Проценты кровью - Андрей Анисимов

Егор Шемягин смотрел на себя в зеркало. Лицо его после вчерашнего кутежа выглядело скверно. Мятые щеки, синеватые мешки под глазами, да и нос, которым артист по праву гордился, припух и потерял свою идеальную арийскую форму.

– Дрянь у тебя морда, – сказал сам себе Егор и принялся растираться кремом. Собственная внешность Егора Александровича волновала всегда, но сегодня, в день, когда предстояли пробы на роль, особенно. Роль эта прельщала его не слишком. Брат героя фильма, жалкий сутенер, задействованный по-настоящему лишь в трех сериях из десяти. Для Шемягина, за плечами которого с десяток заглавных ролей, пускай в дешевых, но показанных по основным телеканалам боевиках, эта работа не сулила ничего, кроме заработка. Но Егор сидел без денег. Соня капризничала и требовала тряпок. Ее эффектная внешность за годы, что они делили постель и досуг, подвяла, а претензии остались те же. Шемягин давно бы с Соней расстался, но артисту льстило, что его пассия – дочь заместителя министра. Умывшись горячей, затем холодной и еще раз горячей водой, артист снова оглядел свою физиономию и недовольно поморщился.

– Что же делать? Будем показывать то, что имеем, – принял он философское решение и надел сорочку.

Соня продолжала возлежать на тахте, хотя время давно перевалило за полдень. Женщина ждала портниху и, рассеяно листая журнал, где предлагалась итальянская одежда к зимнему сезону, курила сигарету с ментолом. Егор терпеть не мог запах ментола, но заставил себя подойти к Соне и чмокнуть ее в губы. Соня мазала губы на ночь какой-то отвратительной питательной помадой. Выйдя в холл, перед тем как надеть пальто, Шемягин достал платок и брезгливо вытер рот. На лестничной площадке он облегченно вздохнул и вызвал лифт. Квартира Сони находилась на третьем этаже, но передвигаться пешком по лестнице артист не любил. Кабина остановилась. В ней спускался пассажир с десятого этажа. Старый кагэбист направлялся прогуливать своего хромого водолаза. Огромная собака сидела, заняв половину лифта, и со свистом дышала. Если не знать, что дышит четвероногий, можно было представить тучного мужчину, страдающего грудной жабой.

– Здрасьте, Владимир Гаврилович, – фальшиво улыбнулся Шемягин, оскалившись своей знаменитой шемягинской улыбкой.

– Привет знаменитостям, – ответил кагебист. – На съемки?

– На пробу, – небрежно бросил Шемягин.

В доме Министерства внутренних дел, где генерал Грыжин выбил квартирку для дочери, артист обитал на правах местной достопримечательности. На улице Егор поднял воротник и огляделся. Толкаться до студии в метро ужасно не хотелось. Он высматривал знакомых в припаркованных возле дома авто. Соседи, случалось, подбрасывали местную знаменитость, почитая это, как думал Шемягин, за честь. Но сегодня Егору не везло. Он уже было побрел к метро, как услышал сзади радостный крик:

– Шемягин, неужели сам Шемягин?! – Егор оглянулся и увидел высокого сухопарого брюнета, аршинными шагами поспевающего за ним.

– Вы меня? – поинтересовался артист и на всякий случай опять напялил свою улыбку.

– Проезжал, смотрю и глазам не верю. Думаю – Шемягин, или показалось, – продолжал брюнет, восторженно оглядывая артиста.

– Вам не показалось. Я Егор Шемягин, но с кем имею честь?

– Какая удача. Вы меня не помните? Я частично финансировал фильм «Смерть от удушья», где вы снимались в заглавной роли. И вот теперь вижу вас на улице, – ворковал брюнет, продолжая всем своим видом демонстрировать восторг от случайной встречи. Магическое словосочетание «финансировал ваш фильм» сделали свое дело. Улыбка Шемягина из фальшивой в мгновение стала необычайно искренней:

– Мы иногда не знаем в лицо наших благодетелей, – признался он. – Очень приятно познакомиться.

– Руслан Ходжаев, – протянул руку благодетель, и Шемягин с удовольствием ее пожал.

– Такую встречу надо отметить, – предложил Руслан Ходжаев, когда артист освободил его пятерню.

– С огромным удовольствием, но, увы, у меня проба. Надо ехать на студию, – с неподдельным сожалением отказался Егор.

– Так за чем встало дело? Сейчас я вас отвезу на студию, а после пробы приглашаю на обед. Очень люблю ресторан Дома кино, но пропуска не имею. Вот и пригласите. Ваш пропуск, мой кошелек. Идет?

Егор Александрович радостно согласился. На нормальный обед он сегодня не рассчитывал. Соня уже несколько лет дома не готовила, а получить скучные щи с котлетой в родительской квартире на Таганке – перспектива не из веселых. Брюнет проводил кинознаменитость к белому «Мерседесу» и раскрыл дверцу. Шемягин с удовольствием развалился на мягком сиденье и достал пачку «Мальборо».

– У вас в машине курят?

– У нас в машине не только курят… – многозначительно намекнул Руслан. Мужчины понимающе переглянулись. Через двадцать пять минут Егор Александрович вошел в проходную студии. Оператор Степнюк давно настроил свою камеру, направив объектив на бутафорскую телефонную будку. Режиссер Картузов, маленький лохматый еврей, по паспорту Фридман, бегал вокруг оператора и скороговоркой произносил монолог из отборной матерщины. Причем в устах режиссера это звучало деловитым ворчанием.

– Слава богу, хоть ты вовремя, – сообщил Картузов, взглянув на огромные ручные часы. – А вот б…, Катька, задницу вовремя никогда поднять не может. Ты ее, суку, хоть бей, хоть на коленях проси, все равно проспит, тварь. Время павильон сдавать, а этой прошмандовки нет!

Молодая артистка Катя Самохина, дочь известного киноактера шестидесятых годов, опоздала всего на двадцать минут. Но этого вполне хватило, чтобы испортить настроение постановщика.

– Становись в будку, морду высуни. Играй ожидание. Ты ему звонишь и смотришь, вдруг пришел. Поняла, дура? – объяснил Картузов Самохиной задачу в пробном эпизоде.

– Поняла, Самсон Михайлович, – ответила Катя и заняла место у телефона.

– А ты, Гоша, медленно хромай к ней, словно после бодуна. Ничего не видишь, ничего не понимаешь. Как носом в нее упрешься, отыграй недоумение, сменишь на удивление, удивление на радость, улыбочку свою идиотскую выдашь и текст: «Лида, ты что тут делаешь?» Понял?

Шемягин понял. Вся съемка с двумя дубля: ми заняла тридцать минут. До встречи с новоявленным богатым поклонником у Шемягина оставалось полтора часа. Егор Александрович поехал в Дом кино на троллейбусе. В его кошельке от вчерашней гулянки осталось пятьдесят рублей, и он решил выпить в родном доме пару чашек кофе, чтобы скоротать время до обеда. С владельцем белого «Мерседеса», Шемягин договорился встретиться в холле клуба. Стоя в тесной коробке городского транспортного средства, артист прикидывал, когда можно рассчитывать на гонорар от предстоящей съемки. Это, конечно, в том случае, если проба Картузову понравится. Но режиссер не первый раз работал с артистом Шемягиным, которого он и открыл для миллионов зрителей, и Егор в успехе не сомневался. В буфете Дома кино мелькали лица, Егору Александровичу хорошо знакомые. Торчал здесь народ киношный, оказавшийся не у дел. Кроме опостылевшего кофе каждый надеялся на встречу с постановщиком. Артист вечно ждет или встречи, или звонка, от которых вся его жизнь разом переменится. У Егора Александровича все это осталось позади. Он своей встречи с режиссером Картузовым дождался семь лет назад и теперь стал знаменит и востребован. Шемягин нежно поздоровался со знакомыми. Поцелуи и объятия тут были нормой, хотя подлинных чувств не выражали. Артист заказал большую чашку кофе и небрежно выбросил на стойку пачку «Мальборо». Перекидываясь сплетнями и мелкими профессиональными новостями, он убил час. В холл спустился за пятнадцать минут до назначенного времени. Вспомнив, что обещал Соне выдать звонок о результате пробы, заглянул в администраторскую. Соня к телефону не подошла. «Странно», – подумал Шемягин. Егор знал, что его подруга ждала портниху и выходить из дома не намеревалась. Он на всякий случай повторил звонок. Номер не ответил.

Ходжаев появился минута в минуту.

– Что значит деловой человек, – похвалил артист пунктуальность Руслана. – Сразу видно, не наш брат – богема!

Они поднялись в ресторан и уселись в уголок. Егор Александрович с большим удовольствием устроился бы в центре. Красивый обед не грех и продемонстрировать братьям по цеху, но Ходжаев выбрал столик в углу и уселся спиной к залу. За обедом пили коньяк. Шемягин предпочитал водку, но цена коньяка льстила артисту, и он не возражал. Понемногу алкоголь и телятина с грибами расположили мужчин к интимной беседе. Разговор сам собой коснулся прекрасного пола. Егор Александрович, уже будучи навеселе, признался, что терпит любимую женщину из чувства долга.

– Любовь кончилась, – жаловался артист. – Остались привычка и страх. Страх перед скандалами, предшествующими разрыву.

Между делом он сообщил Руслану, чья дочь его поднадоевшая возлюбленная.