Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

программа была выполнена: дом выстроен, деревья на участке посажены, а дочь уже ходила в старшие классы – он решил повторить этот обязательный, по его мнению, круг еще раз. С другой семьей. Разменяли квартиру, но дачу он оставил нам с дочкой. Ему нужен был новый полигон для воплощения мечты о строительстве дома и посадке дерева.

Коллеги жалели меня, а я тогда чувствовала сначала только обиду, обиду обманутой женщины. А потом иногда бывали моменты, когда втайне от себя, исподволь я позволяла себе ощутить облегчение от того, что теперь я больше ничего не должна ему. Жизнь не развалилась, не перевернулась. Она катила по рельсам, привычно отстукивая минуту за минутой, день за днем. Дни, полные детских голосов – дочка, ученики, школа. Домашние обязанности – теперь вдруг их сделалось меньше, и они перестали быть таким гнетущим ежедневным «надо». В жизни появились новые мелочи: визиты электриков и сантехников, которые умели то, что раньше делал муж, передачи по телевизору, которые ему не нравились, электрички вот с этим их колесным перестуком.

Я неожиданно полюбила эти поездки и этот звук – в нем есть что-то доброе, надежное, успокаивающее. Судьба выстукивает телеграмму: тутук-тутук. Обещание на будущее. Движение вперед – размеренное, по заранее проложенным рельсам, по расписанию, с ожидаемыми остановками. Мне нравится безличность этих поездок. Там, где-то впереди, сидит машинист, для которого я всего лишь еще одна пассажирка: вошла в вагон на очередной станции и выйду на конечной. Также, наверное, смотрит на меня с неба Бог.

Антон

Она ушла, и я встал, прошелся по дому, по участку. Блин, все бы здесь переделал. Выкрасил бы стены ярко, от калитки проложил бы зигзагом дорожку, натаскал бы из леса камней, за домиком бы пруд выкопал. Что же у нее все такое скучное! Как будто она сама себе надоела, как будто сквозняком каким-то все выдувает. Походил по участку. Очень хотелось что-то сделать. Она же могла мне говорить все эти пять лет: «Перепиши все заново!» или «Выйди из класса и зайди нормально!» Я бы тоже ей хотел что-нибудь такое сказать. Мидия Павловна, закройте глаза, а потом проснитесь нормально! Войдите радостно в новый день. Съешьте что-нибудь вкусное. Только обязательно с красивой тарелки. Наденьте что-нибудь нарядное. Оглядитесь, полюбите этот свой домик. Сделайте так, чтобы вам было тут хорошо.

Домик-то довольно уютный, просто потертый, много каких-то сломанных инвалидных вещей. Понятно, что все эти чашки с надбитыми краешками, стулья с потертыми сиденьями, тряпочки какие-то сосланы сюда доживать, после того как их служба в городской квартире была окончена, но все равно.

Подмел пол. Позавтракал. Помыл посуду. Потом придумал, что сделаю. У них есть здесь на соседней улице магазинчик на два зала. В одном – продукты, в другом – хозтовары. Кажется, я видел там банки с краской. Отлично! Если обновить рамы на окнах, дом сразу станет выглядеть лучше. Говорят ведь, что окна – это глаза дома. Недаром же девушки всегда глаза красят. Смайлик.

Лидия Павловна

Теперь за окном проплывали уже не зеленые поля, а какие-то постройки. Бесприютные приметы человеческой городской жизни: склады, стопки бетонных плит, авторемонтные мастерские, пыльные полоски дорог.

И я почувствовала, как внутри меня закрываются какие-то створки, только что распахнутые широко, чтобы впустить перестук колес, зелень за окном, спокойные отрешенные лица пассажиров. Мидия Павловна. Ракушка. Вчера мне было неприятно узнать об этой кличке. А сейчас я вдруг почувствовала, что дети были правы. Я – мидия. Я хочу отгородиться от грубого, чужого, злого, некрасивого. Я хочу закрыться и остаться там с моими книгами, любимыми передачами, хорошими фильмами и песнями, с немногими дорогими мне людьми. Мне достаточно стало мира внутри двух створок моей жизни. Одна створка – утро, вторая – вечер. Одна – начало моей жизни, вторая – ее окончание. От и до.

Потом замелькал город, довольно неприглядный здесь, вдоль железнодорожного полотна, но уже обжитой, с мелькающими человеческими фигурками.

Электричка, снизив скорость, подъезжала к вокзалу медленно, словно никак не могла выбрать, у какой платформы остановиться. Из-под колес веером расходились пути. Что-то резко выкрикивал в трубку мобильного телефона ремонтник в ярком оранжевом жилете, словно предупреждал подъезжающих о чем-то, предостерегал. Пассажиры засобирались, потянулись к дверям, на лицах проступало будничное выражение: у кого-то усталое, у кого-то раздраженное. За окном поплыла платформа и какие-то люди на ней. И я вдруг засуетилась, выныривая из своей задумчивости. Благостное настроение слетело, и вдруг кольнуло в груди неприятное чувство. Глядя на этих людей вокруг, их озабоченные, далеко не счастливые лица, их раздражение и спешку, я впервые допустила мысль, что история Антона может пойти по жесткому сценарию.

Антон

Купил банку краски – хорошо, что у них тут можно картой оплачивать. Цивилизация. Думал, очистить рамы будет сложно, но старая краска – особенно со стороны улицы – сама осыпалась сухими омертвелыми чешуйками. Хорошая была идея с покраской, своевременная. Застелил все старыми газетами – блин! У нее их так много, как будто сто лет не выбрасывала. Зачем она их копит? Надеется что-то понять про человечество? Начал красить. Мимо прошла сначала Мишина жена, посмотрела поверх забора. Через десять минут нарисовался Миша, повис на калитке, хрустя яблоком.

– Припахала тебя Лидия? – спрашивает.

– Да ладно, – говорю. – Почему бы не помочь? Ей самой тяжеловато это все уже.

– Ага, – говорит Миша. – У ней вообще-то дочка есть и муж ейный.

– Ну, – говорю, – это не ко мне вопросы. Сейчас здесь я есть.

– Понятно, – говорит Миша. – А у тебя кисточка неправильная. Тут плоская нужна. А у тебя вон круглая.

– Ну, неси свою плоскую, – говорю. – Посмотрим.

Миша принес свои кисти и стал тоже красить, чтобы показать мне, как делать правильно. А я сел и стал есть яблоко. А потом начал смеяться. Миша говорит:

– У тебя что, смех без причины?

А я говорю:

– Слушай, Миша, мы с тобой сейчас прямо как Том Сойер и Гекльберри Финн.

Миша почему-то обиделся, бросил кисточку и сказал:

– Ты мне на эти американские штучки не намекай. А то я тебе сейчас устрою Том и Джерри.

И ушел. А я стал красить остальные рамы – одну за другой.

Было странно работать в тишине. Я сделал погромче радиоточку. Удивительно, что у кого-то связь с миром все еще через такое вот радио и через газеты, а не через интернет. Там была передача, посвященная какой-то гипертонической болезни – я не вслушивался, думал, они быстро свернут эту занудень, ждал, когда включат какую-нибудь музыку. Ведущая как будто спрашивала, а гость студии, врач, а может, и не врач, а просто актер,