Безумство храбрых - Василий Ардаматский

— Есть ли среди вас американцы?

— Нет,— ответил Баранников.— В этом лагере ваших не было.

Генерал еще с минуту смотрел на заключенных, потом молча повернулся, сел в машину и уехал. Глядя ему вслед, офицер помолчал и сказал:

— Я все же попрошу отвести ваших людей в какое-нибудь определенное место. Еда будет доставлена туда незамедлительно.

— Хорошо, мы будем находиться у главного входа в подземный завод.

Баранников повернулся к товарищам. Он целую минуту не мог им ничего сказать. Впрочем, они всё слышали сами. Баранников видел бело-землистые лица, ввалившиеся глаза, в которых еще сияло счастье, и все они были устремлены мимо него — на спасителей.

Да, пришли свобода и спасение. Конечно, не таким виделся в мечтах этот счастливый час. И все же это были свобода и спасение.

В это время на территорию лагеря, непрерывно гудя клаксоном, ворвался открытый джип. С него на ходу соскочили два парня в военной форме. Только пилотки они засунули под погончики на плечах. В руках у них были киноаппараты. Остановившись в нескольких шагах от заключенных, они вскинули аппараты и начали съемку.

Все это произошло так быстро, что Баранников не сразу понял происходящее. И тут он заметил, что его товарищи смущенно отворачиваются от стрекочущих аппаратов, стараются скрыться за спинами друг друга. И вдруг Баранников безотчетно разозлился.

— Товарищи! — крикнул он сдавленным голосом.— Да здравствует наша свобода! Смерть фашизму!

И точно искру бросили в порох. К небу взметнулись сжатые кулаки, и над поляной взорвался могучий радостный крик. Русское «ура» слилось с французским «вив». Люди кричали что-то каждый на своем языке. На Баранникова, чуть не сбив его с ног, бросился Гаек. Он обнимал друга, целовал его. И все вокруг тоже обнимались и целовались. Кто-то сзади обхватил Баранникова за шею. Он оглянулся и увидел счастливую физиономию Демки.

— Батя! Батя! — кричал он ему в самое ухо.

Теперь все жались к Баранникову. Со всех сторон к нему тянулись руки. Он видел устремленные на него влажно блестевшие глаза. Его подхватили и начали качать. Под восторженный рев он взлетал вверх, падал на пружинно сцепленные руки и снова взлетал.

Американские солдаты подбежали к толпе и включились в общее ликование. Офицер что-то кричал им, но голоса его не было слышно. Заключенные уже подбрасывали вверх американцев. Взлетая, они истошными 4 голосами кричали: «О’кей!»

Освобожденных разместили в уцелевшей части дома дирекции. Они получили чистые солдатские постели и добротную одежду. Их хорошо кормили. Больными занимались врачи. По вечерам в бывшем кабинете генерал-директора им показывали кинофильмы. Но разговор в эти дни был только один — скорее домой.

Вот тут-то и началось непонятное. Американский офицер, оставшийся с заключенными, как только возникал разговор о возвращении домой, точно становился глухим. Сначала он потребовал, чтобы заключенные дали свои обвинительные показания об эсэсовских палачах, действовавших в их лагере. Показания были даны. Потом офицер стал говорить о необходимости соблюдения каких-то формальностей, связанных с отъездом заключенных в свои страны. Позже офицер ссылался на то, что война еще не кончилась и весь транспорт работает на войну.

Баранников, продолжавший чувствовать себя ответственным за товарищей, решил поговорить с офицером. Он зашел в его кабинет рано утром, до завтрака. Офицер пил кофе и слушал радио. Увидев Баранникова, он выключил радиоприемник.

— Прошу, прошу вас, мистер Баранников.

До этого они уже не раз беседовали, и офицер прекрасно знал, кто такой Баранников и кем он был в лагере. Баранников мог разговаривать с ним только по-немецки, и каждый раз их встреча начиналась одной и той же шуткой офицера.

— Переходим на язык нашего общего врага...— сказал он и сейчас.— Хотите кофе?

— Спасибо, меня ждет завтрак,— ответил Баранников, садясь к столу.

— Вы чем-то расстроены. Что-нибудь случилось? — спросил офицер.

— Все то же. Я не хочу говорить за всех, но что касается моих соотечественников, могу с уверенностью заявить — мы больше не можем здесь отсиживаться. Наша армия воюет, и мы хотим быть вместе с ней.

— Я только что слушал английское радио,— улыбнулся офицер,— ваши уже вплотную занялись Берлином.

— Ну вот видите!

— Но в то же время я не вижу никакой физической возможности перебросить вас через наш фронт.

— Хорошо. Мы пригодимся вашим войскам. Ведь речь идет о сотнях солдат, и мы союзники, как-никак.

Офицер покачал головой:

— Что касается нас, американцев, мы не можем допустить, чтоб вы, перенеся столь ужасные страдания, попали еще и на фронт.— Он улыбнулся: — Там иногда убивают. А это было бы чудовищной нелепостью.— Офицер снова улыбнулся и спросил: — А вы уверены, что абсолютно все ваши соотечественники хотят того, чего хотите вы?

— Да. За исключением одного.

— Мистер Карасев?

— Он волен поступать, как хочет,— сказал Баранников.

Этого Карасева он узнал только теперь. Сперва он показался Баранникову попросту свихнувшимся от пережитого в лагере, но затем стало ясно нечто другое. Карасев был из крестьян, и, судя по всему, из кулацкой семьи, пострадавшей во время коллективизации. Сейчас он все более открыто говорил о своем нежелании возвращаться на родину, где, по его выражению, «с человека один спрос и никаких радостей». Он все время крутился возле американцев, его карманы были набиты сигаретами и жевательной резинкой.

Офицер улыбнулся:

— Сегодня Карасев, а завтра еще кто-нибудь? Я бы на вашем месте не говорил столь уверенно от имени всех. Это недемократично.

— Кроме Карасева, все хотят того же, что и я,— твердо сказал Баранников.— Мы просто требуем отправить нас немедленно.

Лицо офицера приняло официальное выражение.

— Я сообщу о вашем требовании своему начальству. Ответ получите в ближайшие дни.

Баранников встал и, не прощаясь, вышел.

После завтрака Баранников, Демка и Гаек уединились на лесной поляне. Баранников рассказал о своем разговоре с американским офицером.

— Лично я все уже решил,— сказал Гаек.— Отсюда до границы с Чехословакией совсем недалеко. Завтра на рассвете я отправлюсь домой.

— Мы тоже уйдем,— решительно произнес Баранников.

— Правильно, батя! — воскликнул Демка»

— Сегодня же поговорю со всеми нашими — и в путь..

Гаек вдруг засмеялся:

— А мне этот офицер прямо сказал — поезжайте в Америку. Вы инженер, получите хорошую работу. Он разговаривал со мной так, будто я сюда с Марса свалился, куда обратно дороги нет.

— В общем, решено: идем,— облегченно улыбнулся Баранников.— Далекая мне предстоит дорожка до родного Урала! Страшно подумать, как я постучу в дверь родного дома! Тебе, Демка, не страшно?

— Я и не знаю, куда стучаться. Буду искать мать. Да жива ли?

Баранников обнял Демку за плечи:

— Надейся, парень, на лучшее.

— А если выйдет, что я один остался на всем свете?— вздохнул Демка.

— Брось, Демка. Человек остаться один нигде не может. Ты только времени зря не теряй, иди учиться, работать.

— Куда идти-то? — Демка преданно смотрел на Баранникова.

— Идем со мной на Урал. Хочешь?

— Хочу,— тихо ответил Демка.

Баранников рассмеялся:

— Подписано. Двинем вместе, не пожалеешь. И мамашу твою разыщем... А на Урале всем места хватит...

Было раннее утро. Солнце еще не взошло, над землей стоял голубой туман, и верхушки деревьев торчали из него, как из воды.

В этот час у подножия горы советские люди прощались с Гаеком. Он страшно волновался, нервничал и, не желая, чтобы товарищи видели это, торопливо пожал всем руки и быстро пошел на юг.

Через минуту он исчез в тумане.

Баранников оглядел стоявших возле него людей. Да, он не ошибался, с ним были все, кроме Карасева. Ну и черт с ним!

— А нам как идти? — спросил Демка.

В это время из-за леса блеснул первый луч солнца, и туман начал таять на глазах.

Баранников рассмеялся. У него было радостное и какое-то облегченное состояние души. Так бывало с ним, когда он кончал какое-нибудь трудное дело, еще не начав думать о новом.

— У нас направление простое,— сказал он, показывая туда, где из-за горизонта всплывало солнце,— все время туда. Где встает солнце, там и есть наш дом. Пошли, товарищи!

1959-1961 гг.