Бой без правил (Танцы со змеями - 2) - Игорь Христофоров

Огромная ночная Москва лежала пустыней, в которой ему хотелось волком выть, но, даже если бы он завыл, ничего бы не произошло. Никому не было дела до его одиночества. Ни тем, кто его испытывал так же в эти минуты, потому что у них было их одиночество, ни тем, кто спал, его не испытывая, потому что на время они лишились своего одиночества и вряд ли были от этого несчастны.

Спал, постанывая, Мишка. Спали соседи. Засыпал даже, кажется, электронный будильник, который переводил стрелки с таким нежеланием, так медленно, что минут через пять, когда наступил час ночи, бросил бы свое занятие и заснул.

Рука сама подтащила телефон, сама вдавила между плечом и головой трубку, сама начала накручивать диск. Где-то далеко отсюда, в центре города, в квартире, которую он сто раз представлял себе, но представить ни разу не смог, запульсировали его звонки. Напрасные, в пустоту звонки.

- Да, - хрипло ответила трубка, но это "а" в слове он не воспринял как звук. В ухе оно вибрировало всего лишь новым гудком.

- Кто это? - уже чище прозвучал голос.

Он вздрогнул и, посмотрев на указательный палец с красным ободком, точно он один был виноват в неверном наборе, заторопился с объяснениями:

- Извините, я, наверное, не туда попал.

- Конечно, не туда. Тем более в час ночи.

Голос вряд ли мог точно передать возраст своего обладателя, но то, что не меньше пятидесяти, - это он мог гарантировать.

- А какой вам нужен номер?

Кажется, у голоса больше сочувствия, чем раздражения. Он выслушал семь цифр и неожиданно сказал:

- Это - наш номер.

- Может, Лена ошиблась, - сразу о самом худшем подумал он.

- Вы знаете Лену? - искренне удивился голос.

- Я знаю Лену Кудрявцеву, ту, что в Эфиопии.

Голос помолчал и вдруг испугал его:

- Она не в Эфиопии. Она - в соседней комнате.

- Правда? - уже как игру воспринимал разговор Майгатов.

Он где-то слышал, что есть и дамы бальзаковского возраста, и даже старушки, готовые говорить о чем угодно. Лишь бы говорить. Наверное, они были еще более одиноки, чем он. И чтобы избавиться сразу от такой полуночной говоруньи, он прямо попросил:

- А вы не можете ее позвать к телефону?

- Вообще-то она прилетела в обед. Очень устала... Ну, ладно, я попробую. Как вас представить ей?

Он испугался еще сильнее. Горло стало шершавей напильника.

- Юр...Юрий Ма-майгатов. Из Севастополя.

- Постараюсь не забыть.

Он ждал две минуты. Ему показалось - два часа.

- Здра-а-авствуйте, - под зевок ответил измененный кабелем, микрофоном, измененный расстоянием голос. - Какой Юрий?

Он все-таки узнал его. Узнал по московской певучести, по мягкости, узнал сквозь даль времен голос, звучавший в жаркой палате, голос, вернувший его к жизни.

- Это - я. Майгатов. Юра. Старший лейтенант с "Альбатроса".

Наверное, он все-таки испугал ее. Или это его испуг перелился по проводу в ее трубку, плеснул в заспанное лицо.

- Ю-у-у-ра, - тихо протянула она. - Мама, мама, это тот Юра, о котором я тебе рассказывала! Ю-у-ура! Ты здесь, в Москве?

- Да, - он даже не знал, сможет ли он разговаривать или будет с трудом выдавливать односложные "да" и "нет".

- Ты звонил мне?

- Да.

- А никого не было. Мама - на даче. Я - на юге... Ты еще долго будешь в Москве?

- Да.

- Что - да?

- Да. То есть долго. Наверное, долго. Не меньше месяца.

Ему совсем не хотелось говорить. Хотелось слушать, слушать, слушать ее голос. Так путник в пустыне готов пить, пить, пить воду. А он и был тем путником, а Москва - пустыней. И вот барханы кончились. Блеснул огонек костра, и сердце заныло от сладкого расставания с одиночеством.

- Юра, знаешь, я так себя потом кляла, что не зашла, не осмелела. Тот кагэбист...

- Его уже уволили. Он там не служит.

- Из Эфиопии хотела написать, но что-то держало...

- Я тоже хотел. Уже из Севастополя. Но так закрутилось... А ты надолго?

- Навсегда.

- А этот... как его... контракт?

- Разорвала. Я разорвала, Юрочка, контракт.

- Ну, может, так и лучше.

- Ты не думай, что я эпидемии испугалась или там жары. Просто позвонили и предложили хорошую работу в Москве.

- Медицинскую?

- Даже не знаю. Но хорошую.

- А кто звонил? - почему-то смутило Майгатова расстояние звонка.

- Однокашник. Он когда-то даже в моем подъезде жил. Теперь в другой район переехал. Фирма, говорит, хорошая, надежная. Да что мы все про меня? Ты-то как?

- Я? - смутился он. - Вот - в отпуске, - а больше ни о чем говорить не хотелось.

- А живешь где?

- У знакомого, в Измайлово. Знаешь, - он облизнул пересохшие губы, - я очень хочу тебя увидеть...

- И я, - еще тише ответила она.

- Когда в Москве открывается метро?

- В полшестого.

- В шесть я буду у тебя.

- Не получится.

- Почему?

- Первый поезд идет очень медленно.

- Тогда я выйду к тебе пешком. Прямо сейчас.

- Не делай этого!

- Почему?

- Сейчас опасно ночью... и по Москве.

- Лучше утром.

- Диктуй адрес...

7

Раньше ездили по стране агитпоезда. Теперь по Москве катил агиттроллейбус. Водитель, седой, явно пенсионного возраста мужчина не выключил в кабине микрофон, и все пассажиры вынуждены были слушать радио. Нудным, полусонным голосом диктор сообщал, что вся страна объята подготовкой к выборам в Думу, что на судебном заседании по делу ГКЧП обвинение проиграло адвокатам, что промышленное производство падает и падает, а Кузбасс готовится бастовать, не забыл пробубнить курс доллара и курс ваучера на бирже, ошарашил всех новостями о том, что каждая десятая коммерческая структура занимается противоправной деятельностью, а разгул преступности настолько силен, что на Западе уже придумали термин "русская мафия", а на пляжах Ниццы и Лазурного берега в этом году отдыхало больше русских, чем немцев и американцев, и при этом большинство русских были в наколках.

Зашипели двери, освобождая от новостей и от троллейбуса. Иванов с облегчением шагнул из него на мокрый асфальт, щелкнул зонтом и ухмыльнулся. "Каждая десятая". Каждая первая занимается противоправной деятельностью! То ли во всеобщем хаосе дело, то ли в плохих законах, то ли действительно в том, что большинство этих структур взошло на дрожжах "черных", преступных денег.

А вот и переулок, в котором стрелял киллер. Голые остовы зданий, похожие на разбомбленные кварталы, какими их показывала фронтовая кинохронника. Битые кирпичи, осколки стекол, доски, пыль, превращенная дождем в грязь. Железный скелет телефонной будки. В пустом, подранном нутре - чудом уцелевший таксофон, из левого бока которого вместо трубки и шнура торчат красные черви проводов. Мертвый, страшный квартал, наказанный жизнью за грехи его прежних обитателей, сначала явно русских бородатых купцов, потом явно - советских чиновников.

- Парой сигарет не выручишь?

Обернулся на идущего к нему здоровенного мужика и даже испугался. На мужике тесно, облегающе сидели спецовка цвета хаки и синяя фуфайка. Крупная рыжая голова была непокрыта, несмотря на уже нешуточный дождь, и то, что она оказалась непокрыта, почему-то успокоило Иванова.

- Я курить бросил, - развел он руками, и отплывший в сторону зонт пропустил на голову и лицо несколько холодных, колючих капель.

Он тут же вернул зонт на место и пожалел мужика.

- Заболеете. Вон как льет.

- Ерунда. Я привычный, - он с сожалением покомкал белесые обветренные губы. - Рано ты курить бросил. Теперь придется ого-го куда за куревом топать.

- Извините, - прервал его уход Иванов. - Вы тут давно работаете?

- Да с месяц. Во-он, - показал на бульдозер, - мусор разгребаем.

- А здесь... ну, в округе, все порушено или где-то еще есть уцелевшие дома или там отдельные квартиры в них?

- На этой улице и там, - показал, обернувшись, на квартал за телефонной будкой, - одни развалины. Вот в том доме, - кивнул на голую, с пустыми глазницами окон, стену, - пару дней назад еще была какая-то контора, но уже съехала. Вон - межэтажные перекрытия уже все сломали. А вы что: к ним, что ли, шли?

- Да, - с ходу соврал Иванов. - Я не знал, что они переехали.

- А то, знаете, местные иногда приходят... Ну, кто тут раньше жил. Деды, бабки. Сядут на камни и ревут. Чего реветь? Хорошие квартиры в многоэтажках дали, а они ревут. Мне бы кто хоть двухкомнатную выделил, я б от счастья напился, а они - ревут.

- А что: долго ждать? - решил посочувствовать главной боли бульдозериста.

- Лет пять еще. Я - из молодых лимитчиков.

"Молодому" на вид было за сорок. Где-нибудь в совхозе дом стоит, хозяйство, а он на Москву покусился. Медом, что ли, здесь намазано?

- А кроме бабок и дедов забредает еще кто-нибудь?

Он упорно подводил к перестрелке, но "инженер", кажется, не соврал, когда говорил, что бульдозерист ничего не слышал и не видел.

- Шпана иногда шастает. Алкаши забредают, бомжи.Но тут на ночь не устроишься - крыш-то нигде нет. Голые стены. Иногда ищут чего-нибудь.

- В смысле?

- Ну, старье там, антиквариат...