Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев - Виктор Некрас

— Ты у нас самый храбрый?! — язвительно спросил Славята Шепеля. — Вот, стало быть, в дозор сегодня вне очереди пойдёшь.

В глубине души гридень одобрял мальчишку, но ослушание должно быть наказано. После можно хоть золотой гривной наградить за храбрость, но раз ослушался — накажи обязательно!

В тёмной степи дозор двигался молча — а чего зазря горланить-то? Тем более, в дозоре, где не то что конь лишний раз не заржёт, а чихнёшь невпопад — и то ворог услышать может.

Шепель ехал, чуть пригнувшись к седлу и весело поблёскивая в стороны глазами. Помимо наказания, дозор ведь ещё и честь немалая. Мальчишка был доволен. А на то, что про это его довольство подумают иные — ему наплевать. Славята его не наказал, а отличил — думалось Шепелю.

Парню вдруг что-то послышалось в ночной степи. Он осадил коня, вслушиваясь.

— Чего ты? — недовольно пробурчал старшой дозора, длинноусый горбоносый волынец. — Приблазнило чего-нибудь?

— Люди в степи, — едва слышно ответил Шепель.

— Какие ещё люди? — старшой нахмурился. — Выдумываешь всё, отличиться перед князем да Славятой хочешь.

— А я говорю — люди в степи, — упрямо повторил Шепель, спешился и нагнулся к земле, не отпуская повода из руки.

— Да тебе-то почём знать?! — возмутился кто-то из дозорных.

— Да слышу я! — Шепель топнул ногой. — Не меньше полусотни коней топочет с восхода!

Старшой переменился в лице — это было уже не смешно. Он тоже спешился, наклонился к земле.

Хрящеватый степной чернозём чуть слышно гудел от конского топота.

— И впрямь, — удивлённо пробормотал старшой. — Как ты расслышал-то?

— А, — Шепель пожал плечами. — Я же и сам степняк…

Чёрная ночная степь стремительно прыгнула навстречь.

Скоро в темноте завиднелись огоньки. Они плясали, переползали, сходились с другими, вновь расходились. И впрямь — не меньше полусотни.

— Чего это они? — недоумённо пробормотал старшой. — И не берегутся вовсе… А ну-ка, прощупаем их поближе…

Дозорные проскакали ещё с перестрел, когда стало ясно то, что старшой понял враз — по степи ехали люди с факелами. Шепель завистливо покосился на старшого, что чёрной глыбой выделялся в темноте — вот что значит войский опыт.

Но и старшой зарвался — их услышали.

— Эге-гей! — заорали вдруг по-русски.

А ну как черниговцы? Святославичи?! — Шепеля вдруг обдало холодом. — Не рвануть ли в степь, очертя голову, пока не поздно.

Но старшой отчего-то не побоялся ответить.

— Эге-гей! — громогласно заорал он. — Кто таковы?!

— Посольство к Ростиславу Владимиричу! — проорали в ответ.

Теперь бежать было уже поздно — через миг невестимые всадники окружили дозор Ростиславичей плотным кольцом. Плясало и рвалось по ветру пламя факелов, фыркали кони.

А лица были сплошь нерусские!

Впрочем, на нерусские лица Шепель уже нагляделся — и когда на Дону жил, в отцовом дому, и тем более, после, в дружине Ростиславлей, где козарин соседил с угром, а русич подливал вина в рог ясу.

Да то же ясы! — почти сразу признали все.

— Что ещё за посольство?! — недовольно нахмурился старшой — видно и ему стало не по себе в окружении чужих оружных всадников. Впрочем, оружных средь них было мало.

— Послы суть от аланских родов к князю Ростиславу Владимиричу, — пожилой яс очень чисто говорил по-русски, а всё же чувствовалась в его словах какая-то неуловимая чужинка. — Хотим признать его волю над народом алан.

— Ну?! — старшой, не ожидая подобного, аж расхмылил во весь рот. — Ради такого достоит вас и проводить к стану! Шепель!

— Чего? — недовольно отозвался донец.

— Не «чего?», а единым духом! — рявкнул старшой. — Проводишь ясское посольство к Ростиславу Владимиричу! Да обратно не вертайся — заплутаешь ещё в степи, а нас не сыщешь.

Шепель не спеша ехал меж костров, вглядывался в лица людей. Он не заплутал в собственном стану, он прекрасно видел костры своей сотни. Парню просто хотелось послоняться по стану разноликого и разноязыкого войска — он всё ещё не верил в глубине души своему войскому счастью, хоть с того, как он пошёл на службу к Ростиславу, минуло почти год.

Костры Ростиславлей рати горели в неглубоких ямах, тянуло жареным мясом и печёной репой, слышались негромкие разговоры.

— На греческой-то стороне как бы и не проторговаться ему, — говорил товарищам задумчивый тьмутороканец про кого-то из сябров, а другие согласно кивали — видно, знали что-то про неведомого Шепелю купца.

— У меня ведь дома на Волыни четверо осталось, и все — мал-мала-меньше, — жаловался невесть на кого волынянин троим кубанцам. Те вздыхали и подливали ему квас в широкую чашу дорогого капа.

Ясский горбоносый удалец тягался в тычку на ножах со смуглым козарином. Весело хохотали, споря, хватались за ножи уже не в шутку, тут же били по рукам и шли пить мировую.

Пива в стане Ростиславичей хватало, благо опасность миновала, и князь разрешил праздновать победу. А благодарные за спасение от разорения кубанские русичи натащили горы снеди — было чем закусить-заесть.

Шепель представил, как роскошно сейчас потчует ясских послов князь Ростислав Владимирич и невольно облизнулся. И тут же услышал от ближнего костра знакомые голоса. Услышал и не поверил своим ушам.

— Батя?! Неустрой?!

А Ростислав и впрямь потчевал приезжих ясов от души, лично подливая в чаши.

— Наш народ помнит дружбу с благородным воителем Мстиславом Владимиричем, — степенно говорил седобородый старейшина, довольно чисто произнося русские слова. — Памятуя об этом, мы решили предложить нашу дружбу и тебе.

— Мне, — Ростислав усмехнулся. — Изгою без стола. Я ведь тут, в плавнях-то, почитай, прячусь…

Он любил правду. Всегда предпочитал правду.

— Это ненадолго, — твёрдо возразил старейшина. — Князь Глеб бездеятелен, ты — стремителен и храбр. Потому мы с тобой. У нас уже собираются охочие люди — помочь тебе воротиться на стол в Матреге.

Ростислав на миг задохнулся.

Вот оно, подходит. То, про что ему мечталось и грезилось, то, чего он не говорил никому, даже пестуну Вышате.

Кто знает, чья воля правит миром?

Язычники говорят, что правит всем правда богов. Правь. Единый мировой Закон.

Христиане — воля божья.

Человеку не дано постигнуть того с полной уверенностью.

Альбо — дано?

Так альбо иначе, а только столетиями одни и те же места неведомо почему становились очагами образования государств, которые после вырастали в могучие державы. Державы росли, расцветали и гибли, а потом, по прошествии столетий на тех же местах упорно возникали совсем иные государства. Иной раз и в тех же границах.