Когда приходит шторм - Карина Шнелль

запятнан, и отчистить пятно невозможно. Теперь Сент-Эндрюс покрыт позором. Моя оставшаяся жизнь – тоже. Я зажмурилась, чтобы прогнать мрачные мысли, но стало гораздо хуже.

Всю ночь я пролежала без сна. Будто парализованная, пялилась в потолок, не в состоянии закрыть глаза и предаться воспоминаниям, которые даже во время бодрствования наваливались на меня словно кошмарный сон. Надо бы позвонить старикам – в любом случае хотела рассказать, что пока остаюсь в Сент-Эндрюсе. Надо бы написать Рейчел. Да и Фиона, если ей довериться, непременно выслушает и утешит.

Или Джек…

Однако стрелки маленького будильника на прикроватном столике продвигались вперед все дальше, пока не стало слишком поздно – или слишком рано, – чтобы взывать к кому-либо о помощи.

Когда я наконец забылась в полудреме, уже почти настало время вставать. Но я успела увидеть сон, и во сне вернулось одно из немногих воспоминаний о маме.

Я играю с рождественским подарком – новенькой лошадкой для Барби, в звездочках и с блестящей гривой. Мы с лошадкой сидим на полу в моей комнатке, и она скачет по пестрому ковру. За приоткрытой дверью горланит телевизор. Я вижу отца; он сидит в кресле и тупо пялится в экран.

От входной двери доносится звяканье ключей. Входит мама, нагруженная покупками. На ней теплые сапоги и шерстяная шапка, мокрая от снега. Из-под шапки выбиваются длинные черные волосы. Лицо размыто – как всегда в моих воспоминаниях, – однако голос я слышу отчетливо. Она бросает беглый взгляд на отца и на то, что у него в руке.

– Привет, я дома! – Голос звучит наигранно бодро. – Кто хочет на ужин лазанью?

Вместо ответа отец прибавляет громкость телевизора и делает глоток из бутылки.

– Я хочу! – Радостно бросаюсь к маме. – Мама, мама, смотри, как я заплела гриву! У меня теперь лошадка как у принцессы!

– Очень красиво, солнышко! Дай мне только разобрать покупки, а потом…

Пакет замороженного горошка вываливается из сумки и с треском ударяется о паркет; горошины раскатываются по полу, весело шурша, – прямо как шарики, с которыми я любила играть в детском саду.

Мама бросает испуганный взгляд в сторону гостиной, опускается на колени и торопливо принимается собирать горошины. Я присоединяюсь к ней.

– Я помогу!

– Нет, солнышко, лучше вернись к себе в комнату. Закрой дверь и подожди. Я потом позову тебя ужинать. – Голос умоляющий, не похожий на обычный. Я не слушаюсь и продолжаю собирать горошины. В моих теплых руках они начинают таять. Какая веселая игра!

– Марли, пожалуйста, уйди, – повторяет мама, уже более строго. Она кладет руку мне на плечо и слегка подталкивает в сторону моей комнаты.

Внезапно на нас надвигается тень. В дверном проеме стоит отец и с глуповатым видом смотрит на нас сверху вниз. Бледная нездоровая кожа на носу испещрена красноватыми прожилками; на фоне ярко освещенной прихожей лицо маслянисто блестит.

– Итак, ты наконец-то соизволила явиться домой.

Отец говорит, и вокруг распространяется резкий терпкий запах. Запах идет у него изо рта, и меня чуть не выворачивает.

Мама не поднимает голову и не смотрит на него; она продолжает собирать горошины.

– Тебе известно, что это неправда. Я была на работе, а потом ходила за покупками. В конце концов, один из нас должен зарабатывать деньги, если мы не хотим лишиться квартиры.

Она говорит очень тихо, однако с нескрываемой злостью.

– Ты как разговариваешь с супругом?

Голос отца звучит заторможенно, будто язык завязан в узел.

Мама встает. Подхватывает меня и прячет за спину; я вижу происходящее только через ее ноги.

– Будь здесь мой муж, я говорила бы по-другому. Вот только я его уже пару лет как не видела. Может, он где-то прячется? – Она тычет пальцем в отцовскую грудь, а сама медленно отступает, сдвигая меня в сторону спальни.

Отец, пошатываясь, угрожающе надвигается на нас.

– Ты что себе позволяешь, ты…

– Может, продолжишь смотреть телевизор, пока я буду готовить? – торопливо перебивает его мама. – Как раз новости начались.

Его глаза сужаются до щелочек. Он сжимает кулаки. Мамины пальцы еще сильнее впиваются в мои плечи. Дрожа, она медленно толкает меня назад.

В моем животе зарождается страх, подобный ледяной глыбе; она становится все тяжелее. Ужас ползет вверх, подступает к горлу, вот-вот перекроет доступ воздуха.

– Я делаю что хочу и когда хочу, – рявкает отец. – А ты меня уже достала!

Внезапно он размахивается и толкает маму так сильно, что она опрокидывается назад и увлекает меня за собой. Я ударяюсь о комод; жгучая боль пронизывает плечо.

– Марли! – вскрикивает мама и загораживает меня, испепеляя отца взглядом. –