Собрание сочинений. Том I - митрополит Антоний (Храповицкий)

Напротив, если литература подобного рода желает изобразить в духовной среде тип положительный, идеальный, то она не противополагает его миру, но, напротив, сливает с ним[16]: она гонит своих идеалистов в университет, в доктора (например, Никитин или Помяловский в своих повестях), наконец, в железнодорожные чиновники и даже – о ужас! – в самоубийцы; таковы два последних типа в помянутых «Миражах». Конечно, мы далее кого бы то ни было от мысли присваивать такие дикие понятия романистов самой духовной школе, но указанные типы говорят о неспособности ее писателей найти своим героям место на почве, им доставшейся, на почве руководства человеческою совестью. И действительно, приходилось на горьком опыте убедиться, что очень многие из учащегося духовного юношества не представляют себе, что деятельность церковная есть именно строение этого духовного царства совести и правды: эти юноши относят религиозно-воспитательную деятельность священника к его государственным обязанностям, прибавляя, что пастырь не должен ограничиваться узкими рамками религиозно-церковной деятельности (будто бы последняя заключается только в требоисправлении). Именно такое печальное воззрение на значение последней заставляет многих пастырей сокращать свои священнические обязанности и наполнять свою жизнь гражданскими. С какою радостью говорят многие: «Помилуйте, до проповедей ли мне? Ведь я нынче назначен членом епархиального ревизионного комитета; дело серьезное – надо ведь с бухгалтерией познакомиться» и т. п. И чем выше положение пастыря, тем более внешний, чиновничий характер она получает, тем дальше он отступает от почвы совести человеческой и руководствования ею; такое дело ему представляется чем-то неинтеллигентным, чуть ли не ханжеским, приличным разве для старых сельских батюшек да монахов.

С грустью надо сознаться, что подобное предпочтение формальных, государственных дел перед духовными особенно свойственно духовенству академическому. Грустно то, что, третируя свысока обрядовые правила Церкви во имя свободы и просвещения, некоторые пастыри такого типа в своих практических-то требованиях от жизни все-таки не становятся выше чиновников и, сводя все разрешения церковных недугов к расширению экономических и государственных прав духовенства, только и знают, что взывать к светской власти о репрессивных мерах против сектантов, а себе вменяют в миссионерский подвиг настойчивые жалобы на бездействие полиции против ереси. Впрочем, эти типы, пожалуй, уже отрицательные, но как больно то, что положительные типы, которых гораздо больше, отстают от этих в своей энергии так мало, что раздаются голоса, определяющие и всю духовную среду красками именно этих типов. На днях мне попался старый номер одной славянофильской, следовательно, православного направления газеты, где расхваливается какая-то брошюрка, составленная священником, при этом прибавляется: «Еще большее значение приобретает эта брошюра как голос из того холодного мира, из которого мы уже отчаялись услышать что-либо не формально-схоластическое, не мертвое, а живое, могучее, действенное, разъясняющее истину, возвышающее дух» («Русское дело», 1888, № 48).

За что такой незаслуженный укор от друзей? А именно потому, что то, несомненно, доброе, высокое и идеальное, что есть в нашей пастырской и школьной среде, страдая некоторою, может быть, не весьма значительною неполнотой при неблагоприятных условиях современности, оказывается не в силах открыть себя миру; свеча остается под спудом, и бродящие в темной горнице гости, естественно, бранят хозяев за ненависть к свету, не зная, что свет горит тепло и ярко, но за малым дело стало: надо вынуть его из-под сосуда нашей замкнутости и поставить на свещник общественной и народной жизни. Конечно, совершенная нравственная высота, сделайся она нашим прочным достоянием, сама бы научила нас, как действовать, открыла бы нам при всей неполноте наших сознательно усвоенных идеалов путь к совести ближних. Так и было и бывает с лучшими представителями русского пастырства, каков, например, свт. Тихон Задонский. Но подобные пастыри стоят по своей деятельности особняками среди своих собратьев; даже их воззрения как-то не растворяются в наших руководственных сочинениях. Названный святитель высокожизненною верой, со своею истинно вселенскою близостью ко всем сословиям и уровням образования нашел усердных распространителей своих творений не в нас, а в пропагандистах пашковщины, которые, как известно, со времени самого своего появления противопоставляли поучения свт. Тихона, исполненные духом живейшей любви ко Христу и учением о духовности истинной веры, – противопоставляли современному формалистическому, по их словам, направлению церковной проповеди и жизни. Доведя нас до такого печального положения, что характеристика современного Православия противополагается учению столпа нашей же Церкви как какой-то совершенно иной, недавно открытой, новой веры, пашковцы, как и штундисты, и по собственным своим признаниям, и по свидетельству самой истории их появления представляются живым протестом против современных школьных воззрений на сущность церковной жизни и церковного пастырства, протестом со стороны так печально и уродливо оканчивающегося стремления христианской души к устроению проповеданного Господом Царства Божия, царства чистоты, любви и правды. Конечно, этот протест, как и древнее протестантство, сразу же сбился с дороги, но как печально для нас то признание, что столь высоким стремлениям суждено у нас определяться в формы не по преимуществу церковные, но, напротив, прямо противоцерковные. Обе названные секты составились из людей, искавших именно религии совести, той религии, для которой и учреждено наше пастырское звание по его принципу. Насколько этот принцип не утерян, но закрыт от взоров народа и общества, видно из того, что искавший его сознательно, усердно и довольно долго именно у нас в Церкви граф Толстой в конце концов не сумел найти у нас ничего искомого и решил, что в Церкви ничего не осталось, кроме «ладану, колоколов, парчи и слов».

Ереси и секты, при всем их разнообразии возникшие, как видите, из одинаковых неудовлетворенных стремлений христианских душ, являются последним и особенно разительным доводом в пользу того положения, что Церковь и церковное пастырство как по самому своему существу, так и по современным запросам к ним от всей Русской земли должны приниматься нами прежде всего как противоположное всякому мирскому учреждению Царство Божие, зиждущееся на почве внутренней жизни, на почве совести, а не на основаниях правовых или тому подобных. Многие утверждают, что духовная школа и духовенство ничего общего с этою почвою не имеют; тогда бы, конечно, надеяться нечего на возможность восполнения несовершенств современного пастырства: мы, напротив, утверждаем, что по своей религиозности, умственному развитию, трудолюбию и целомудрию духовенство всецело родственно этой почве, но вполне овладеть ею не научилось; здесь ему, кроме неблагоприятных социальных условий, препятствует некоторая зависящая от западного влияния неполнота самых пастырских воззрений. Конечно, восполнить воззрения – это мало, гораздо труднее сделать их достоянием своего духа, провести в свою жизнь. Но изменить социальные условия зависит не от нас, а проникнуться богооткровенными воззрениями на пастырство с такою силою, чтобы привести наше пастырское служение к обильнейшим плодам, в этом нам никто помешать не может, как мы увидим из раскрытия самого понятия о некоторых его сторонах на основании Священного Писания и творений отеческих, к чему теперь и приступим с Божией помощью.

Мы так долго останавливались на простой мысли о пастырстве как о непосредственном руководстве совестью по той причине, что у нас существует такое направление пастырской деятельности, которое, по примеру протестантских пастырей, усиленно старается отрешиться от этой почвы, уподобиться по своим приемам деятельности государственной, направленной не на внутренний мир человека, а на установление внешних порядков общежития. Мы видели, что не только Слово Божие, но и общее отношение русских людей самых противоположных мировоззрений решительно отказывается примириться с таким чиновничьим взглядом на пастырское служение и требует, чтобы оно сосредоточивалось во внутреннем мире душ человеческих как по своим побуждениям, так и по целям. При этом, однако, надо оговориться, что ни слово Божие, ни требование общества не суживают этих самых родов пастырской деятельности в рамки богослужения, проповеди и духовных бесед, не изгоняют ее из сфер науки, благотворительности, воспитания и т. п. Напротив, во все такие сферы учитель Царствия Божия принимается с преимущественною любовью и уважением всеми искренними людьми, но принимается именно как носитель идей евангельских, чуждых обычным житейским приемам. Так, о. Иоанн Кронштадтский является деятельным председателем и Общества трезвости и Домов трудолюбия, один еще здравствующий старец-протоиерей пользуется несравнимым уважением в самых высоких сферах как чисто духовный организатор некоторых отраслей жизни Домов призрения для падших женщин. Славянское общество в свое время высоко ценило участие в его правящем Комитете двух уважаемых протоиереев, которые выступали всегда как представители религиозного освещения разных вопросов. Могу не обинуясь утверждать, что лет 10 тому назад в двух столичных гимназиях все принципиальные вопросы решались в советах по указанию двух законоучителей, пользовавшихся равною любовью и уважением как со стороны начальствующих и учащих, так и со стороны учащихся.