правы. Я действительно не отсюда, и мне довольно всё равно, как я одет, хотя казалось перед этим, что нормально…

Он остановил своё хождение и монолог, пытаясь всё-таки для себя решить, что он может сказать, а что не стоит. Рябушинский и до этого нашему герою показался человеком симпатичным, а сейчас, после такого интересного анализа, Слава почувствовал в нём родственную душу.

– Вот… – между тем заметил «симпатичный человек», – вот об этом я и говорил только что. О том, как вы встали и пошли и как сказали насчёт одежды…

– В общем, – рискнул Прохоров, – я человек из другого времени. Я родился, – он решил применить свой старый трюк, так хорошо сработавший когда-то с Надеждой, – в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году…

– В каком? – вежливо переспросил Рябушинский.

Но было в его голосе что-то ещё, не только вежливость.

– Пусть это вас не пугает, – Слава покачал головой, – я не сумасшедший. И сейчас вам это докажу…

Он сунул руку в карман, но тут же спохватился, что никаких предметов двадцать первого века у него с собой нет: часть продана, а часть, ридер, например, валяется в квартире Песи Израилевны. Легко было доказывать что-то Надежде, показав ей компьютер и холодильник, а сейчас как быть?

Степан Павлович терпеливо ждал.

Прохоров ещё раз перебрал в уме, всё, что он мог предъявить Рябушинскому. И только одно вспомнилось – на нём сегодня единственные оставшиеся от своего времени трусы. Понятно, что человек, всю жизнь занимавшийся тканями, увидит, что материал для этого предмета туалета сделан из неведомых ему составляющих и по неизвестной технологии, но этого может быть маловато в качестве доказательства, да и предъявлять такую интимную вещь наш герой всё же не решился.

Степан Павлович начал проявлять признаки нетерпения.

– Получилось так, – начал Прохоров, – что мне нечего представить вам вещественного, поэтому, если хотите, я просто расскажу, что будет с вами и страной в ближайшее время.

– Вы мне ещё расскажите, когда я умру… – как-то горько усмехнулся Рябушинский.

«В каком году это будет? Кажется, в сорок втором…»

– Не скоро… – ответил Прохоров, – вы, как я помню, сейчас прожили едва половину жизни.

– А почему вы знаете в своё время про меня? – подозрительно спросил Степан Павлович. – Вы что готовились тогда, в вашем будущем, к нашей встрече?

– Это не совсем так… – возразил Слава. – Были некоторые обстоятельства, по которым я должен был узнать что-то о вашей жизни.

– И что вы узнали? – настрой у Степана Павловича было явно скептическим.

– В четырнадцатом году начнется война…

– С немцами?

– …и в шестнадцатом, – после согласного кивка продолжил Прохоров, – вы откроете первый в стране завод по производству автомобилей. Ваша коллекция икон после революции…

– Будет?

– … К сожалению… – кивнул Слава, – Так вот, ваша коллекция будет конфискована, как и дом, который достанется писателю Горькому, а ваша дочь уже в Италии, куда вы эмигрируете, выйдет замуж за человека по фамилии Рыжов. Это практически всё, что я помню, уж извините…

Рябушинский, уставившись в пол, долго молчал, потом спросил как-то печально:

– Сколько стоит ваша книга?

– В Москве за такую некий книготорговец получил целую подводу старопечатных книг… – начал наш герой.

Степан Павлович поднял голову:

– Понятно… Сколько стоит ваша?

– Тысячу рублей…

Рябушинский, несмотря на своё настроение, всё-таки услышал и глянул на нашего героя, оценив цифру – настоящий купец.

– Сделаем так… – сказал он через паузу, – Я вам верю, но сумма немаленькая, и нужно проверить ваши рассказы, а сам я не очень в этом разбираюсь… Могу предложить пятьсот рублей сейчас или тысячу завтра, если все ваши слова подтвердятся…