Наставники - Бора Чосич

Налоговые приходят в испуганный дом сапожника Джуки Ковачевича и говорят: «Дай деньги, которые ты задолжал императору и королю в результате починки огромного количества обуви всему городу!» Отвечает им сапожник, всем лицом сокрушившись: «Дорогие господа налоговые, посмотрите на мой скромный дом, который состоит из комнаты для проживания и маленькой мастерской, в которой клеем смердит, вот вам кровать, стол, на столе тарелка с колбасой, стакан вина и открытая книга „Новая Элоиза Хорватская", там вон шкаф, на шкафу три другие тарелки, на стене картинка Христова распятия, на полу мышеловка для ловли мышей, два стула, жена шерсть прядет, ребенок описавшийся плачет, в то время как в открытую дверь корова голодная мычит, вол, коза, две овцы, петух, четыре тощие курицы, один павлин и старая гусыня. Вот все, что у меня есть, а денег, вот те крест, нету!» Налоговые говорят: «Если так, то извиняйте и спокойной вам ночи», и уходят, пришибленные и несчастные, чтобы рассказать об этом печальном событии расстроенному судье Талеру, который прямо и не знает, что со всем этим делать.

Говорит судья Талер: «Прямо так и вижу, как умрет наш бедолага Йоца Рняк. В пыльной комнате будет сидеть во мраке на поломанном стуле, у ног его лежит колода карт для игры в пьяницу, рассыпанные деньги, которые ему уже не нужны, окровавленный нож, павлинье перо, сломанная бритва, на столе уже испортившаяся нетронутая еда, «отому что ему есть неохота, змея самой ужасной породы ползает у него по груди и больно кусает в те места, где у него рубашка расстегнута, а в это время на некоем облаке будет плакать несчастный ангел, который не хочет с ним никаких дел иметь, а также ощерится на него дьявол с копьем в руке, ожидая минуты, когда несчастного, которого весь Грунт жалеет, можно будет насадить на это страшное орудие!»

Хозяйка Катарина добавляет: «В то время как наш счастливый и благородный дед Теодор умрет окруженный всеми нами, своими детьми, сыновьями, успешным торговцем Йовой, протоиереем Василием, вернувшимся с Собора, самым младшим Митаром, изучившим науки о растениях и камнях, будут тут и внуки, все, к счастью, здоровенькие и причесанные, в комнате все прибрано, на столе лучшие лекарства, которые ему уже не помогут, я буду вся заплаканная и расстроенная, все слуги во главе с верным Мией в трауре и на коленях, коровы и кони понурятся, голуби как околелые, и в это время луч несравненного света коснется его уже совсем лысой головы, и в его трепещущем свете прямо в воздухе можно будет прочитать слова типа „Бог с тобой!"».

Пребывающая в дурном настроении жена деверя говорит в конце: «Ну и в чем тут разница?» – но сразу после этого умолкает.

Говорит добродушно настроенный судья Талер: «Один человек любит с другим в корчме посидеть, чокаться с ним по-приятельски, в то время как снаружи молнии во всю силу сверкают, даже смотреть страшно. Другой, напротив, любит присесть у фортепьяно, когда некая герцогиня перебирает клавиши, а его цилиндр стоит рядышком с прекрасно выписанными нотами, едва не касаясь прекрасного плеча пианистки!»

«Кто в молодости не принимал пограничного капитана с букетиком цветов, которые нигде не растут, в то время как пес смотрит на капитана и на цветы, размышляя, порвать ли их обоих на куски, или лучше будет промолчать?» Так говорит жена деверя своей дорогой родственнице Катарине, а та отвечает: «По мне, так куда лучше было гулять с палкой в руке по пшеничному полю, чтобы при этом вежливый младший писарь показывал письмо, написанное им тебе, курил папироску в маленьком мундштуке, ведя на поводке свою охотничью собаку, а вдалеке чтобы виднелась мельница, машущая крыльями на легком ветерке!» На это их верная, но несчастная служанка: «Я только однажды почувствовала подобное чувство, когда после несчастного случая с покойным мужем служила я у одного писателя и там случайно подняла подол у платья, чтобы не замарать его конским навозом, а он на коне и в прекрасном костюме, посмотрел и сказал: „Ох-хо-хо, боже мой!" – и это было все!» «Когда симпатичный, молодой красавец-супруг сидит за столом в саду, а на столе прекрасные фрукты, чашечки с кофе и отменное печенье, на коленях у него счета, которые говорят только о доходах от продажи в сущности никудышного зерна, хромых лошадей и прогорклого жира, а он курит немецкие сигары и пропускает ароматные струйки дыма сквозь холеные небольшие усики, в то время как его наикрасивейшая жена всех времен и народов стоит над ним, одетая в церковь и с веером в руке, словно ангел небесный, вот это и есть самые прекрасные чувства, о которых нам даже и задуматься-то страшно!» – говорит в конце госпожа Матильда Клапшя и незаметно смахивает свои драгоценные слезы.

Каких только чудес и прочих поучительных вещей не повидал младший Ускокович Митар в своем путешествии по Франции. «Пока мои братья Йова и Василий маялись в церкви и в лавке, я насмотреться не мог на прекрасные лодки в озере Леман, на гибельные склоны горы Монблан, по которой я гулял как по собственной комнате!» «Приезжай, – говорит ему гостеприимный француз, – и увидишь, как у нас в Юре делают сыр из прокисшего молока, как старательные часовщики собирают часы, как продаем коров на рынке, выпариваем соль из воды и говорим на нашем прекрасном языке, то есть по-французски!» «Нет, нет, – говорит Митару другой француз, – лучше к нам, в Бургундию, где мы делаем вина, по которым все с ума сходят, и наполняем ими бочки, в которых можно десять тысяч человек утопить!» Третий гостеприимный француз говорит нашему дорогому Митару: «Пусть только господин краешком глаза глянет на наши фотографические ателье, печи для обжига фарфора, фабрики по производству много чего, на наши ядовитые и другие растения, прекрасные края вроде Овернии, Орлеании и Лионии. Следует ему попробовать и отвратительную и такую целебную воду в Виши, а также познакомиться со многими нашими трудолюбивыми согражданами, которые непрестанно куют кусок железа, тащат всякие тряпки или обрубленные ветки, чтобы сделать из всего этого какую-нибудь употребительную и полезную людям вещь!» Отвечает им всем добропорядочный славонец: «Спасибо вам за все, и хотя я невинный сын маленькой страны на далеком юге, все равно напишу обо всем этом дорогим родителям поучительное и благодарное письмо!»

Дед Теодор шагает по прекрасно прибранному дому, в котором у него прошла вся жизнь, перебирает в голове мысли и разговаривает сам с собой: «Кто знает, сколько я еще должен ломать голову над тем, как и что будет с моим народом, который стенает под чуждым ярмом, а также вынужден в больших количествах погибать на полях сражений, стрелять в разных правителей, мучиться от холода и страдать от нищеты и голода, чтобы только после всего этого свободно петь свои песни, развевать свои стяги и скандалить в собственной национальной Скупщине по всяким незначительным поводам!» Дед Теодор смотрит на себя в зеркало и продолжает: «Кто мы, что мы, куда бредем, кто нас знает, что нам прочие, откуда мы, что мы за люди и сколько все это еще продолжаться будет – бог его знает!»

Благодарный сын, посланный в мир на учебу, пишет своим домой: «Любой бы на моем месте удовольствие получил, попав в чужую страну, где тебя никто не понимает и где всего полным-полно для описания в виде некоей повести или какого другого научного трактата. Перешел многие реки в Вогезах, заходил в прекрасные дома, где некие трудолюбивые старцы сидят за изобретенной швейной машиной, которая работает совершенно самостоятельно, обошел многие фабрики по производству бумаг, которые потом будут исписаны исключительно французскими буквами, осмотрел их шоссе и железные дорогие, слушал музыку весельчаков, играющих на пианино, скрипке, басе, тромбоне, кларнете, арфе и трубе, причем все одновременно! Многие из них также рисуют различные случаи из жизни, например, куриц и веселых коз, а другие возводят памятники великим людям, которых по ошибке убили в давние времена. Где-то добывают руду, где-то дождь идет, где-то берегут в особых комнатах письма, написанные славными людьми, хотя чернила давно выцвели. Всюду какие-то растения, деревья и реки, а изредка и замки на вершинах гор с абсолютно французскими названиями вроде „Безансон" или как-то так. Мы всю жизнь убивали разных людей, на войне и в мире, как чужих, так и своих, а уж после этого смотрели, кто из них хорош, а кто нет, сказал мне один француз. А одна француженка сказала мне: я могу сделать для вас гобелен или соткать жаккард, чтобы вы могли подарить кому-нибудь на именины! Каким-то деревьям позволяют расти по пятьсот лет, а какие-то рубят и делают из них столы, стулья для сидения или жгут их и на этом огне обжигают кирпичи, точно как мы. Легко подниматься на самые страшные горы или бороться с ужасным наводнением, когда вспыхнет пожар и начнется землетрясение, так что у тебя все под ногами трясется, но, оказавшись в открытом море, французу приходится плыть, как и всем прочим, если только есть построенный невесть где корабль или хотя бы лодка. Многие говорили мне; все это мы сами сделали, это наша страна, которую мы ни от кого не унаследовали, и язык мы тоже сами выучили от своих матерей, правда, сами не знаем как! Некие инженеры без конца смотрят в подзорные трубы, кое-где какие-то капитаны ругают своих солдат, занятых на строительстве моста, а пчеловоды позволяют своим пчелам жалить себя ради здоровья. Все мы французы, сказал мне один нищий и запел. И тогда я пошел смотреть сахарный завод в Нанте, где, несмотря на всю сладость труда, многие рабочие еще как потеют и страдают. В Бресте, учат жителей приморья смотреть в окно, где появились, а где нет неприятельские корабли, и есть уже потонувшие или нет, и не потонули ли с ними и моряки, в то время как в других местах только готовят из рыб и из других трав так вкусно, что пальчики оближешь. Еще умеют красить натуральную шерсть, как и мы, добывать ядовитый газ из земли, собирать диких зверей в клетках по городам. Опять же один француз говорит мне: „Где еще в мире вы найдете такого дурака, который вам, иностранцу, показал бы каждый наш цветок, кто бы вам позволил перебирать наши камни и растения и при этом еще пробовать наше лучшее вино из всех существующих, да никто, кроме нас, потому что мы ни с кем несравнимы!"»