Боги Абердина - Михей Натан

Корнелий Грейвс прекратил улыбаться.

— А вы что думаете об этом?

Арт дал мне почитать кое-какие книги по алхимии и заставил пообещать, что я никому их не покажу, даже доктору Кейду. Я прочел их — то, что, мог. Но снова возникли проблемы с графиком, да еще меня ждала контрольная по экономике. Я не смог закончить некоторые наиболее непонятные разделы о розенкрейцерах и масонах.

— Я не знаю, — сказал я.

Происходящее очаровывало меня, потому что я кое во что верил, а может, я, как и все одинокие мальчики, искал утешения в неизвестном…

Корнелий Грейвс кивнул и стал копаться в бумагах на столе, методично облизывая пальцы. Бумаги он раскладывал по маленьким пачкам и что-то мурлыкал себе под нос.

— Вам известно, сколько времени Джеральд Хьюз будет в творческом отпуске? — спросил он меня.

Я покачал головой. Джеральд Хьюз преподавал у нас философию, и я не представлял, какое отношение он имеет к алхимии, драконам и бессмертию. Но в тот момент меня ничто бы не удивило.

— Как грустно! — воскликнул Корнелий Грейвс. — В Абердине слишком мало хороших преподавателей философии. Джеральд был у нас лучшим, но Рассел Гиббс когда-нибудь может достичь величия… Он читает курс по Аристотелю… Как же это называется? То ли риторика, то ли логика, я не помню…

Он продолжал сортировать бумаги.

— Вы закончили на сегодня? — вопросил Корнелий, не глядя на меня.

— Я только что пришел, — ответил я.

Грейвс вздохнул и закрыл глаза.

— Тогда идите домой, — сказал он. — Сегодня для вас нет работы.

Я мог сказать по его тону, что он устал, но под усталостью Грейвс часто имел в виду скуку. Поэтому я ушел, будучи в замешательстве, но не понимая, почему.

Я вышел из библиотеки и увидел, что стоит великолепная погода: легкий морозец, солнце ярко светит и бросает отблески на снег. После бури деревья в университетском дворе лишились листвы, опавшие листья разлетелись. Особенно много их собралось под стволами. Я шел в «Горошину» и по пути разбрасывал кучи листьев.

Если мыслить рационально, мне было трудно примять показанное Артом и Корнелием Грейвсом. Но если пойти глубже, за пределы обыденного разума, то скептицизм начинал уходить. В конце концов, решил я, ведь прошлые идеи существования Вселенной когда-то считались основополагающими и незыблемыми, но с каждым новым открытием разлетались, словно соломинки на ветру. Менять исходную схему не требовалось — я знал, что перемены происходили по нарастающей. Прими силу тяжести — и ты принимаешь закон Вселенной. Прими закон Вселенной — и ты принимаешь место Земли во Вселенной, как часть системы. Прими это, и тогда ты начинаешь искать, как работает система, твои взгляды взлетают вверх к небесам, за пределы того, что ты в состоянии видеть, к тому, относительно чего ты можешь только строить гипотезы. Вот здесь и соединяются алхимия и наука, идея мистиков и оккультистов: «Ut supra, infa», «что вверху, то и внизу».

Я не верил во Вселенную бесконечных возможностей. Я знал, что есть правила, которым подчиняется реальность. По мере расширения знания расширяются границы — они всегда движутся всегда вперед. Поэтому новые явления находятся сразу же за ограничениями. Алхимия казалась противоположностью такому подходу — здесь происходил квантовый скачок в истинном смысле слова — за барьер реальности, как я ее знал, к неизведанным регионам, местам без правил. Я знал, что сказал бы Арт: «Глупо думать, что можешь увидеть структуру всего этого. В своей громадности оно становится невозможным для понимания среднего разума…»

В «Горошине» было много народу, я быстро огляделся в поисках знакомых и заметил доктора Кейда в начале очереди за кофе. Он разговаривал с молодым парнем за прилавком. Я мгновение колебался, думая, уйти сразу же или подойти к профессору. Но он принял решение за меня — заметил и поманил к себе.

Мы вместе сели за столик в темном углу. Передо мной стоял горячий шоколад, перед ним — кофе.

— На меня произвела впечатление ваша работа, — сказал он, стряхивая невидимые крошки с лацкана пиджака. — Причем настолько большое впечатление, что меня беспокоит, не игнорируете ли вы занятия в пользу моего проекта.

— Я получил все «А», — ответил я.

Это было правдой, хотя я не был уверен, что получу тот же балл за последние контрольные.

Доктор Кейд кивнул:

— Недавно разговаривал с доктором Лангом, — сообщил он. — Как у вас складываются отношения с ним?

— Нормально.

— Работа на него отнимает не слишком много времени? Или график слишком напряженный?

— Иногда бывает напряженным. — Я заерзал на стуле. — Но когда закончится курс экономики профессора Хенсона, я думаю…

— Хотите, я поговорю с профессором Хенсоном? Попрошу его снизить нагрузки из-за ваших прочих обязанностей…

Я уставился на доктора Кейда.

— Нет, не нужно, — ответил я.

— Хорошо, — профессор помешал кофе. — Вам следует знать одну вещь. Профессор Ланг сообщил мне, что ваша кандидатура представлена на грант Честера Эллиса.

Грант Честера Эллиса на сумму две тысячи долларов предоставлялся первокурсникам, чей средний балл — «отлично». Позднее в тот день я попытался написать открытку своей родственнице и сообщить о гранте, но прекратил после первых нескольких строк, выбросив открытку в мусорную корзину.

— Если вы победите в этом конкурсе, то это станет впечатляющим достижением, — заявил доктор Кейд. Он выглядел довольным, и у меня тоже поднялось настроение. — Но если вас больше всего беспокоят деньги, учтите, что в прошлом я несколько раз обеспечивал гранты студентам, имеющим трудности с финансами. Зарабатывание вами только отличных оценок для гранта не должно мешать работе по проекту. Согласны?

Я кивнул.

— А если окажется, что работа на меня мешает вашим занятиям, пожалуйста, дайте мне знать. Я прослежу, чтобы для вас составили особый график. Мои коллеги, в основном, понимают, насколько важен этот проект. Я не могу представить, чтобы они мешали нашему графику, видя, как быстро приближается срок сдачи. Администрация понимает важность Пендлетонской премии не только для меня, но и для Абердина в целом.

Он замолчал, мгновение смотрел в сторону, потом снова повернулся ко мне:

— Вы строили какие-то планы на зимние каникулы?

— Я собирался остаться в доме.

Доктор Кейд произнес «Хм-м-м» и отхлебнул кофе.

— Мне следовало сказать вам об этом раньше. — Он поставил чашку на блюдце, она тихо звякнула. — Я собираюсь на Кубу на четыре недели, и мой приятель, коллега из Оксфорда, адъюнкт-профессор, будет жить в Фэрвиче три недели во время каникул. Я предложил ему остановиться в своем доме. — Следующую фразу он произнес так мягко, как только мог. — Я предложил ему в распоряжение весь дом. Я думал, что предупредил вас об этом, когда вы только переехали. Простите меня. Я просто предположил, что вы куда-то поедете, как все остальные. — Он покачал головой и медленно развел руками. — Мне очень неловко, — сказал Кейд.

— Не беспокойтесь, — ответил я.

Я пытался как-то сдержать красноту, поднимающуюся к лицу. Варианты выбора у меня были ограничены — я скопил достаточно денег, чтобы несколько недель пожить в гостинице. Имелось международное студенческое общежитие, открытое и зимой, но я не знал, что делает Абердин для собственных студентов, которым некуда ехать — если делает что-то вообще.

— У вас нет родственников, с которыми вы могли бы пожить?

Я покачал головой:

— У меня есть друзья в Чикаго. Пара ребят, с которыми я вместе учился в средней школе, сейчас они учатся в Северо-Западном университете.

Это была ложь, которая только что пришла мне в голову. Я никого не знал в Чикаго или в других местах, за исключением Стултона и Абердина.

— Вы не считаете, что возникнут проблемы, если вы поедете к ним на целый месяц после такого короткого уведомления? — Он сделал глоток из белой чашечки. Поскольку я не ответил сразу же, Кейд продолжил. — Несправедливо с моей стороны ожидать, что вы будете строить планы в последнюю минуту. Не беспокойтесь… Я все объясню Томасу. Если вы…

— Пожалуйста, не надо, — впервые перебил я доктора Кейда; дискомфорт становился невыносимым. — Все будет в порядке, где бы я ни остановился.

Он замолчал и уставился на меня:

— Вы уверены?

— Несомненно.

Доктор Кейд кивнул, словно вопрос был закрыт. Я мог поменять решение, если потребуется, но на его лице появилось облегчение, пусть и мимолетное.

Позднее в тот вечер ко мне в комнату зашел Артур. Уже перевалило за полночь. Арт в темноте уселся на край моей кровати. Батареи щелкали, лунный свет проникал в щелочки между шторами. Его ночные посещения больше меня не удивляли и не пугали, поскольку он будил меня так уже несколько раз после переезда в дом. Иногда у него возникали вопросы на медицинскую тему. («Какие симптомы у аппендицита? Как мне понять, у меня расширение сосудов — или просто мигрень?») Но, по большей части, ему просто хотелось поговорить. Арт, как и я, часто мучился бессонницей, причем страдал от нее гораздо сильнее. Обычно я просто лежал и слушал, как он болтает на самые странные и неожиданные темы. Артур говорил о химической войне в Древней Греции, Парнасском движении конца девятнадцатого века во Франции, романах Кретьена де Труа. Он мог говорить часами приглушенным возбужденным голосом, который часто врывался в мой сон. Иногда я спал, пока Артур говорил, только снился мне Лисандр во время атаки на Галиарт или поиски Святого Грааля. Я ехал на лошади по лесу в горах, а мои доспехи звенели и блестели в лучах яркого солнца.