Безумство храбрых - Василий Ардаматский

Три дня назад Гримм, у которого не было никакой возможности связаться с заключенными, уехал. Он решил прорваться к американцам, рассказать им о лагере и уговорить выбросить здесь десант, чтобы спасти заключенных от смерти. Удалось ли ему это сделать и что с ним случилось, неизвестно...

Гросс остался ждать распоряжения фирмы. А сегодня вечером явился некто Ротберг. Эта молчаливая личность существовала непосредственно при шефе фирмы. Официальное его положение в директорате было непонятно, но на всех его заседаниях он молчаливо присутствовал. Поговаривали, будто он нечто вроде специального личного адъютанта шефа фирмы.

Ротберг бесцеремонно разбудил Гросса и приказал дать ключ от сейфа. Не снимая пальто и шляпы, он отпер сейф и, поставив у ног раскрытый портфель, начал запихивать в него бумаги. Когда сейф был очищен, Ротберг спросил:

— В сейфе генерал-директора ничего не осталось?

— Я все перенес к себе,— ответил Гросс.

— Прекрасно.— Ротберг, не садясь и держа портфель в руке, посмотрел на часы.

— Какие будут распоряжения шефа мне? — затаив дыхание, тихо спросил Гросс.

— Никаких,— сухо ответил Ротберг.

— Как же так? — растерянно пробормотал Гросс.

Ротберг посмотрел на него с усмешкой.

— Я всегда говорил шефу, что вы человек без воображения, типичный бескрылый исполнитель,— брезгливо сказал он.— Достаточно на вас посмотреть, чтобы понять, что вы уже не существуете. Какие же вам еще необходимы распоряжения? — Ротберг застегнул пальто и вышел.

Через минуту под окном промчалась его машина.

В дальнейшем Гросс действовал, как сомнамбула. Смотря прямо перед собой, он пододвинул к себе лист бумаги и размашистым почерком крупными буквами написал: «В погибшей Германии мне делать нечего»,— и вынул из стола пистолет...

Генерал Зигмаль и майор Лейт еще не окончили своего разговора, как в кабинет вошел адъютант генерала. Он приблизился к столу и молча положил перед генералом предсмертную записку Гросса. Когда генерал прочитал ее, адъютант сказал только одно слово:

— Застрелился.

Адъютант вышел. Генерал Зигмаль после секундного размышления разорвал письмо Гросса в клочья и выбросил в мусорную корзину.

— Кто? — спросил Лейт.

— Гросс,— с улыбкой ответил Зигмаль.— Признаться, я удивлен, что он не сделал этого раньше. Типичная штатская крыса.

— Что он написал?

— Что могут писать эти идиоты? Всегда одно и то же. Просит никого в его смерти не винить, хайль Гитлер и мы победим.— Генерал помолчал.— Если кто и победит, так это мы, и только мы. И только теперь, когда все эти штатские крысы с нашей дороги убрались.

— Значит, этих двоих я сегодня же ликвидирую,— вставая, сказал Лейт.

— Не возражаю. Вы, Лейт, молодчина. Я должен извиниться перед вами за некоторые свои резкости. Вы сделали главное. Восстание без головы — труп...

Ночью в крематорий явился майор Лейт и с ним отряд солдат. Заключенным, которые там работали, приказали выйти, отойти от крематория на двести шагов и там ждать дальнейших приказаний. Демка не слышал этого приказа. Так случилось, что за несколько минут до появления гестаповцев старший по команде сказал ему, что этой ночью его отведут в пещеру к его русскому другу, и Демка побежал в подвал крематория, чтобы взять спрятанный там пистолет.

К крематорию с погашенными фарами подъехала автомашина. Солдаты вынесли из нее три тяжелых мешка. Ошибиться было нельзя, в мешках были трупы. Когда их по узкому коридору несли к печам, Демка поднимался по лестнице из подвала. Солдаты повернули в печной зал, и тогда Демка увидел гестаповцев, стоявших у бокового выхода. Пройти мимо них незамеченным было невозможно. Не видя никого из команды заключенных, Демка сообразил, что всех их увели из крематория.

Демка раздумывал недолго. Прямо перед ним был люк для выгрузки пепла. Он был открыт. Достаточно подняться еще на две ступеньки, а потом можно выпрыгнуть через люк в спасительную темноту ночи. Но Демка решил не просто спастись. Поставив ногу на ступеньку, чтобы быть готовым к прыжку, он вынул пистолет и всю его обойму разрядил в гестаповцев. Он успел заметить, как двое из них начали падать, и ринулся в люк. А потом, никого не дожидаясь, помчался к главному входу в подземелье. Его окликнул часовой, но Демка пулей пронесся мимо и скрылся в темени тоннеля.

Вскоре он уже был возле Баранникова. Задыхаясь и дрожа, он рассказал, что с ним случилось.

25

Четыре дня узники продолжали оставаться разобщенными по девяти пещерам. Мысль о восстании еще не покинула их. Теперь все зависело от того, насколько опытными и умными были те, кто возглавлял заключенных в каждой пещере. Баранников попытался установить связь с другими пещерами. Он поручил это трем русским, которые торжественно объявили себя его помощниками. В полночь они ушли, а спустя два часа один из них, тяжело раненный, приполз обратно. Выяснилось, что эсэсовцы все выходы на поверхность оставили открытыми, но в соединительных штольнях устроили засады.

Положение заключенных в пещерах становилось все более тяжелым. Прекратилась всякая доставка продовольствия. Многих голод сделал вялыми, и они часами сидели неподвижно, ко всему равнодушные, ничего не ждущие. Те, кто пытался погасить голод неумеренным потреблением воды, погибали. Между прочим, как позже выяснилось, гестаповцы умышленно открыли доступ к водопроводным кранам. Люди умирали тихо, незаметно. Просто кто-то обнаруживал, что его сосед, с которым он только что разговаривал, уже мертв. И странное дело: люди, еще недавно равнодушные к смерти, теперь, обнаружив умершего, приходили в нервное возбуждение, и успокоить их было невероятно трудно. В состоянии истерики они словно теряли рассудок и бормотали бог весть что. Самым страшным было то, что мертвые оставались среди живых. Из-за немыслимой тесноты их даже нельзя было перенести в одно место. Все непереносимей становился сладкий трупный запах.

Баранников, Гаек и Демка держались вместе. В это страшное время обнаружилась чудесная душевная черта Гаека. Сын народа, породившего неунывающего бравою Швейка, в этих ужасающих условиях, где, казалось, любой юмор — кощунство, стал поддерживать людей нехитрой шуткой.

— Интересно, что обо всем этом сказал бы наш Швейк? — спрашивал он и, чуть изменив голос, отвечал: — Скажу я вам, дорогие мои, я знал в Панкраце одного чудака, которому было еще хуже. Он три раза женился и всех трех жен похоронил, но три тещи жили с ним в одном доме. Вы представляете эту жизнь с тремя тещами и без единой жены?

Люди вокруг печально улыбались. Выяснилось, что Демка никогда не читал Швейка, и Гаек подробно рассказывал ему о похождениях бравого солдата. Баранников видел, как вокруг прислушиваются к рассказу. Он наблюдал это не без удивления. До чего же разнообразны, даже неожиданны средства поддержки человеческой души!

В пещере появились агитаторы за мирный выход на поверхность. С одним таким агитатором Баранников впервые столкнулся три дня назад. Он знал этого человека с удивительно красивым и гордым лицом. Однажды Ян Магурский, показав на него, сказал: «Перед этим человеком падала ниц вся Варшава. Такой это был гениальный актер». Как-то Баранников заговорил с ним и был поражен, обнаружив, что гениальный актер на редкость глупый и фанатически религиозный человек. Все случившееся с ним он считал наказанием, назначенным богом за грехи его мирской жизни. Баранников сказал ему, что, следуя этой логике, эсэсовцев нужно считать божьими людьми. Актер совершенно серьезно ответил: «Великими были грехи мои, и бог избрал тяжкое их искупление...» Баранников тогда даже пожалел этого красивого и, как ему сказал Ян, талантливого человека.

И вот три дня назад он услышал, как актер красивым голосом говорил сбившимся возле него людям:

— Надо взять белый флаг — символ мира и выйти на поверхность. Сейчас, когда война явно кончается, немцы не возьмут на себя лишний грех убивать людей с белым флагом.

— Тысячи мертвецов из четвертой пещеры смеются над вами! — крикнул Баранников.

Актер величественно повернул к нему свою массивную голову:

— Четвертая пещера начинала восстание,— сказал он.— Это совсем иное дело.

— Вы говорите неправду,— возразил Баранников.— Четвертая пещера не начинала восстание. Просто там оказался такой же, как вы,. Христов проповедник, а точнее сказать, провокатор, который повел за собой людей, пообещав им свободу и жизнь.

— Но немцы могли подумать, что это начало восстания,— невозмутимо заявил актер,— А мы выйдем с белым флагом.

— А вы не помните, как они повесили вашего епископа? —спросил Баранников.— Он обратился к ним с молитвой, а они оборвали божьи слова петлей. Было это?

— Было.— Актер явно смешался и тихо пробормотал: — В ослеплении злости совершено это злодейство.