Наставники - Бора Чосич

«Человек куда угодно спрячется, если ему худо станет и жандармы его искать станут вследствие неуплаченного налога или из-за уклонения от призыва на военную службу. – говорит дед Теодор и добавляет: – В таком случае каждый пожелает в жучка мелкого превратиться или в паука по крайней мере, но ведь он человек!» Учитель Станивук говорит: «Хорошо пауку, у которого собственная паутина есть, в которую он заманивает и употребляет в пищу других, иной раз очень даже крупных, насекомых!» Маленькая Анка говорит: «Паутина состоит из шелковых ниточек и из самого паука, который их ткет, однако все это можно очистить шваброй так, чтобы от ниточек и следа не осталось!» Учитель Станивук завершает: «Тем более что паук вовсе не безобиден, особенно если укусит такую девочку в пятку, от чего она сразу рухнет замертво в безумном трансе итальянского национального танца!»

Где только не окажутся милостивые мужи Палацкий, Гаврилович, Панчич, Шафарик, Торбар или Петранович, всюду от них можно услышать: «Мы самые мудрые личности нашей родины, вы только поставьте перед нами задачу или попросите нас как следует, чтобы распутать какую-нибудь путаницу, и мы тут как тут!» Говорит на это мать Катарина: «Хорошо тому говорить, кто от рождения умен, а нам что делать с несчастным Йоцой Рняком, который вечно пьян, или с Йосипом Михалем, у которого слюни изо рта текут, короста на руках и ветры пускает где ни попадя!» Дед Теодор злится: «От умного человека и мудреца вечно слышишь одно и то же, а от дурака все время одни только новости, потому наш государь и держит их при дворе, со всеми их колокольцами, которые позвякивают под самым носом!» Мия Оршич говорит: «Умные те, у кого денег полно, пьют и едят обеды утонченной кухни, а дураки – мы, которые работаем с конским навозом и воняем уборной, хотя и умываемся усердно!»

Когда поймают нищего и несчастного татя на попытке увода коровы из коровника образцового содержания, свяжут его и изобьют чем под руку попадется, говорит ему слуга Мия Оршич: «Проклятый тать, как это ты решился обокрасть самый уважаемый в Славонии дом, вместо того чтобы отправиться на работу в подземный рудник в Америке, или на пароходе, который перевозит путешественников в Пешт, или половым в некую корчму, где хотя бы выпить немного на дармовщинку смог!» Говорит избитый тать: «Ни к чему мне пить или ездить на пароходе, а нужна мне корова, от которой я молоко получать буду для своих семнадцати детей, которых я родил вследствие другой нехватки, жена у меня умерла при последних родах, отец меня проклял, налоговые меня ограбили, неприятельские солдаты мне глаз выбили, так что мне теперь только и остается, как татю, воровством заниматься, пока меня насмерть не забьют почтенные люди вроде вас!» Мать Катарина развязывает свой фартук, старательно причесывается гребнем из перламутра и говорит татю в лицо: «Я прикажу, чтобы тебя отпустили домой, но корову тебе не отдам, потому что она мне самой нужна, хотя мне известно, что на многих местах в общине, в суде и много еще в каких канцеляриях воры похуже тебя сидят, только я вслух об этом сказать боюсь!» Хорошо накормленный пес спрашивает печальным взглядом свою знатную хозяйку, не порвать ли ему на куски чахлое тело голодного одноглазого татя, а хозяйка говорит ему, к удивлению всех присутствующих: «Не надо!»

Судья Талер, сидючи без дела в своей канцелярии, говорит некоему писарю: «Слышал, что у попа татя поймали на краже крупной коровы, да потом на волю его отпустили, что это с ними, православные ли они, и что они себе думают, чем я жить должен, бездельничать ли мне или судить мне как судье положено в этом императорском городишке без всякого замедления?» Говорит ему госпожа Катарина Ускокович, аж вскипев: «А что будет с моим судебным иском по поводу десяти тысяч ютаров лучшей славонской земли, леса и вод, слушание которого вы так сильно затягиваете, что у меня в глазах все помутилось и почернело?» Судья Талер отвечает: «Да разве нет у вас собственного адвоката Мудровчича Франи, который с вас хорошие деньги получает за это, я с этим ничего общего не имею, а к тому же еще припомните замечательные праздники, которые мы провели в вашем доме за стаканом доброго вина и замечательной выпечки!» Дед Теодор говорит: «Это тебе за то, что угощаешь вкусными вещами и отличными напитками всякую сволочь, как судейскую, так и адвокатскую, вместо того чтобы самим их приговорить с помощью веревки, огня и меча!»

Слуга Мия Оршич клянет и шпыняет своих подчиненных, разбежавшихся по всему Грунту: «Будет вам и бога, и черта, когда хозяин Василий вернется со своего поповского Собора и увидит, как вы развалились на конском навозе, в грязи и плевелах, вместо того чтобы привести себя в порядок, умыться и спеть какую ни то песенку во славу нашего господина императора, страдающего от тяжкой ломоты в суставах!» Дед Теодор перекладывает мудрую книгу, которую читал, с левой стороны на правую, и говорит: «Я сорок лет поучал не поминать имя Божие всуе, а ты!» Преосвященные Вуксанович, Ранкович, Чупович, а также Иоаннович вопрошают в один голос, сидя на Карловацком Соборе: «Знаете ли вы, что Бог существует на небесах и что в этом более никакого сомнения нет?» Священник Атанасий Меич из Грубившого Поля вещает. «Потому-то мы здесь и собрались, а не для того, чтобы вкушать вкусную пищу и пить замечательное карловацкое вино, равного которому нет!» На это преосвященный протоиерей Василий Ускокович: «Раз уж вы о вине заговорили, то лучше у меня совета спросите, потому как род мой лозу выращивает уже четыре столетия, и лучшего вина во всей двуединой империи нету!» Говорит владыка сербский Никанор Груич: «То, что поп Василий говорит, совершенно справедливо, тем более что жена его некогда католичкой была, а сейчас перейдем к сбору разбросанного и к другим святым делам!»

Говорит судья Талер своему помощнику: «Что это за проклятый город такой и кто меня сюда посадил, черт бы его мать побрал и так далее, почему тут никто никогда не бунтует и даже следов нет хоть какого-то неприличия, за которое человека арестовать можно было бы!» Йоца Рняк говорит на это в совершенно пьяном состоянии; «Да здравствует наш император и король Франя Йосип еще сто и пятьдесят лет!» Говорит писарь Бунин: «Когда некое пьяное лицо говорит в честь нашего императора, то, по мне, это то же самое, если бы трезвый стал бранить и оскорблять его, так что мы это лицо смело можем повесить за ноги или за какую другую часть».

Каждое утро общинные чиновники являются в общину и распределяются по своим удобным, однако несколько грязноватым канцеляриям, где они должны находиться до четырех часов пополудни, даже если у некоторых из них нет никаких дел. Говорит Йожа Лукац, общинный чиновник: «Как только подумаю о том, что я, будучи общинным чиновником, должен сидеть здесь, а мою прекрасную супругу именно в этот момент соблазняет капитан Плуштец, рассказывая ей про вымышленные войны, на которых он даже во сне не бывал, не говоря уж о том, чтобы погибнуть на них, как и следовало бы честному и достойному похвалы человеку!» Председатель общины Игнат Лобо проходит галереей и входит в служебные помещения, где сидят все общинные чиновники в глубоком трауре, поскольку не знают, что у них дома происходит, а чего не случается. Говорит им председатель общины: «А что вы думаете, мне, что ли, легче, чем вам, только потому, что я председатель, ведь я в сам знаю, что делают офицеры с нашими верными женами, одного только понять не могу, кто только позволяет им шастать по приличным домам в то время, когда мы здесь сидим!»

Говорит слуга Мия Оршич своим подчиненным работникам: «И не выдумай кто – из вас демонстрировать мне признаки сварливости по любой причине, ведь вам довелось служить в таком прекрасном и патриотическом доме, как дом Ускоковичей!» Низкорослый работник Пая Войшич спрашивает: «А что такое сварливость и что она означает?» Мать Катарина говорит: «Это когда дед Теодор говорит, что снег черный, а уголь белый, я же пытаюсь противоречить ему и говорю, что наоборот, а он стучит кулаком по столу и говорит, что нет, а другие, которые намного умнее меня, как, например, доктор Палацкий, говорит, что да, а третьи, еще умнее, например, как священник Кораяц, говорит, что нет, и так до тех пор, пока кто-нибудь кому-нибудь голову не разобьет, или не выбросит его со второго этажа во двор, или яремную вену не перережет, чтобы за ним жандармы пришли и увели его в кутузку!»

Налоговые приходят в испуганный дом сапожника Джуки Ковачевича и говорят: «Дай деньги, которые ты задолжал императору и королю в результате починки огромного количества обуви всему городу!» Отвечает им сапожник, всем лицом сокрушившись: «Дорогие господа налоговые, посмотрите на мой скромный дом, который состоит из комнаты для проживания и маленькой мастерской, в которой клеем смердит, вот вам кровать, стол, на столе тарелка с колбасой, стакан вина и открытая книга „Новая Элоиза Хорватская", там вон шкаф, на шкафу три другие тарелки, на стене картинка Христова распятия, на полу мышеловка для ловли мышей, два стула, жена шерсть прядет, ребенок описавшийся плачет, в то время как в открытую дверь корова голодная мычит, вол, коза, две овцы, петух, четыре тощие курицы, один павлин и старая гусыня. Вот все, что у меня есть, а денег, вот те крест, нету!» Налоговые говорят: «Если так, то извиняйте и спокойной вам ночи», и уходят, пришибленные и несчастные, чтобы рассказать об этом печальном событии расстроенному судье Талеру, который прямо и не знает, что со всем этим делать.