Атомный век - Михаил Белозёров

Тут он замолкал и кто‑то обязательно ехидно спрашивал:

— Ну и — и-и…

Нет, никто не ревновал к его славе, просто так было принято считать, что любое славное дело — это в порядке вещей, не чай же на позициях пьём, а в глубокой разведке. Понимать надо! Здесь подвигу как бы способствуют все обстоятельства. Так что каждый мог оказаться на месте Зуева и точно так же подорвать бронепоезд. Просто Зуеву повезло, что отнюдь не умаляло значения его подвига.

— А она‑то шла не по той колее! — чернявый Форец замолкал на высокой ноте и вопросительно пялился на всех сидящих вокруг костра, чтобы они оценили его решимость и твёрдость духа, чтобы уважали, чтобы в запале не бросали, как всегда: «Чёртов цыган!», и не матерились сгоряча.

В этом месте его снова кто‑то требовательно спрашивал, отмахиваясь от комариков:

— Ну?..

А Колюшка Рябцев обязательно выдавал:

— Не верю!!! — корчил уморительные морды и всем своим видом, вместе с жутковатым шрамом, показывал, что любой, будь он на месте Зуева, поступил бы точно так же. А куда деваться? За старшим лейтенантом не спрячешься.

Свой шрам он заработал нынешней зимой, когда группа возвращалась из разведки. Поленились, нет, чтобы пойти новым, оговоренным путём, где были разминированы проходы, попёрлись, как ослы, по старым следам. И конечно же, их поджидала засада, которая тоже устала ждать и уснула. В результате, произошёл встречный бой, и пострадал только Рябцев, которого пытались пырнуть ножом в горло, а попали в щеку.

— Что «ну»? — многозначительно переспрашивал Форец. — Это была не автодрезина, а огромный бронепоезд. Конечно, я сдрейфил. Чуть в штаны не наложил!

Все начинали радостно ржать и кричать типа: «Шишку на одном месте набил!», «Копчик цел?», «Небось улепётывал без оглядки!» Даже маленький Кец и тот кричал во все горло, подражая Колюшке Рябцеву: «Мы не верим!»

— А чего же ты так сплоховал? — спрашивали на правах старшего: или Померанцев, или Юпитин.

Все замолкали, ожидая, что ответит Форец.

— Вот здесь главная хитрость и зарыта! — важно отвечал Форец и стрелял у кого‑нибудь сигарету.

— Ты давай не тяни… — лениво советовал Петр Морозов и протягивал ему зажигалку, — а то знаешь, я трепачей не люблю.

— Сейчас… — отзывался Форец. — расскажу всё по порядку. Надо ж было с толком определить, по какой колее движется бронепоезд, — и он многозначительно поднимал брови, чтобы слушатели понимали, с какой сложностью в жизни он столкнулся.

Все терпеливо ждали, когда он сделает первую затяжку.

— Ты же говорил, что не знал, что это бронепоезд.

— Конечно, не знал, — соглашался Форец. — Если бы знал, смылся сразу.

Все снова радостно ржали, представляя, с какой рожей Форец улепётывал в ближайшие кусты, потому что Форец был притча во языцех даже не в роте, а в бригаде, раз попался генерал — лейтенанту Турбаевскому на цугундер. Никто ещё из второго отделения третьей роты не добивался таких результатов за столь короткое время, даже старший сержант Гуча по кличке Болгарин, который тоже был чемпионом по залётам, и тот уступал Зуеву кое в чём, например, в темпе набора очков и по глубине осознания проступков, которые он совершал, ибо Форец каялся всегда очень и очень искренне, так что ему верили больше, чем могучему Гуче — слишком тот был здоровый, и слишком много в нём бродило тестостерона.

— Не верю… — лениво подавал голос Колюшка Рябцев, и все снова радостно ржали, правда, чуть потише, чтобы, не дай бог, не возбудить праведный гнев старшего лейтенанта Берзалова, который одним окриком: «Вашу — у-у Машу — у-у!..» мог разогнать их славную компанию и присвоить себе вкусную кашу.

Но Кец по — прежнему был громче всех.

— Ха — ха — ха… — не унимался он, и ему всё прощалось, как малолетке.

— Короче… — говорил Форец, доверительно наклоняясь вперед так, что ему становилось жарко от костра.

— Ещё короче! — с нагловатой фамильярностью советовал маленький Кец.

— Ну да, ещё короче, — радостно соглашался Форец. — Короче, колею я определил, когда до бронепоезда оставалось метров сто пятьдесят. Там такой поворот перед станцией за лесом. Он как раз и выскочил. Нет чтоб мне зарыть эту чёртову мину метров на сто ближе к станции.

— А ты какую взял, — спрашивал кто‑нибудь, — ферритовую или контактную?

— Конечно, контрактную. Что я, дурак, что ли? Там этого железа одних рельсов тонн сто. Бабахнуло бы так, что я бы с вами не разговаривал.

— Не верю… — твердил Колюшка Рябцев, но никто уже не смеялся, а только радостно скалился, памятуя о Берзалове и Гаврилове, которые находились с другой стороны дома.

— Форец, не тяни кота, — советовал кто‑нибудь.

— В общем, я это мину схватил! Братцы, не поверите, разрыл щебень так, словно это был песок на пляже.

— Ну?..

В этом месте наступала тишина. Пять пар глаз впивались в героического Зуева.

— Ну и чуть ли не стукаясь головой о рельсы… — продолжал Форец.

— Может, всё‑таки стукнулся? — опять громче всех хихикал Кец, который на правах молокососа имел иммунитет неприкосновенности.

Форец театрально вздыхал, трогая забинтованную голову:

— Было немножко. Но я же думал, что это обычная дрезина!

— А что там было?..

— Танки на платформах. Весь бронепоезд — от носа до хвоста!

— Да! — чесали затылок вначале Померанцев, а потом — Юпитин.

— Не верю! — снова выдавал Колюшка Рябцев.

— Успел установить, когда до состава осталось метров десять.

— Прошлый раз говорил, что пятьдесят, — лениво напоминал кто‑то.

— Ну, может, метров двадцать пять, — важно соглашался Форец, не уступая в своём подвиге ни капли правды.

— А потом?.. — спрашивали с придыханием.

— А потом — амба! Взорвался паровозик, и все танки полетели в кювет.

— Не верю… — снова хихикал Колюшка Рябцев.

— А если не веришь, то иди проверь, — говорил Юпитин. — И вообще, твоё место где?

— Где? — невинно удивлялся Колюшка Рябцев и приподнимал голову, чтобы лучше видеть командира второго отделения.

— Иди сменяй Гучу и следи за горизонтом!

И конечно, никуда он не ходил, а все начиналось заново: расспросы, лошадиное ржание и прибаутки по поводу: «Копчик цел?» В общем и целом, Иван Зуев по кличке Форец был на вершине славы. И все понимали, если бы не Форец, пришлось бы принять неравный бой с превосходящим противником, со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями. Так что получалось, как ни крути, а Форец — герой!

Тут заверещала СУО и у Сундукова, и у Гучи по кличке Болгарин, и они начали наводить автоматические пушки на источник опасности. Берзалов с криком: «Вашу — у-у Машу — у-у!..» вскочил, съедаемый жуткой тревогой. Гаврилов, вторя ему: «Дурилка я картонная!», тоже вскочил. Капитан Русаков страшно удивился, но остался сидеть — потерял он былую сноровку вертолётчика. Прошла секунда — вторая: на противоположной косе бухты раздался выстрел из подствольника. Над серединой бухты граната с щелчком взвелась в боевое положение. Затем, двигаясь по параболе, упала как раз за спиной у Колюшки Рябцева, который возлежал перед костром, подпрыгнула на высоту метра, по инерции пролетела ещё немного, и рядовой Иван Зуев по кличке Форец сделал то, что должен был сделать в этой ситуации — то единственное, что никто за него сделать не мог — он ловко поймал её с тем, чтобы бросить в котёл с кашей, но ему не хватило мгновения, и она взорвалась у него в руках.

Чванов уже несся, как полоумный с сумкой медикаментов. Пожалуй, он никогда так в жизни не бегал, даже когда впервые сыграли тревогу «атомная атака».

Берзалов подскочил, глянул и отвернулся, заскрипев зубами. Чванов делал противошоковый укол, а Архипов накладывал на культи жгуты. Колюшка Рябцев тоже был никакой, но ему всего лишь ему сняло лоскут кожи с черепа. Померанцев от боли кривил свою рыжую физиономию и сжимал левую руку, из которой толчками била кровь.

Пушки уже старались вовсю, срезая камыш и кусты на противоположном берегу бухты.

— Не стрелять! — заорал Берзалов, как сумасшедший. — Не стрелять! Вашу — у-у Машу — у-у!.. Не стрелять! Живого возьмём!

Он кинулся по косе под вероятный огонь противника. Гаврилов стал заходить слева, со стороны берега и поэтому немного опаздывал. Юпитин и Жуков нагоняли его.

Там, где песчаная коса стремительно ушла из‑под ног, Берзалов погрузился с головой и поплыл, преодолевая вялое течение. Но всё равно его вынесло на внешнюю сторону косы, обращенную к реке, и он в два прыжка, ревя, как раненый зверь, выскочил из воды и стреляя так, чтобы срезать только метёлки камыша и не задеть своих, рванул туда, где берёг был крут и где по всем расчётам прятался стрелок. Заметил что‑то светлое у самой воды — знакомую куртку, отороченную белым мехом, только мех тот был уже не былым, а грязно — зелёным. В следующее мгновение ему обожгло лицо справа, и он понял, как свистит пуля, пролетающая мимо виска. Следующего выстрела он произвести не дал, прыгнул, ломая тростник и, не обращая внимания на порезы, подмял под себя и стал бить, бить, бить то, что верещало и, как девчонка, царапалось и кусалось, с третьего удара нокаутировал, но ещё для пользы дела ударил левой и правой, ощущая каждый раз, как кулак погружается во что‑то мягкое, булькающее. Потом сел, покачиваясь, и посмотрел, тяжело дыша: это был сын вожака — оскаленный и желторотый, как птенец.