Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин

погиб один из лучших командиров! Ну, а у вас что? — обратился, наконец, командир дивизии к Алёшкину.

Борис кратко доложил то, что ему было известно об организации медслужбы, о том, как проходила обработка и эвакуация раненых, и попросил разрешения съездить во второй эшелон медсанбата, проверить, как идут дела там, чтобы с рассветом вернуться и поехать в район 41-го стрелкового полка, наметить, где и как можно развернуть ППМ и помочь в эвакуации раненых. Борис заметил, что много раненых идёт самотёком, а это дезорганизует оказание медпомощи.

Командир дивизии спросил Марченко:

— Ну как, комиссар, согласимся с планом начсандива?

Когда тот ответил утвердительно, он продолжил:

— Пусть будет по-вашему. Но, товарищ Алёшкин, ещё раз предупреждаю вас: как будет работать медсанбат, пусть его командир думает, с него спросим, вы же отвечаете головой за эвакуацию раненых с передовой. Все они должны быть вывезены своевременно, запомните это!

Глава девятая

Выйдя из блиндажа командира дивизии, Алёшкин увидел, что на улице уже стемнело. Зная дорогу к ППМ, он очень быстро и без всяких приключений добрался туда, и с первой же машиной, заполненной ранеными, приехал в первый эшелон медсанбата. Дорогой он решил, что ехать во второй эшелон в первый же день боя не стоит. Действительно, пусть командир санбата Фёдоровский, который там находится, думает о своей работе сам.

Сангородский, конечно, не спал. Он сортировал раненых, как и было условлено, прямо на машине. Управился с этим делом за несколько минут и, опережая санитаров, нёсших двое носилок с ранеными, которым нужна была немедленная операция, и трёх, бредущих пешком, нуждающихся в срочной перевязке, заметил Алёшкина и рассказал ему, что пока всё идёт благополучно. Через первый эшелон медсанбата прошло пятьдесят раненых, немного больше он отправил во второй.

— Это, считая не только тех, которых привозили наши машины, но и тех, которые ехали на попутных, и даже пришли пешком, — добавил Сангородский.

Затем продолжал:

— Да, Борис Яковлевич, надо подменять Картавцева, ведь он один уже шестнадцать часов работает! Почему это Бегинсон оставил у себя трёх врачей? Хоть бы ещё одного кого-нибудь сюда дал.

— Не ворчите, Лев Давыдович. У Соломона Вениаминовича Бегинсона — «животы», а они много труда требуют. Пусть они там справляются, а здесь я помогу, вон, целый день ничего не делал, катался на машине, в грязи валялся, да в блиндаже командира дивизии сидел… Сейчас я шинель Вензе отдам, пусть почистит, подзакушу немного и подменю Николая Васильевича, пусть часов пять поспит. А на рассвете опять туда поеду… Лев Давыдович, вы всё время на дороге, слышали ведь от шофёров и от раненых, поди, что наши 41-й и 50-й полки прорвали оборону немцев и здорово продвинулись за сегодня?

— А новых частей не видать? За нами в прорыв ещё никто не пошёл?

— По дорогам никакого движения в сторону фронта нет. Может быть, будут ночью скрытно подтягиваться. Хотя, впрочем, сейчас, когда уже прорыв сделан, можно бы и днём войска перевозить.

— Ну, да это не наше дело, там начальство побольше есть, пусть оно и думает. Пойду я в свою сортировку, вздремну часа два. На дорогу-то я Татьяну Николаевну поставил (она была фельдшером в сортировочном взводе и оказалась очень толковой помощницей Сангородскому, он называл её своей правой рукой). Она не подведёт! Ну, а если что сложное произойдёт, меня подымет, — с этими словами Лев Давыдович, кивнув Алёшкину, направился в сортировочную палатку.

Зайдя в палатку ДПМ, служившую операционно-перевязочным блоком, Борис столкнулся с операционной сестрой Шуйской. Та, остановившись, полушёпотом сказала:

— Товарищ начсандив, не знаю, что и делать… Николай Васильевич с раннего утра и вот до сих пор буквально не отходил от операционного стола. Раненых было хоть и не очень много, но все требовали обработки, а он один… Мы-то, сёстры, через каждые шесть часов меняемся, а его подменить некем. Минут двадцать тому назад обработал последнего раненого, вышел в предоперационную (так она назвала ту часть палатки, где в это время они с Борисом находились, отгороженную от большей части, где стояли операционно-перевязочные столы, занавеской из простыней; в этой части, помимо умывальника и тазов для мытья рук, стоял столик для писаря, заполнявшего медицинские документы), вон, сел около столика, закурил, да и задремал. А тут новых раненых привезли. Прямо не знаю, как и быть! Будить его жалко, пусть хоть часок поспит. Пошла ко Льву Давыдовичу посоветоваться, может, вновь прибывшие раненые ещё подождут. Хорошо, что вас встретила, как прикажете?

Борис улыбнулся, хлопнул маленькую юркую девушку по плечу и также полушёпотом ответил:

— Эх, ты, будить! А я-то на что? Или моя постоянная и совсем неплохая операционная сестра со мной работать не хочет? Позови санитаров, пусть уложат доктора Картавцева на носилки, вон там, в углу, да шинели ему подстелят, и укроют его. Я пойду мыться, а ты распорядись и беги в сортировку, скажи, чтобы несли прибывших раненых.

Катя, вспыхнув от удовольствия при похвале Алёшкина, повеселевшая и быстрая, как коза, бросилась исполнять его приказание.

Борис, расставаясь с Сангородским, предупредил, чтобы его позвали, как только прибудет машина с ранеными из 41-го полка. Это произошло около пяти часов утра.

Заканчивая обработку, наверно, уже двадцатого раненого, Алёшкин услышал, как из-за занавески донёсся разговор Льва Давыдовича и Николая Васильевича. Последний проснулся, и вначале, не поняв, где он находится, растерянно сидел на носилках и с удивлением глядел на вошедшего Сангородского. А тот, заметив смущение хирурга, не преминул по своему обычаю пошутить:

— Здравствуйте, пожалуйста! Мы тут от раненых задыхаемся, а хирурги, видите ли, отсыпаются… Как в санатории!

При этих словах Картавцев вскочил и стал торопливо оправдываться, что он заснул, вероятно, у стола, а каким образом очутился на этих чёртовых носилках, понятия не имеет, да и спал-то он несколько минут.

— Хороши минуточки! — опять взялся за него Лев Давыдович. — Последнего раненого обрабатывали, ещё двенадцати часов не было, а сейчас уже скоро пять!

При этих словах Николай Васильевич, повернувшись лицом к операционной, увидел, что там кто-то работает. Он откинул одну из простыней: на всех столах лежали раненые, трое были уже хирургически обработаны, около одного из них возились санитары и перевязочная сестра, помогавшая переложить его на носилки. На последнем, четвёртом столе ещё шла работа.

У раненого была почти полностью оторвана стопа, она держалась на одном ахилловом сухожилии и, хотя стопа вместе с частью сапога была самым тщательным образом прибинтована на своё место, Борис Яковлевич после снятия повязки сразу понял, что оставлять ногу в