Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне) - Марк Полыковский

Несколько штабного вида, тучный, уже пожилой, в золотых очках, с аккуратно подстриженной бородкой, наш начштаба напоминал солидного учителя гимназии. Несмотря на «мирную» внешность, он обладал незаурядной храбростью и умел сохранять спокойствие в самых рискованных положениях. Добродушный и учтивый, любивший пошутить, он снискал к себе любовь и большое доверие всей кавбригады.

Усталые, мы сидели и ждали, когда Владимир Александрович разберется С картой.

Кужело вышагивает просторную комнату взад и вперед, о чем-то думает. Впрочем, можно легко догадаться о мыслях комбрига. Последние донесения тревожат всех и прежде всего Эрнеста Францевича.

Уже полночь. В номерах бывшей гостиницы «Россия» тишина. За стеной мерно стучит сапогами часовой. Во дворе, дожидаясь нас, хрустят сеном лошади. В открытые окна все слышно, даже шелест деревьев, одетых ранней листвой.

Наконец Скуба поднимает голову.

— К Пишкарану можно подойти с двух сторон, но на близком расстоянии укрытий нет. Нас сразу заметят, и Аман-палван снимется.

Почему зашел разговор об Аман-палване? Штаб фронта в Скобелеве, учитывая сложившуюся обстановку и возможность новой вспышки басмаческого движения, дал приказ ликвидировать банду Амана — наиболее крупную и опасную в уезде. Аман-палван уже примкнул к Курширмату и пытается соединиться с ним. Из Скобелева требуют начать операцию сегодня же. Но… прежде надо было попытаться вернуть Аман-палвана под наше знамя. Так рекомендовал, вернее настаивал, штаб фронта.

— Задача, товарищи, сложная, — сказал нам Кужело. — Еще раз предоставим басмачам право покончить все миром, без кровопролития.

Многим из нас предложение штаба показалось довольно рискованным. Аман-палван не из тех курбашей, что способны порвать со старым. Слишком враждебно он настроен к Советской власти. К тому же родственная близость его с местными баями, да и собственные богатства помешают ему принять — новый строй.

— Видите ли, — попытался объяснить точку зрения штаба Кужело, — Аман-палван — жертва обмана. Курширмат распространяет среди басмачей ложные слухи, будто Мадамин-бека вероломно убили большевики. Клевета смутила многих, в том числе и Аман-палвана. И если ему рассказать правду, он может вернуться к нам. Под его командой крупные силы, это надо учитывать.

— Ну, а если?.. — задал кто-то вопрос.

— Тогда выполним второй пункт приказа. В общем, все решится этой ночью или утром.

Часы на стене мирно тикают, отбивая секунды, минуты… Тишину, вдруг прерывает стук копыт. К штабу скачут несколько всадников. Мы сразу догадываемся — эго торопится вызванный в Наманган Фарынский. На него возлагает Скобелев миссию переговоров с Аман-палваном.

По топоту коней мы следим за движением верховых до самой гостиницы. Вот цокот стал реже, но звонче, все перемешалось и наконец затихло. Через какое-то мгновенье дверь распахивается и вбегает возбужденный Фарынский.

Он в гимнастерке, плохо заправленной и не застегнутой на все пуговицы, фуражка чуть сбилась набок. Глаза воспалены — должно быть, вызов поднял его прямо с постели.

— Прибыл по вашему распоряжению! — произносит привычной скороговоркой Фарынский и оглядывает нас тревожным, непонимающим взглядом.

Кужело кивает и жестом предлагает Фарынскому сесть. Но тот, не то удивленный, не то напуганный, отказывается и продолжает стоять, нервно теребя ворот гимнастерки.

— Иван Фомич, — мягко обращается к нему комбриг. — У нас к вам дело…

Фарынский несколько успокаивается, но тревога все еще мечется в его глазах. Он кажется совсем щуплым, даже хилым, не верится, что этот человек командовал «волчьей сотней». Да и держится он как-то странно, будто стесняется и даже побаивается Кужело.

— Если разрешите, я закурю, — неожиданно произносит он.

Эрнест Францевич не терпел, когда во время делового разговора курили, тем более в присутствии командира, но на этот раз даже одобрил собеседника.

— Конечно, курите.

Он понимал волнение Фарынского, хотел помочь ему совладать с собой.

Иван Фомич свернул дрожащими руками цигарку, зажег ее и несколько раз глубоко затянулся.

Вряд ли решится, подумалось мне. Ехать к Аман-палвану сейчас было равносильно прыжку в пропасть. Впрочем, Фарынский и басмаческий предводитель — старые друзья. Он служил довольно долгое время под началом Амана и знает нрав и повадки курбаши. Единственное, что могло изменить прежние отношения, — это различие полюсов, к которым сейчас примыкали бывшие единомышленники. Пока Кужело объяснял Фарынскому задачу, я наблюдал за Иваном Фомичом, пытаясь угадать его настроение. Мне не верилось, что он примет участие в выполнении нашего план?. Однако, к моему искреннему удивлению, Фарынский согласился.

— Поеду, — сказал он не особенно твердо. — Признаться, дело щекотливое, но надо же кончать как-то всю эту историю. Была не была… — Он еще раз жадно втянул табачный дым, смял самокрутку и прижал пальцами к старой щербатой пепельнице. — Сейчас, что ли?

— Да.

— Что ж, едем.

Головные дозоры ждали за холмами, в стороне от дороги. Бойцов и коней укрывали высокие заросли кустарника. Собственно, таиться особой необходимости не было. Вокруг на большом расстоянии безлюдно — ни шороха, ни звука.

Спокойный летний день. Уже летний. Весна отгуляла, отцвела, и над долиной воцарилось жаркое лето. Тихое, безмятежно дремлющее под синим небом.

Фарынский в сопровождении своего помощника Мозгунова, командира эскадрона Пивоварова и взвода охраны и отправился в Пишкаран. Уже прошло три часа. Время достаточное для того, чтобы добраться до логова Аман-палвана, поговорить со стариком и вернуться. По на дороге никого не видно. Разведчики несколько раз поднимались на холмы, проглядывали дали. Результаты все те же — пусто. Лишь вьются дымки сизыми струйками. Это в Пишкаране горят костры. Много костров.

Минул еще час.

По-прежнему пустынна дорога. По-прежнему лежит на холмах тишина. Вдруг далекий топот. Торопливый, напряженный.

Мчатся кони. Летят словно бешеные. Вот уже видны всадники — бойцы Фарынского. Они настегивают лошадей, машут рукамй. Впереди Пивоваров. Одни Пивоваров, Фарынского не видно. Не видно и Мозгунова.

Те, кто в дозоре, догадываются — что-то случилось, Выезжают па дорогу. Ждут с беспокойством.

Пивоваров почти на ходу спрыгивает. Он без шапки, на щеке кровь, глаза мутные.

— Беда, братцы… — хрипит он. — Беда стряслась!

Иван Фомич Фарынский слыл человеком отчаянным, хотя это никак не вязалось с его внешностью- Ему, по его виду, следовало держаться в стороне от опасности, жить тихо, мирно и уж никак не помышлять о военной карьере. Но он оказался прапорщиком и воевал, с немцами. До конца войны, однако, не дотянул и по болезни вернулся домой в Фергану. Февральская революция сделала Фарынского «комиссаром» Заркентского горного района. На этой должности он преуспел. Сумел сколотить довольно крупный отряд милиции, в основном из кулаков и зажиточных крестьян. Отряд этот не столько охранял порядок, сколько оберегал свои хозяйства. Едва только волна Октябрьской революции докатилась до Туркестана, как Фарынский вместе со своим «ополчением» переметнулся к басмачам и вошел в подчинение к Мадамин-беку. В «мусульманской армии» он возглавил уже дивизион, состоявший из двух эскадронов — русского и киргизского.

Первым командовал бывший унтер-офицер старой армии Пивоваров, вторым — бай Асанбек Каваев.

Помощником Фарынского был белый офицер Мозгунов, сын узенского землевладельца и мукомола. Все четверо считались друзьями Аман-палвана, и дружба эта сложилась еще до начала борьбы с Советской властью. Старый курбаши, претендовавший на роль вожака наманганских басмачей, окружал себя опытными военными и всячески поддерживал их. Правда, отношения с Фарынским у него несколько испортились, после того как по приказу Мадамин-бека тот разоружил банду Абдумалика — друга и родственника Аман-палвана. И не только разоружил, но и убил главаря, оказавшего сопротивление. Внешне, однако, старик ничем не выказывал недружелюбия к Фарынскому. Ненависть он затаил.

Посты свободно пропустили Ивана Фомича, хорошо известного джигитам, он даже перекинулся с ними несколькими фразами. Никто еще не знал, на чьей стороне прапорщик Фарынский и с какой целью он приехал в Пишхаран.

Белая войлочная юрта «лашкар баши» стояла на краю кишлака рядом с мазаром — могилой какого-то святого. Вокруг расположились юрты других курбашей — больших и малых. Все становище дымилось кострами. Пахло горящим салом и луком — готовилась походная еда.

Фарынский застал Аман-палвана в обществе его приближенных — Дардака-курбаши и Исман-бека. Тут же на кошме сидели и лежали другие басмаческие командира — все изрядно пьяные. Сам Аман разливал из бурдюка бузу — рисовую водку — и протягивал по очереди то одному, то другому наполненную доверху пиалу.