Другая дверь - Михаил Климов

46

Происшествие с немцем несколько подорвало Славину веру себя и тот драйв, с которым он собирался к Рябушинскому. Как наш герой ни убеждал длинного, какие аргументы ни приводил, тот, как каменный, стоял на своём и ни на один миллиметр не сдвигался.

Скорее всего, это был его торговый принцип, а может быть просто Песя, всё ещё злясь на Прохорова, плохо и неубедительно переводила.

Но суть не в этом, а в том, что теперь Слава оказался обладателем уникальной и очень дорогой русской книги, при этом зная единственного человека, который, правда, пока только теоретически, мог её купить.

Мдя…

Один клиент на имеющийся у тебя товар, да ещё при полном отсутствии денег, чтобы дождаться другого – это катастрофа для торговца…

Но и стимул вмонтировать предмет этому единственному клиенту по самое не балуйся…

С таким сложным и разнообразным настроением Прохоров покинул извозчика у дверей отеля «Монополь», оплатив проезд дамы до самого её жилища или рядом, куда скажет мадам Шнор, у которой появился шанс всё-таки повидаться со своей любимой Сарочкой и ее внуками.

– Удачи тебе… – сказала на прощание дама. – Или ещё, как говорили после японской войны, «Банзай гезунд…»

Швейцар, видимо издалека оценив извозчика и приличный костюм нашего героя моментально открыл ему дверь, что-то сказав по-немецки. Что именно, Слава не понял, но на всякий случай дал ему марку.

– Могу я видеть господина Рябушинского? – нагло спросил он у портье, который встал из-за стойки навстречу гостю. – Он остановился у вас в номере двести шестьдесят семь…

Говорил Слава по-русски, рассчитывая на то, что если тут никто на этом языке не говорит, так будут лучше и внимательней слушать, не всё понимая, но с осознанием, что к Степану Павловичу явился земляк и мало ли какие у них дела.

А если кто-то понимает, тем легче договориться…

На беседы с портье пришлось идти, потому что Прохоров не имел ни малейшего представления, где у них здесь лифт, где лестница, и вообще на каком этаже расположен нужный номер. Знал бы он это всё, просто с важным видом прошёл бы туда, куда ему нужно, и всё…

– Господин Рябушинский знает про вашем визите? – на плохом, но все-таки русском спросил портье.

Видно, соплеменники Степана Павловича останавливались здесь настолько часто, что обслуге гостиницы пришлось выучить и этот язык.

– Нет… – спокойно ответил Прохоров, – но мне нужно с ним повидаться. Он сейчас здесь?

Портье автоматически скользнул глазами по ящику с ключами, хотя вряд ли ключи от номера двести шестьдесят семь сдавались хоть раз после приезда Рябушинского – кто-то всегда оставался в номере, в этом Слава был уверен.

Однако ответ портье последовал незамедлительно:

– Здесь… Как вас ему назвать?

– Прохоров, – ответил Слава, – Прохоров Вячеслав Степанович…

Портье снял трубку телефона, набрал короткий номер и заговорил по-немецки, упомянув Славину фамилию. Потом протянул трубку нашему герою.

– Я имею честь говорить с кем-то из семьи Николая Ивановича? – с некоторым сомнением в голосе спросил некто, видимо, секретарь самого Рябушинского.

Тут у нашего героя должна была возникнуть дилемма: побыть самозванцем, примазавшись за счет случайного совпадения фамилий к знаменитым русским купцам и промышленникам, как это было, когда он покупал несколько предметов у Фаберже?

Или честно признаться с самого начала, что он к знаменитым однофамильцам никакого отношения не имеет?

Но Прохоров, пока они добирались от немца к отелю, этот вопрос для себя решил: будучи пойманным на этом невинном самозванстве, он перестанет вызывать доверие вообще, а значит вероятность сделки стремительно сдвинется к нулю без возможности обратного движения.

А как его поймать?

Да элементарно, даже сам Степан Павлович для этого не нужен. Достаточно тому же секретарю, который явно знает о жизни московских купцов и промышленников раз в пятьсот больше, чем Слава, задать ему простой вопрос: «Как поживает Клавдия Петровна?» – и всё, наш герой спёкся.

Поскольку не знает никакой Клавдии Петровны, а уж о том, как она поживает, осведомлён ещё меньше. А ведь эта Клавдия Петровна может оказаться его кузиной, а то и матерью…

Но и промолчать на подобный вопрос было нельзя, никакого неизвестного Прохорова, Прохорова с улицы, к Степану Павловичу точно бы не пустили без длинных предварительных опросов на тему визита и т. д. А к ним Слава совершенно очевидно, готов не был…

Просто понимал, что честно сказать – хочу продать редкую и дорогую русскую книгу нельзя – не пустят…

Короче, ответил он правдиво:

– Нет, никакого отношения к знаменитой русской семье я не имею…

– А как прикажете доложить? – уже с некоторой металлической ноткой в голосе поинтересовался секретарь.

И на этот вопрос был готов у нашего героя ответ. Не зря же он ехал сюда целых пять минут.

– Я живу в городе Крайстчерче, – последовала домашняя заготовка, – это в Новой Зеландии, в южной половине земного шара, возле Австралии. И у меня есть деловое предложение к Степану Павловичу…

В трубке раздался странный звук, как будто кто-то всхлипнул. Секретаря можно понять, наверняка с деловыми предложениями к Рябушинскому приходили по сто раз на дню, но вот чтобы из Новой Зеландии…

– А в чём суть? – робко попробовал спросить секретарь.

– Это я изложу уже непосредственно Степану Павловичу… – жёстко ответил Прохоров.

– Подождите у аппарата, пожалуйста… – сказала трубка.

Слава хорошо понимал, что ситуация довольно шаткая, что если у Рябушинского был трудный день и он просто устал, то вряд ли ему захочется принять человека из непонятного далёка.

Но и выхода другого у нашего героя не было…

Чем ещё заинтересовать промышленника и мецената?

– Поднимайтесь… – выдохнула трубка через минуту.

47

– Чем могу служить? – вежливо спросил Степан Павлович. – Какие у меня могут быть интересы в ваших краях?

Слава помнил его лицо…

…Как наверняка заметил внимательный читатель, Прохоров занимался биографией этого человека, когда они с Володей торговали редкую и дорогую книгу из его библиотеки, о чём упоминается в одной из предыдущих глав. Занимался по ошибке, перепутав Николая и Степана, про книжное собрание которого он ничего сегодня так и не знал, но это ничуть не помешало запомнить внешний вид Рябушинского. Более того, это было, возможно единственное, что реально и всерьёз врезалось в память – суровое лицо аскетичного и мужиковатого старца (почему-то казалось, что под пиджаком у него и рубашки не было) прошедшего и знающего много, и многое это не могущего простить. То фото, которое запечатлелось в голове Прохорова, правда, было последним снимком Степана Павловича, когда ему было за шестьдесят и жил он в Милане практически в нищете и точно в безвестности.

А сейчас перед ним сидел (привстал при входе нашего героя, но тут же сел и руки не подал) сравнительно молодой, лет тридцати с чеховской бородкой, несколько усталый, но точно преуспевающий человек.

Слава готовился к встрече с тем суровым старцем, забыв, что между тринадцатым и сорок вторым годом прошло (пройдёт еще?) двадцать девять лет, поэтому тактику беседы пришлось перестраивать прямо на ходу.

Но первым шагом в любом случае оставалось то же самое действие: Прохоров открыл старый портфель (занятый на вечер, у того же немца, надо сказать, к его немалому удивлению) и, достав оттуда знаменитый «Требник» Петра Могилы, аккуратно положил его на стол.

Потом сказал:

– Я, если честно, никогда не был в Новой Зеландии, хотя знаю про эту страну много, потому что там живет семья моей дочери…

Господин Рябушинский за время исполнения нашим героев всех этих па, проделал следующее: наклонил слегка голову с некоторым любопытством, когда увидел книгу, поднял вопросительно брови, услышав о том, что Слава никогда не посещал Новую Зеландию, слегка скривился при известии, что там проживает семья дочери неожиданного визитёра.

Был Степан Павлович абсолютно светским человеком и умел держать себя, особенно явно чувств своих не проявляя, но за плечами Прохорова имелся сорокалетний опыт торговли с разными людьми, трудного общения с ними, а также пусть приблизительное, но знакомство с теориями Фрейда, Карнеги и прочих психологов двадцатого века. Поэтому он легко прочитал то, что, нужно признать, и не особенно старался скрыть меценат и промышленник. Реакция, если её попробовать передать словами, выглядела бы следующим образом:

– Что это? Опять проситель? О, Господи, только не это, не рассказ о несчастной судьбе бедной женщины и ее несчастных детей…

Исходя из этого прочтения, наш герой поспешил утешить Степана Павловича и перевел разговор в иную плоскость:

– Перед вами редчайшая российская книга семнадцатого века, первой половины, если совсем точно, тысяча шестьсот сорок шестого года. Редкость её основана на трех факторах: просто любые книги этого времени нечасты, потому что бумага и кожа материалы хрупкие и не очень приспособлены выдерживать двести пятьдесят лет…