Харама - Рафаэль Ферлосио

— Ты и представления не имеешь, что это за народ. Они обращаются с людьми точно так же, как с ними обращаются их начальники, только и ждут, чтобы кто-нибудь возмутился или нагрубил им, чтобы тут же засадить его в тюрягу, точно так же, как поступят с ними, если они посмеют нагрубить своему начальству. Каждый, кто чином пониже, ищет кого-нибудь, кто находился бы еще ниже. Слыхала, как он скомандовал: «Марш. Можете идти!» Будто мы в казарме!

— Все равно, Фернандо, я ползать ни перед кем не стану. Лучше раскошелюсь и заплачу штраф, если надо будет, но кланяться не собираюсь. Так я живу, и мне это очень нравится.

— Что бы ты запела, будь ты мужчиной! Скажи спасибо, что ты женщина. Если б вдруг превратилась в мужчину, так сразу стала бы рассуждать по-другому. Иначе тебя выколотили бы, как коврик. Знавал я парней, у которых гордости было побольше твоего, только раза два попали в переделку — и мигом вся спесь с них соскочила. Запомни, что я тебе сказал.

— Да ладно, я не спорю, я все поняла. Твоя правда.

Фернандо посмотрел на нее и, постучав по лбу, сказал:

— Ну и упрямая твоя голова. Тебе надо жениха, который бы тебя обуздал.

— Меня? — изумилась Мели. — Ну, силен! Скорей — я его.

Возле почерневшей кирпичной станционной стены под написанным огромными буквами названием «Сан-Фернандо-де-Энарес — Кослада» зазвонил медный колокол. Третья станция от Мадрида: Вальекас, Викальваро, Сан-Фернандо-де-Энарес — Кослада. Вскоре у платформы, лязгнув буферами, остановился поезд из Мадрида. В полупустом купе третьего класса старик и девушка в желтой кофточке, — у их ног стояла большая сумка из черных и коричневых кожаных ромбов, — попрощались с молодым человеком в белой куртке, который сидел напротив них. «Счастливого пути!» — сказал он. Пока поезд не остановился, он стоял на подножке. Сошли человек десять-двенадцать и разошлись в разные стороны от станции. Вокруг было поле, кое-где виднелись дома. Поезд тронулся; молодой человек остановился у будки, где хранилось станционное имущество, и обернулся: из вагона на него глядели старик и девушка. Он прошел между двумя домами, ему пришлось отодвинуть несколько простыней, развешанных между ними. За станцией в ряд стояли три грузовика, у самых колес в пыли копошились куры. Он прошел мимо колодца. Подальше виднелся стандартный железнодорожный домик, рядом курятник, ящики с петрушкой на окне, скамейка и лоханка для стирки белья. Кто-то издали крикнул:

— Что, к своей девчонке?

Голос был знакомый. Он повернулся.

— А куда ж еще! Привет, Лукас!

— Привет! Приятно провести время!

Молодой человек вышел на шоссе. Миновал три небольшие дачки, недавно построенные; садики при них были все на виду, обнесены проволочной сеткой. У калитки одной из дач сверкал краской небесно-голубой с желтым двухместный «бьюик». Молодой человек на минуту задержался, чтобы поглядеть на внутреннюю отделку и приборную доску. Там был и радиоприемник. Потом он бросил взгляд поверх блестящего капота на опущенные жалюзи дачи. Солнце припекало. Он двинулся дальше; отлепил от потной шеи воротничок, ослабил галстук. Шел, глядя под ноги, на вывороченные из мостовой угловатые булыжники. Заборы из проволочной сетки, зеленые жалюзи, миндальные деревья, на одной стене — «Продажа яиц», на другой — «Галантерея». Дошел до мостика, откуда начинался незаметный спуск, слева увидел красноватые воды реки и начало рощи, цветные пятна людей на пляже. Немного дальше пышные деревья во дворе большой усадьбы Кочерито из Бильбао загораживали вид на реку. Ослепительно сверкала на солнце белая стена.

Он ступил на порог:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, Маноло, — ответил Лусио.

Маурисио лишь мельком взглянул на вошедшего.

— Привет! Как дела? — пробормотал он, склоняясь над раковиной, и принялся мыть стаканы.

Маноло остановился возле Лусио, отирая пот со лба и отдуваясь. Лусио взглянул на него.

— Понятно, это из-за галстука… — сказал он. — Как тут не вспотеть.

Маноло вытащил из верхнего кармана куртки белый платок, провел им по шее под воротничком. Он смотрел на Маурисио.

— Я эту вещь видеть не могу, — продолжал Лусио. — Самый бесполезный предмет. Даже удавиться на нем нельзя — короток.

— Так принято, — сказал Маноло.

— Условность городской жизни, этикет, от которого давно пора отказаться.

— Пожалуй, — ответил Маноло. И обратился к Маурисио: — Не могли бы вы дать мне стакан холодной воды?

Маурисио поднял на него глаза.

— Холодной? Только комнатной температуры.

— Ну ладно, какая есть…

Тот налил стакан.

— Какую мы сами пьем, — пробурчал он, ставя стакан на стойку.

— А? Что вы сказали, сеньор Маурисио? Простите, я не расслышал.

— Я говорю, что мы все тут пьем такую воду. Комнатной температуры. А холодной, какую ты просишь, нет. Если бы держать в большом глиняном кувшине, и то была бы большая разница. Да только кувшин наш, уже третий за это лето, разбился на прошлой неделе, а покупать без конца кувшины я, по правде говоря, не могу. Трех, я думаю, с меня хватит.

— Ну конечно, сеньор Маурисио, никто ничего и не говорит.

— Так ты просил холодной воды, вот я тебе и объясняю, чтоб ты знал, как обстоят дела. И, как ты уже слышал, какая погода, такая у нас и вода, такую мы и пьем. Вот так. А холодной нет.

Маноло деланно улыбнулся.

— Да нет, сеньор Маурисио, когда я попросил холодной воды, я сказал «холодной» просто потому, что так говорят, понимаете? По привычке, только и всего.

— Ну, а я привык не называть вещи тем, чем они не являются. Какой в этом смысл? По привычке или нет, но когда я говорю «холодная», значит, имею в виду холодную. А говорить иначе, по-моему, глупо, это я прямо скажу.

— Я вижу, вам хочется меня разыграть.

— Разыграть? Боже сохрани! Как ты мог подумать?

Улыбка на лице Маноло совсем увяла.

— Я вижу. Не говорите, что это не так.

— Что за глупость! Если б хоть под настроение.

— Сегодня у вас как раз такое настроение.

— Неужели? Бог его знает. Мне это еще неясно.

— Но я-то думаю, что…

— Ладно, будет тебе. Не уточняй.

— Как вам угодно. Я только хочу сказать, чтоб вы не беспокоились, то есть, что шутки я понимаю, на них не обижаюсь и могу стерпеть, когда кто-нибудь пройдется на мой счет, и не рассердиться. Иначе говоря, я тоже умею посмеяться, когда захочется, понимаете?

— Что ж, я очень рад, если так. Хорошо, когда человек немножко с хитрецой, такому легче выйти из сомнительного положения, в которое случается иной раз попасть, когда общаешься с людьми. Легче выдержать. А иногда этой выдержки много нужно, верно? Ох как много. И соблюдать ее приходится подолгу.

Лицо парня стало вдруг настороженным; помедлив, он сказал:

— Знаете, я скажу так: мне выдержка не требуется, потому что в сомнительные ситуации я не лезу, мне они ни к чему, и чихать я на них хотел…

— Вот как? Ну, насчет того, чтобы ставить себя выше всех на свете, — с этим надо поосторожней, не то как бы на тебя самого не начхали.

— Это возможно. Если ты неосторожен.

— Или не подозреваешь, что ты неосторожен. В этом случае — тоже! Некоторые считают себя бог знает какими умниками, а на самом деле они дураки дураками и получают по носу в тот момент, когда меньше всего…

— Эй, помогите кто-нибудь! — требовательно крикнул кто-то за дверью, стуча кулаком по косяку.

— Что такое?

Все обернулись к двери. У порога стояло инвалидное кресло на колесах, в котором кто-то сидел, а за креслом виднелся человек в черном.

— Ну что? Выйдет кто-нибудь или нет? — продолжал кричать инвалид, колотя в косяк.

— Это Кока и дон Марсиаль, — сказал Лусио.

Маноло вышел помочь им. Некоторое время они возились с инвалидным креслом, потом человек в черном внес паралитика на руках — тот был маленький и скрюченный.

— Куда это поставить? — спросил Маноло через дверь.

Паралитик на руках у дона Марсиаля повернулся и крикнул:

— Да приткни его куда-нибудь! Куда поставишь, там и будет стоять.

Пока дон Марсиаль усаживал Коку за столик, тот разговаривал сразу со всеми, кто был в кафе.

— Ну, что тут происходит? Сегодня здесь не играют в домино? Для воскресенья что-то слитком тихо. Послушай, налей мне рюмочку анисовой. Марсиаль, а ты что выпьешь? Значит, сегодня у меня и партнеров нет?

Дон Марсиаль пододвинул к столику стул, на который он усадил своего товарища, и сказал:

— А мне коньяк. Что нового?

— Жарко.

Дон Марсиаль позвякивал монетами, сунув руку в карман куртки. Паралитик обратился к Маноло:

— Тебя, как я понимаю, нечего и приглашать поиграть в домино: наверняка есть другие дела, поважнее. На вас, дон Лусио, пожалуй, тоже рассчитывать не приходится, так я говорю?

— Они тебе и не нужны, — уверил его Маурисио. — Там, в саду, твои любимые Кармело, Клаудио и прочие.